ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


- Доброго здоровья,- говорит, словно ничего не случилось, словно не рванула она его за бороду, когда он этой бородой ей в лицо полез целоваться.
- Здравствуйте, Лука Лукич,- отвечает, а потом, дорогой, как вспомнит, так смеяться начинает. Однако одновременно думает: о Луке Лукиче надо б Веру предупредить, пусть при Менделе его не упоминает. Мало ли что Мендель себе в голову возьмет.
На следующий день, прямо с утра, взялась за пельмени, поскольку работа эта серьезная, если ее с толком делать. Мясо от сухожилий и пленок очистить, фарш приготовить, не пересолить, лук измельчить, потом тесто приготовить на яйцах, раскатать и прочее. Полдня провозилась, спины не разгибая. Вдруг вспомнила: надо бы к Козловым за посудиной сходить. В кастрюле варить долго, и слипнуться могут, а у Козловых специальная низкая широкая посудина для пельменей имелась. Глянула в окно - льет не переставая. Хорошо, хоть Тоня калоши надела. И тут же подумалось: как бы Мендель не узнал, кто Тоне калоши подарил. Может, предупредить Козловых, чтоб не говорили, а может, не надо - зачем напоминать, авось забудется. Так в мыслях и заботах накинула Ульяна плащ и, скользя по грязи, побежала в тупичок к Козловым.
- Пельмешки задумала? - говорит дедушка Козлов.
- Задумала,- отвечает Ульяна, - у меня недавно черничный пирог сгорел, не углядела, жалко. Дай, думаю, взамен пельмешек налеплю.
- Черничный пирог - это жалко,- говорит дедушка Козлов,- вкусна черница... Вкусна, да дорога. Слышала, в черничнике скелет обнаружили.
- Какой еще скелет? - испугалась Ульяна.
- Человеческий.
- Все б тебе, старому, пугать,- ворчит бабушка Козлова,- может, этот скелет еще с царя Гороха лежит... - Может, с Гороха и лежит,- говорит дедушка Козлов,- да череп проломлен и истлевшая одежда рядом. Обувь валяется.
Ульяна уж и не рада, что за посудиной пришла. Взяла да быстро домой. А там Мендель дожидается с детьми. Он с работы зашел в детский сад и Давидку взял. Тоня у соседских ребят была, увидала в окно - отец с Давидкой возвращается,выбежала.
- Хорошо, что вся семья в сборе,- говорит Ульяна,- сейчас пельмени будут готовы.
Но начала лепить - и видит, уж не к обеду поспевает, а к ужину.
- Давайте,- говорит,- я к обеду картошки сварю со шкварками, а пельмени к ужину. Я их налеплю, они постоят, соку наберутся, еще вкуснее будут.
И действительно, удались пельмени. Съел Мендель алюминиевую миску - еще просит. Съел Давидка блюдце - еще просит.
- Сейчас, мои милые Пейсехманы,- говорит Ульяна, довольная, что пельмени удались,- сейчас вон папе еще полмиски наложу, поскольку он по делу торопится, а потом и вам, как сварятся.
Мендель действительно куда-то после ужина собрался и Ульяну попросил калитку не запирать, поскольку он не надолго. Поел Мендель добавку, полмиски, губы от сметаны отер салфеткой, рыгнул культурно, прикрыв рот ладонью, встал, кепку надев.
- Плащ надень,- кричит вслед Ульяна,- моросит ведь. Хлестать к тому времени дождь перестал, но моросило.
- Я мигом,- говорит Мендель,- скоро вернусь и еще пельменей поем, если останутся. Вкусны пельмени.- И вышел.
Ульяна отварила пельменей для детей. Те поели. Дала им на сладкое по конфете, а сама принялась варить новые пельмени для Менделя. Пельмени варятся быстро - семь минут, и всплывают в подсоленном кипятке, но ведь и Мендель обещал быстро вернуться. Пельмени всплыли - Мендель не вернулся. Ульяна выловила пельмени и сложила их в миску, а чтоб не остыли, накрыла другой миской. Поставила чайник, чтоб чайку попить. Чайник вскипел - Мендель не вернулся.
