Не дождавшись ответа, она позвонила и велела принесть чашку. Признаюсь, я смотрел на Шмакову с удивлением. Из полуребенка в два дня она превратилась в милую женщину. В каждой черте лица радость. Да и как ей не радоваться? Близ нее, вместо грозного крокодила, муж, которого она любит и для которого готова всем пожертвовать.
- Ну, братец! - запищал Аполлон, уводя меня в сторону, - если все студенты на тебя похожи, это не делает им чести! А какова моя жена? Просто, брат, персик! А еще студент! Ведь я таки познакомился с Урзулой-то. Дня через два она...
- Поздравляю вдвойне.
- Не с чем, брат, не с чем. Вот тогда поздравь, как Жогово приберу к рукам; тогда поздравляй сколько хочешь. Но зато, что мне все это каторжное стоит! Кажется, - прибавил Аполлон, прищуривая глаза на золотую арфу, - кажется, фамилия не может на него пожаловаться. Не уронил ее достоинства?
- Еще бы!
- Мать, теперь, я думаю, горюет по банковым билетам. Да погоди, завоет и Наталья Николавна! Что-то она про Жогово ни слова. Я - ты знаешь мою деликатность, или, лучше сказать, слабость и глупость - в Москве тоже не заикнусь о нем; но чуть в Мизинцево - сейчас же письмо. Самым деликатным образом дам ей заметить, что дочери ее даром содержать не намерен. С такими целями надо было ей искать кого-нибудь попроще.
- Аполлон, - отозвалась молодая, - полно от меня секретничать. Оставь дела до другого времени. Это так скучно!
- Виноват, тысячу раз виноват! - гневно запел Аполлон по-французски, - но я полагал, вы поймете, что я не в состоянии ежеминутно окружать вас вниманием и удовольствиями, к которым вы привыкли в доме княгини.
Светло-синие глаза Шмаковой подернулись легкой влагой; но она мгновенно оправилась.
- Разве ты не видишь, я пошутила? Не такой же я ребенок, чтоб не понимать, какие важные дела могут быть у мужчин. Кузен составит самое невыгодное мнение о моем характере. Ты видишь, он берется за шляпу.
- Куда же так скоро? - спросил Шмаков.
- На экзамен, - отвечал я, уходя.
- Bonne chance! {Желаю удачи! (фр.)} - звучал мне вслед приветливый голос Шмаковой. - Приезжайте к нам в деревню.
Экзамен-то я выдержал и уехал на каникулы домой, а побывать в Мизинцеве не удалось. С приезда пробыл у батюшки в дальней деревне, а тут расцвела гречиха, и на длинном болоте, за рекой, каждое утро, как в садке, стали вылетать носатые дупели. Рано, бывало, часов в пять утра, разбудит меня слуга, приготовив болотные сапоги и ружье. И лень вставать, и хочется на длинное болото. Но вот я одет и вооружен. Выхожу на крыльцо. Алешка, форейтор, спит верхом на буром, положив кулак на кулак на его косматую гриву и успокоив свою кудрявую голову на этом шатком основании. Длинный чумбур моей рыжей кобылы Алешка закинул петлей на свою переднюю луку, а кобыла, пользуясь свободой, приподогнула передние ноги и жадно ловит губами короткую, густую травку около крыльца. Газон перед кухней представляет мирное воспроизведение Мамаева побоища; по всем направлениям желтеют и чернеют полушубки, из-под которых выглядывают головы, покоящиеся на пестрядинных и ситцевых подушках - это комнатная и кухонная прислуга предается роскоши русского человека - поспать летом на дворе.
- Где же Полкан?
- Не могу знать, - отвечал Алешка.
- Полкан! Полкан!
На знакомый свист белый, огромный Полкан со всех ног летит с кухонного крыльца и выражает свою радость, прыгая на грудь рыжей кобыле. Дорога идет через сад. Сад еще спит, и если ружейный ствол ненароком зацепит за сук липы или березы, встревоженные ветви обдают неосторожного проезжего холодным дождем росы. Только переедешь поле, так тут и река. Даже отсюда видно, как она загнулась и подошла к самому лесу. С каждым шагом лошади по звонкой, накатанной дороге из-под копыта вырывается клуб серой пыли и наискось медленно отлетает на дозревающую рожь.
- Что это, Алешка, вода-то, никак, прибыла?
- Прибыла-с. Как бы нам на броду-то не подплыть! Изволите видеть: на середине хрящ-то совсем залило.
Но рыжая кобыла уже в воде.
- Извольте держать правее.
Но мы уже на противоположном берегу. Там и сям по широкому лугу еще отзываются неугомонные коростели. Круглокрылые чибиса завидели нас издали и шныряют над нами с обычным настойчивым вопросом "чьи вы? чьи вы?"
