Прямо в ее переносицу. Он видит, как она отводит глаза. Кричит, но отводит, значит, будет носить раствор.
- Все. Штукатуры и каменщики могут приступать.
В тепляке поднимается шум. Трошина орет громче всех, отказываясь вручную носить раст-вор. Плотники выбрали делегацию из трех человек и требуют показать наряды. "Кой черт, наряды! Нарядами у меня еще и не пахнет". - "Константин Платонович?" - "Ну?" - "О прошлом меся-це ты нас во как надул". - "Как так надул? Выбирай выраженья, Кривошеин". - "Я и выбираю". - "Ну?" - "Народ просит поглядеть наряды". - "Да нет нарядов, не писал еще! Тебе ясно это, Кривошеин?"
Кривошеину стало ясно, и он уводит делегатов. Сантехник и слесарь топчутся у стола уже несколько минут.
- Что?
- Константин Платонович, тройники-то не стандартные.
- Как так не стандартные, не может быть.
Слесарь и сантехник стоят, ждут.
- Ну, хорошо... Займитесь другим монтажом. Маленькие вы, что ли? Смените раковину в тридцать шестой. Монтер, где монтер?
Появляется электромонтер, мальчишка-практикант. Он совсем еще ребенок.
- Попробуй, дружище, подключить лебедку...
Кто-то просит выписать лопаты, кто-то трясется с заявлением на отпуск. Сторожиха требует отгул за выходные дни. Телефон брюзжит то и дело. "Да, слушаю. Будут наряды! Нет, не сего-дня... Але-у! Девушка, там нет Фридбурга? Есть? Привет, старичок! Слушай, если сегодня не пошлешь сварщика..."
Наконец в тепляке устанавливается тишина. Теперь Зорин сможет сесть за наряды. Надо вытащить расценки и прочую бухгалтерию. Начать с каменщиков, это ведущая бригада. О, уж Зорин-то знает, что такое писать наряды. Говорят, что кто что заработал, тот то и получай. Если бы так. Беда в том, что он не может платить людям по закону. Почему? Да потому, что не может. Никак. Не выходит, и все. Вот дядя Паша. Лучший каменщик, портрет его третий год на городской доске Почета. Зорин прикидывает объем выполненной работы. Количество рабочих часов и смен такое-то, разряд такой-то. По закону дядя Паша заработал около трехсот рублей. А у Смирнова? У Смирнова выйдет всего около ста рублей. Конечно, Смирнову как каменщику с дядей Пашей не тягаться. Но если Зорин начислит ему сто рублей, а дяде Паше триста, Смирнов тотчас уйдет со стройки. Да еще уведет с собой человек четырех. Это уж как пить дать. А дом надо сдать к майс-ким праздникам. Даже если допустить этот уход, что из того? Еще неизвестно, кто придет вместо Смирнова, и ничего по существу не изменится. И вот Зорин мухлюет. Мудрит и колдует с тариф-ной сеткой, он должен закрыть наряды Смирнову хотя бы на сто пятьдесят рублей. А дяде Паше снизить фактический заработок, потому что фонд зарплаты совсем не резиновый. Постой, а в чем же виноват дядя Паша? Получается, что ему совсем невыгодно хорошо работать. Да, невыгодно. И все же он работает. Работает дай боже, хотя знает, что все равно не заработает больше, чем в прошлом месяце. Голова идет кругом! А плотники? Та же история. Разнорабочие? Тут уж совсем... Если бригаде Трошиной закрыть наряды по всем правилам, не получится даже месячного миниму-ма. У каждой семья, каждая живет от получки до получки. Но они же ничего не заработали, если выводить по расценкам. И вот Зорин ломает голову. Где взять Трошиной объем работ? Ну, хоро-шо, грунт можно поставить по самой высокой категории тяжести. Это что-то даст, хотя совсем немного. Транспортировка горбыля. Увеличим до ста метров. Объем строительного мусора также можно удвоить. И все равно, этого мало... О, черт! Постой, постой, а что, если... что, если...