Уже потемнело, точнее, более тускло стало, поскольку на Севере летние вечера светлые. Далеко на станции прогудел паровоз - пришел вечерний поезд из совхозного поселка. Дождь стал опять хлестать, но уж с ветром. От ветра сильно хлопнула форточка, и Давидка испугался, заплакал. Ульяна успокоила Давидку, дала ему еще конфету и, чтоб не сидеть без дела, начала мыть посуду, все поглядывая в тусклое окно, но уже с беспокойством. Надо бы детей уложить спать, однако хотелось дождаться Менделя, чтоб уложить их со спокойной душой.
- Что-то мне кажется, папы нашего долго нет,- сказала Ульяна.
- Он, может, опять уехал от нас? - спросила Тоня.
- Ты пустое не говори... Куда уехал? Встретил, наверно, кого. Я пойду посмотрю и плащ ему захвачу. Ты, Тоня, гляди, чтоб Давидка чего не натворил. К печи пусть не подходит, и чайник вон горячий. Лучше у стола посидите, пока я с папой не вернусь. И не отпирай никому, пока не спросишь, кто и зачем.- Сказав так, надела Ульяна плащ, взяла в руки плащ Менделя и ушла.
Сколько просидели дети - не знают. Чайник остыл, пельмени остыли, печь уж холодная, а за окном темнота сгустилась. Начал Давидка на стуле ерзать.
- Ты чего? - сердито говорит Тоня.- Не балуй, сиди тихо, пока мама с папой не вернутся.
- Я пипи хочу,- говорит Давидка.
Повела Тоня брата в угол, где горшок стоял, пописал Давидка, и обратно его к столу привела, как мать наказывала. Давидка уж спит на ходу. Сел на стул, ноги поджал, голову свесил и посапывает. Тоня крепилась, крепилась зажмурится и уплывает. Поплавает так в темноте, в покое, глаза откроет и опять возвращается к столу, за которым они с Давидкой сидят. Последний раз открыла рассвет уже, солнце за окном, а мамы и папы нет. Давидка на стуле спит калачиком, на столе те же остывшие пельмени да остывший чайник. Только разволновалась от этого Тоня, загрустила, как в дверь стучат.
"Вернулись",- обрадовалась, но спрашивает, как мать наказывала: кто это и зачем?
- Тетя Вера, - отвечают.
Отперла Тоня дверь тете Вере и говорит:
- Наших папы и мамы нет дома. Они еще с вечера ушли, и мы с Давидкой одни.
- Знаю,- отвечает тетя Вера,- бери Давидку, веди его в детский садик и сама там оставайся, так как ваших отца и мать убили.
Тут только заметила Тоня, что лицо у тети Веры красное, распухшее и мокрое. Напугалась Тоня таких слов тети Веры и такого ее лица, под кровать полезла, и Давидка вслед за сестрой туда же. Тогда тетя Вера села к столу и стала с громким плачем жадно холодные пельмени есть прямо руками. Съела тетя Вера пельмени, холодным чаем запила, вытащила детей из-под кровати и повела их в детский сад. А по поселку, по улице Красных Зорь, по тупичкам уже неслось страшное слово - амнистия. И в разных направлениях, до Свердловска ли, до Мурома ли, по поездам, по станциям, по городам и поселкам: амнистия, амнистия. Это была ворошиловская амнистия, выпустившая на свободу тысячи матерых "ворошиловских стрелков", действующих, впрочем, в основном холодным оружием.
Горе маленького ребенка или животного не сердечно, не душевно, как у взрослого, оно в глазах. Заплачет, заскулит по мертвому, как по отнятому лакомому кусочку или разбитой игрушке, однако глаза живут самостоятельно, и они непередаваемы и непереносимы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14