- Ты смотри, Алешка, опять не засни! Я пойду этой стороной болота, а ты стой тут с лошадьми и дожидайся. Да махни мне, если куда птица перелетит: тебе с лошади виднее. А где Полкан?
- Да он, никак, стоит.
- Где? где?
- Вон, вон направо-то.
- Да где направо?
- А вот прямо-то изволите видеть желтые тветы, так за тветами-то в кусте белеет. Это, знать, он; ишь как хвост-то уставил!
Не слишком доверяя стойкости Полкана, бегу, задыхаясь, по указанному направлению. Серый дупель, выпорхнув из-под собаки, параболой приподымается на воздух. Он летит так плавно, что не только длинный нос его, но и черные блестящие глаза совершенно видны. Паф! паф! Дупель продолжает параболу, начиная спускаться к земле.
- А правая-то нога повисла, - кричит Алешка. - Ишь как болтается!
Еще дупель, и еще; а вот молодая утка, по неопытности, выплыла на чистое место. Паф! "Apporte {Принеси (фр.)}, Полкан!" И ее давай сюда. Но солнце начинает припекать. Жирный Полкан высунул язык, комары кусаются; скоро девятый час - пора домой. Матушка, верно, ожидает с чаем.
- Вот и жаркое, maman.
- Благодарю, дружок, да поцелуй же свою мамашу. Боже, как ты загорел! Послушайся моего совета: умойся на ночь сывороткой или отваром из петрушки.
- Не надо, maman; пожалуйста, оставьте.
- Ну, так я пришлю тебе самохотовского огуречного молока.
- Не надо ничего.
- Да ты страшен! Я видеть тебя не могу, - говорит матушка, подводя к своим губам мою пылающую голову. - Как ты с таким красным носом поедешь в Мизинцево!
- Очень просто: я ни с красным, ни с белым не поеду.
- А что скажет отец, когда приедет? Он скажет, что с людьми нельзя так жить, что есть на свете небольшой зверок - пристойность, который, за неуважение к себе, больно кусается. Одним словом, и тебе и мне достанется.
- Мамаша, право, мне не зачем туда ехать и гораздо веселей с вами.
- О, ты преизбалованный мальчик!
- Maman! а что я вам говорил?
- Виновата, друг мой, виновата! Я знаю, ты уже не мальчик, но в глазах матери дети - всегда дети.
Результатом всего этого было, что я ездил верхом, стрелял дупелей, а в Мизинцево не поехал.
VI
И ТО И СЕ
Еще минул год. Опять весна. Опять чудные майские ночи...
Есть речи, - значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно {9}.
Таковы для меня звуки: "майская ночь". Сколько тысяч раз соловьи, поэты и прозаики воспевали ее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
- Ну, братец! - запищал Аполлон, уводя меня в сторону, - если все студенты на тебя похожи, это не делает им чести! А какова моя жена? Просто, брат, персик! А еще студент! Ведь я таки познакомился с Урзулой-то. Дня через два она...
- Поздравляю вдвойне.
- Не с чем, брат, не с чем. Вот тогда поздравь, как Жогово приберу к рукам; тогда поздравляй сколько хочешь. Но зато, что мне все это каторжное стоит! Кажется, - прибавил Аполлон, прищуривая глаза на золотую арфу, - кажется, фамилия не может на него пожаловаться. Не уронил ее достоинства?
- Еще бы!
- Мать, теперь, я думаю, горюет по банковым билетам. Да погоди, завоет и Наталья Николавна! Что-то она про Жогово ни слова. Я - ты знаешь мою деликатность, или, лучше сказать, слабость и глупость - в Москве тоже не заикнусь о нем; но чуть в Мизинцево - сейчас же письмо. Самым деликатным образом дам ей заметить, что дочери ее даром содержать не намерен. С такими целями надо было ей искать кого-нибудь попроще.
- Аполлон, - отозвалась молодая, - полно от меня секретничать. Оставь дела до другого времени. Это так скучно!
- Виноват, тысячу раз виноват! - гневно запел Аполлон по-французски, - но я полагал, вы поймете, что я не в состоянии ежеминутно окружать вас вниманием и удовольствиями, к которым вы привыкли в доме княгини.
Светло-синие глаза Шмаковой подернулись легкой влагой; но она мгновенно оправилась.
- Разве ты не видишь, я пошутила? Не такой же я ребенок, чтоб не понимать, какие важные дела могут быть у мужчин. Кузен составит самое невыгодное мнение о моем характере. Ты видишь, он берется за шляпу.
- Куда же так скоро? - спросил Шмаков.
- На экзамен, - отвечал я, уходя.
- Bonne chance! {Желаю удачи! (фр.)} - звучал мне вслед приветливый голос Шмаковой. - Приезжайте к нам в деревню.