Телефонный звонок обрывает зоринские комбинации. Звонит Воробьев. Так. Все ясно, в сем-надцать тридцать совещание у начальника управления. То бишь у Воробьева, так как он замнач-альника, а сам начальник в отпуске. Что? Буду ли? Конечно, буду. Попробуй не будь. Ты же сам закатаешь выговор, если не прийти. Для того ты и Воробьев. Без этого ты никакой и не Воробьев.
Зорин кромсает бумажку с денежными наметками и бросает ее в чугунную печку. Так. Печка, как обычно, полна пустых чекушек. Зорин знает: ругаться бесполезно. "Но боже мой, когда это кончится?" - "Что - когда?" - "Ну, это..." - "Э, брось. А кто вчера восхищался рислингом? Чуть ли не до двух ночи?" - "Но это же не на работе". - "Велика разница..." - "Конечно, большая".
Однако это последнее утверждение не спасает его от угрызений совести. Продолжая ругать себя за вчерашнее, он выходит из тепляка. Надо сходить еще и на второй объект. На его совести еще трасса водопровода. У Зорина болит душа: вчера еле-еле справились с плывуном. Грунт ползет и ползет. Скоро весна. Погода опять отмякла. "Что же, будем бить шпунт, - думает он. - Но откуда там грунтовые воды?"
Он окидывает глазами свой сорокаквартирный. Кажется, все идет своим ходом. Каменщикам работы дня на два, не более. Штукатуры работают, значит, и плотники с лесами не прозевали. Лебедка трещит, молодец парнишка, право, молодец. Совсем салага. Еще совсем не прочь полюбо-ваться из-под лесов девчоночьими рейтузами, но молодец, подключил-таки эту норовистую лебед-ку. Гришка Чарский стоит у лебедки, подает раствор на леса первого этажа. Трошина сосредото-ченно выбивает из ведра присохший раствор.
Зорин глядит на смуглую горбоносую физиономию Гришки и еле удерживается от улыбки. Но эта не родившаяся улыбка не ускользает от наглых, всевидящих глаз Тольки Букина.
- Гришк, а Гришк, - кричит Букин.- Гришка, скажи хасиям!
Паршивец этот полублатной Букин. Даже при Зорине он сидит, покуривает. Презирает мозоли. Кого только не перебывало в трошинской бригаде! Букин бывший вор, сидел трижды. Теперь вот перевоспитывается в коллективе. Еще неизвестно, кто кого перевоспитает. Букин демонстративно сидит: напевает:
На стройку буду высоко глядеть,
Пусть на ней работает медведь,
У него четыре лапы,
Пусть берет кирку-лопату...
- Послушай, Букин... - Зорин закуривает, чтобы не взбеситься.
Он не знает, что сказать этому сачку. Сказать, что уволит? Но это все равно что слону дробина.
- Хасиям! Начальничек, береги нервы! - Букин нехотя идет к растворному ящику.
Зорин знает, что одна Трошина как-то ухитряется держать Букина в руках. А, черт с ним, с Букиным! Зорин отворачивается. Злость тут же исчезает: Таня Синицына, тоже из трошинской бригады, поддерживает Зорина хорошим сочувственным взглядом, одергивает платье. Не поступи-ла осенью в институт, пошла на стройку. Зорин знает, каково ей в этой бригаде, но что он может сделать? Одно слово, хасиям. В самом деле, что такое хасиям? Выходя на улицу, Зорин вспомина-ет историю с Гришкой Чарским.
Как-то перегрелся и задымил мотор лебедки. Гришка перепугался и крикнул: "Хасиям!" Мо-тор дымился, а этот подонок Букин орет Гришке, чтобы гасил быстрее, а то будет пожар. Гришка, не будь дураком, расстегнул ширинку и начал гасить мотор подручными средствами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
- Все. Штукатуры и каменщики могут приступать.
В тепляке поднимается шум. Трошина орет громче всех, отказываясь вручную носить раст-вор. Плотники выбрали делегацию из трех человек и требуют показать наряды. "Кой черт, наряды! Нарядами у меня еще и не пахнет". - "Константин Платонович?" - "Ну?" - "О прошлом меся-це ты нас во как надул". - "Как так надул? Выбирай выраженья, Кривошеин". - "Я и выбираю". - "Ну?" - "Народ просит поглядеть наряды". - "Да нет нарядов, не писал еще! Тебе ясно это, Кривошеин?"
Кривошеину стало ясно, и он уводит делегатов. Сантехник и слесарь топчутся у стола уже несколько минут.
- Что?
- Константин Платонович, тройники-то не стандартные.
- Как так не стандартные, не может быть.
Слесарь и сантехник стоят, ждут.
- Ну, хорошо... Займитесь другим монтажом. Маленькие вы, что ли? Смените раковину в тридцать шестой. Монтер, где монтер?
Появляется электромонтер, мальчишка-практикант. Он совсем еще ребенок.
- Попробуй, дружище, подключить лебедку...
Кто-то просит выписать лопаты, кто-то трясется с заявлением на отпуск. Сторожиха требует отгул за выходные дни. Телефон брюзжит то и дело. "Да, слушаю. Будут наряды! Нет, не сего-дня... Але-у! Девушка, там нет Фридбурга? Есть? Привет, старичок! Слушай, если сегодня не пошлешь сварщика..."
Наконец в тепляке устанавливается тишина. Теперь Зорин сможет сесть за наряды. Надо вытащить расценки и прочую бухгалтерию. Начать с каменщиков, это ведущая бригада. О, уж Зорин-то знает, что такое писать наряды. Говорят, что кто что заработал, тот то и получай. Если бы так. Беда в том, что он не может платить людям по закону. Почему? Да потому, что не может. Никак. Не выходит, и все. Вот дядя Паша. Лучший каменщик, портрет его третий год на городской доске Почета. Зорин прикидывает объем выполненной работы. Количество рабочих часов и смен такое-то, разряд такой-то. По закону дядя Паша заработал около трехсот рублей. А у Смирнова? У Смирнова выйдет всего около ста рублей. Конечно, Смирнову как каменщику с дядей Пашей не тягаться. Но если Зорин начислит ему сто рублей, а дяде Паше триста, Смирнов тотчас уйдет со стройки. Да еще уведет с собой человек четырех. Это уж как пить дать. А дом надо сдать к майс-ким праздникам. Даже если допустить этот уход, что из того? Еще неизвестно, кто придет вместо Смирнова, и ничего по существу не изменится. И вот Зорин мухлюет. Мудрит и колдует с тариф-ной сеткой, он должен закрыть наряды Смирнову хотя бы на сто пятьдесят рублей. А дяде Паше снизить фактический заработок, потому что фонд зарплаты совсем не резиновый. Постой, а в чем же виноват дядя Паша? Получается, что ему совсем невыгодно хорошо работать. Да, невыгодно. И все же он работает. Работает дай боже, хотя знает, что все равно не заработает больше, чем в прошлом месяце. Голова идет кругом! А плотники? Та же история. Разнорабочие? Тут уж совсем... Если бригаде Трошиной закрыть наряды по всем правилам, не получится даже месячного миниму-ма. У каждой семья, каждая живет от получки до получки. Но они же ничего не заработали, если выводить по расценкам. И вот Зорин ломает голову. Где взять Трошиной объем работ? Ну, хоро-шо, грунт можно поставить по самой высокой категории тяжести. Это что-то даст, хотя совсем немного. Транспортировка горбыля. Увеличим до ста метров. Объем строительного мусора также можно удвоить. И все равно, этого мало... О, черт! Постой, постой, а что, если... что, если...