Экзамен-то я выдержал и уехал на каникулы домой, а побывать в Мизинцеве не удалось. С приезда пробыл у батюшки в дальней деревне, а тут расцвела гречиха, и на длинном болоте, за рекой, каждое утро, как в садке, стали вылетать носатые дупели. Рано, бывало, часов в пять утра, разбудит меня слуга, приготовив болотные сапоги и ружье. И лень вставать, и хочется на длинное болото. Но вот я одет и вооружен. Выхожу на крыльцо. Алешка, форейтор, спит верхом на буром, положив кулак на кулак на его косматую гриву и успокоив свою кудрявую голову на этом шатком основании. Длинный чумбур моей рыжей кобылы Алешка закинул петлей на свою переднюю луку, а кобыла, пользуясь свободой, приподогнула передние ноги и жадно ловит губами короткую, густую травку около крыльца. Газон перед кухней представляет мирное воспроизведение Мамаева побоища; по всем направлениям желтеют и чернеют полушубки, из-под которых выглядывают головы, покоящиеся на пестрядинных и ситцевых подушках - это комнатная и кухонная прислуга предается роскоши русского человека - поспать летом на дворе.
- Где же Полкан?
- Не могу знать, - отвечал Алешка.
- Полкан! Полкан!
На знакомый свист белый, огромный Полкан со всех ног летит с кухонного крыльца и выражает свою радость, прыгая на грудь рыжей кобыле. Дорога идет через сад. Сад еще спит, и если ружейный ствол ненароком зацепит за сук липы или березы, встревоженные ветви обдают неосторожного проезжего холодным дождем росы. Только переедешь поле, так тут и река. Даже отсюда видно, как она загнулась и подошла к самому лесу. С каждым шагом лошади по звонкой, накатанной дороге из-под копыта вырывается клуб серой пыли и наискось медленно отлетает на дозревающую рожь.
- Что это, Алешка, вода-то, никак, прибыла?
- Прибыла-с. Как бы нам на броду-то не подплыть! Изволите видеть: на середине хрящ-то совсем залило.
Но рыжая кобыла уже в воде.
- Извольте держать правее.
Но мы уже на противоположном берегу. Там и сям по широкому лугу еще отзываются неугомонные коростели. Круглокрылые чибиса завидели нас издали и шныряют над нами с обычным настойчивым вопросом "чьи вы? чьи вы?"
- Ты смотри, Алешка, опять не засни! Я пойду этой стороной болота, а ты стой тут с лошадьми и дожидайся. Да махни мне, если куда птица перелетит: тебе с лошади виднее. А где Полкан?
- Да он, никак, стоит.
- Где? где?
- Вон, вон направо-то.
- Да где направо?
- А вот прямо-то изволите видеть желтые тветы, так за тветами-то в кусте белеет. Это, знать, он; ишь как хвост-то уставил!
Не слишком доверяя стойкости Полкана, бегу, задыхаясь, по указанному направлению. Серый дупель, выпорхнув из-под собаки, параболой приподымается на воздух. Он летит так плавно, что не только длинный нос его, но и черные блестящие глаза совершенно видны. Паф! паф! Дупель продолжает параболу, начиная спускаться к земле.
- А правая-то нога повисла, - кричит Алешка. - Ишь как болтается!
Еще дупель, и еще; а вот молодая утка, по неопытности, выплыла на чистое место. Паф! "Apporte {Принеси (фр.)}, Полкан!" И ее давай сюда. Но солнце начинает припекать. Жирный Полкан высунул язык, комары кусаются; скоро девятый час - пора домой. Матушка, верно, ожидает с чаем.
- Вот и жаркое, maman.
- Благодарю, дружок, да поцелуй же свою мамашу. Боже, как ты загорел! Послушайся моего совета: умойся на ночь сывороткой или отваром из петрушки.
- Не надо, maman; пожалуйста, оставьте.
- Ну, так я пришлю тебе самохотовского огуречного молока.
- Не надо ничего.
- Да ты страшен! Я видеть тебя не могу, - говорит матушка, подводя к своим губам мою пылающую голову. - Как ты с таким красным носом поедешь в Мизинцево!
- Очень просто: я ни с красным, ни с белым не поеду.
- А что скажет отец, когда приедет? Он скажет, что с людьми нельзя так жить, что есть на свете небольшой зверок - пристойность, который, за неуважение к себе, больно кусается. Одним словом, и тебе и мне достанется.
- Мамаша, право, мне не зачем туда ехать и гораздо веселей с вами.
- О, ты преизбалованный мальчик!
- Maman! а что я вам говорил?
- Виновата, друг мой, виновата! Я знаю, ты уже не мальчик, но в глазах матери дети - всегда дети.
Результатом всего этого было, что я ездил верхом, стрелял дупелей, а в Мизинцево не поехал.
VI
И ТО И СЕ
Еще минул год. Опять весна. Опять чудные майские ночи...
Есть речи, - значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно {9}.
Таковы для меня звуки: "майская ночь". Сколько тысяч раз соловьи, поэты и прозаики воспевали ее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21