Телефонный звонок обрывает зоринские комбинации. Звонит Воробьев. Так. Все ясно, в сем-надцать тридцать совещание у начальника управления. То бишь у Воробьева, так как он замнач-альника, а сам начальник в отпуске. Что? Буду ли? Конечно, буду. Попробуй не будь. Ты же сам закатаешь выговор, если не прийти. Для того ты и Воробьев. Без этого ты никакой и не Воробьев.
Зорин кромсает бумажку с денежными наметками и бросает ее в чугунную печку. Так. Печка, как обычно, полна пустых чекушек. Зорин знает: ругаться бесполезно. "Но боже мой, когда это кончится?" - "Что - когда?" - "Ну, это..." - "Э, брось. А кто вчера восхищался рислингом? Чуть ли не до двух ночи?" - "Но это же не на работе". - "Велика разница..." - "Конечно, большая".
Однако это последнее утверждение не спасает его от угрызений совести. Продолжая ругать себя за вчерашнее, он выходит из тепляка. Надо сходить еще и на второй объект. На его совести еще трасса водопровода. У Зорина болит душа: вчера еле-еле справились с плывуном. Грунт ползет и ползет. Скоро весна. Погода опять отмякла. "Что же, будем бить шпунт, - думает он. - Но откуда там грунтовые воды?"
Он окидывает глазами свой сорокаквартирный. Кажется, все идет своим ходом. Каменщикам работы дня на два, не более. Штукатуры работают, значит, и плотники с лесами не прозевали. Лебедка трещит, молодец парнишка, право, молодец. Совсем салага. Еще совсем не прочь полюбо-ваться из-под лесов девчоночьими рейтузами, но молодец, подключил-таки эту норовистую лебед-ку. Гришка Чарский стоит у лебедки, подает раствор на леса первого этажа. Трошина сосредото-ченно выбивает из ведра присохший раствор.
Зорин глядит на смуглую горбоносую физиономию Гришки и еле удерживается от улыбки. Но эта не родившаяся улыбка не ускользает от наглых, всевидящих глаз Тольки Букина.
- Гришк, а Гришк, - кричит Букин.- Гришка, скажи хасиям!
Паршивец этот полублатной Букин. Даже при Зорине он сидит, покуривает. Презирает мозоли. Кого только не перебывало в трошинской бригаде! Букин бывший вор, сидел трижды. Теперь вот перевоспитывается в коллективе. Еще неизвестно, кто кого перевоспитает. Букин демонстративно сидит: напевает:
На стройку буду высоко глядеть,
Пусть на ней работает медведь,
У него четыре лапы,
Пусть берет кирку-лопату...
- Послушай, Букин... - Зорин закуривает, чтобы не взбеситься.
Он не знает, что сказать этому сачку. Сказать, что уволит? Но это все равно что слону дробина.
- Хасиям! Начальничек, береги нервы! - Букин нехотя идет к растворному ящику.
Зорин знает, что одна Трошина как-то ухитряется держать Букина в руках. А, черт с ним, с Букиным! Зорин отворачивается. Злость тут же исчезает: Таня Синицына, тоже из трошинской бригады, поддерживает Зорина хорошим сочувственным взглядом, одергивает платье. Не поступи-ла осенью в институт, пошла на стройку. Зорин знает, каково ей в этой бригаде, но что он может сделать? Одно слово, хасиям. В самом деле, что такое хасиям? Выходя на улицу, Зорин вспомина-ет историю с Гришкой Чарским.
Как-то перегрелся и задымил мотор лебедки. Гришка перепугался и крикнул: "Хасиям!" Мо-тор дымился, а этот подонок Букин орет Гришке, чтобы гасил быстрее, а то будет пожар. Гришка, не будь дураком, расстегнул ширинку и начал гасить мотор подручными средствами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9