Пологие склоны покрывала трава, и лишь кое-где росли кривые от нехватки влаги деревья. Но чем ближе к Желтому заливу, тем выше и круче становились холмы, и в конце концов они превращались в сплошные скалы, резко обрывающиеся перед бескрайностью соленой воды.
Шоссе подходило к заливу по распадку, и Ольшес, как ни всматривался, ничего не мог увидеть, кроме голых каменистых склонов справа и слева, да зеленого таинственного сияния впереди-там, где дорога выходила к океану. Но вот скалы расступились, а шоссе растворилось в полосе прибрежного песка. И Даниил Петрович, резко остановив автомобиль, замер, глядя вперед…
У самой воды в ирреально-зеленом свете двигались странные фигуры. На первый взгляд это были многорукие клубки неопределенной формы, стоящие на вполне человеческих ногах, – но когда глаза Ольшеса привыкли к переливчатому, меняющемуся свету, он вскрикнул… и тут же рука Ласкьяри легла на его губы.
– Тише… умоляю вас, тише…
Ольшес молча кивнул и повернулся к девушке. Она была полностью поглощена зрелищем, открывшимся на берегу Желтого залива. Ее глаза,темно-серые днем, сейчас казались изумрудными… она смотрела на людей, танцующих на песке, людей, держащих в объятиях каких-то странных существ, то ли змей, то ли осьминогов… Оль-шес должен был признать, что на первый взгляд сцена действительно напоминала «Лаокоона» – с той разницей, что в ней явно отсутствовал трагический элемент.
Поскольку у Даниила Петровича не было ни малейших причин замирать в экстатическом созерцании, он осторожно включил фиксирующую аппаратуру, а затем стал осматриваться по сторонам – насколько это было возможно не выходя из машины и не беспокоя спутницу.
Направо скальная гряда, окаймленная понизу смутно белеющей полосой песка, уходила вдаль и растворялась в зеленом мареве, – залив был велик. А слева…
Гигантская плоскость каменной стены величественно возносилась вверх, и на неровной поверхности камня красовалось изображение – не меньше пятидесяти метров в диаметре. Красными и черными штрихами на буроватом фоне кто-то нарисовал странную фигуру с двумя головами и множеством рук, – точнее, рук и щупалец вперемешку. Да и головы… Одна явно принадлежала человеку, но была обведена кругом, похожим на нимб, зато вторая больше всего походила на рисунок, сделанный очень маленьким ребенком, желавшим изобразить бяку. На неестественно удлиненном левом плече фигуры вторая голова вырастала полуовальной каплей – лысая; и на плоскости, обозначающей лицо, располагались один над другим два разновеликих глаза – нижний, очень большой, опушенный длинными ресницами, и верхний, маленький, узкий, то ли прищуренный, то ли припухший; ниже и чуть сбоку – короткий толстый клюв, слегка похожий на клюв попугая; и, почти сливаясь с условно обозначенной линией плеча, пугающе растягивался невероятно большой рот.
Внезапно идиллический танец прервался, фигуры распались на составные части, – и кочевники, опустив на песок клубки со множеством щупалец, двинулись к автомобилю. Выражение их лиц не допускало двойственного толкования – кочевники вполне однозначно угрожали зрителям. Ольшес дал задний ход, и машина поползла по шоссе, уходя от приближающихся людей. Ласкьяри, словно проснувшись, негромко вскрикнула:
– В чем дело?!
– Дело в том, что мы им, кажется, помешали, – спокойно ответил Даниил Петрович, разворачивая автомобиль.
– Ерунда!
– Вы уверены, что вообще можно смотреть на их танцы?
– Разумеется. Любому. Ах, вот оно что… Дело в вашем присутствии, я думаю. Они почуяли чужака.
– Вот как? – пробормотал Ольшес, прибавляя скорость. – Вы так думаете? А я думаю иначе… но это не важно.
Некоторое время они ехали молча – Ольшес вел машину со скоростью, не слишком превышающей местные понятия о быстрой езде, – но вот Ласкь-яри заговорила:
– Если не ваше присутствие смутило их – то что же?
– По-моему, они почувствовали, что я включил запись.
– Запись? – с недоумением посмотрела на него девушка.
– Да, это… ну, скажем, киносъемка.
– Но у вас нет кинокамеры.
– Она встроена в автомобиль и совершенно незаметна. Вы ведь советовали переделать машину, – рассмеялся Ольшес. – Вот я и последовал вашему совету. Поменял мотор, а заодно и поставил кое-какую аппаратуру.
– Вот как? В таком случае я попрошу вас продемонстрировать мне полные возможности нового мотора.
– С удовольствием.
Въезжая на улицы Столицы, Ольшес сбросил скорость, и Ласкьяри, глубоко вздохнув, прошептала:
? Прекрасно…
Ольшес глянул на нее. Девушка побледнела, но держалась в общем неплохо.
– Значит, вы довольны?
– Да. Чтобы догнать ваш автомобиль, потребуется наш самолет. А его за пять минут не поднимешь. Ваш космический корабль… он ведь недалеко. Сколько времени вам понадобится, чтобы до него добраться?.
– Ласкьяри, а вы твердо убеждены, что нам придется удирать?
– Да.
– Скажите, а почему вы так озабочены нашим спасением?
– Можно подумать, вы не знаете, – неожиданно огрызнулась Ласкьяри, на мгновение утратив дипломатическую выдержку.
Ольшес рассмеялся:
– Предположим, знаю. И даже считаю себя вправе задать вопрос. В случае… э-э… изменения ситуации… вы будете концентрировать свои усилия на господине консуле – или мы также можем рассчитывать на ваше сочувствие?
Ласкьяри с тоской в голосе сказала:
– Да ведь вы же ненормальные. И господин консул, я уверена, в случае опасности последним уйдет от нее. Сначала он будет пытаться спасти своих людей…
– Очень верное наблюдение.
– А потому у меня нет выбора.
– …Насколько можно понять из обстоятельств, переворот внутри дворца уже совершился, – говорил Ольшес. – Правитель дал нам разрешение на выход в город под давлением. И во главе новой группировки стоит первый министр. Его дочь знает многое, хотя и далеко не в курсе всех дел. Она не знает, например, на какой день назначено официальное объявление о смене власти… хотя я лично полагаю, что сие знаменательное событие произойдет в дни празднества, о котором нам до сих пор ничего официально неизвестно. И еще Ласкьяри не знает замыслов отца относительно нас. Но подозревает, что замыслы эти не блещут оригинальностью и гуманностью. Во всяком случае, если не первый министр, так по крайней мере таинственная организация, которая мечтает о захвате власти, не имея на то права…
– Кстати, – перебил Ольшеса Росинский, – а вы узнали, что означает это выражение – «право на власть»?
– Не совсем.
– Как это – не совсем? – удивился Елисеев.
– Давайте я лучше буду говорить по порядку, – предложил Ольшес.
– Ну, извольте, – согласился Адриан Станиславович.
– Первое, что лично меня заставило насторожиться, – начал Даниил Петрович, – так это неоднократно повторявшийся вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Шоссе подходило к заливу по распадку, и Ольшес, как ни всматривался, ничего не мог увидеть, кроме голых каменистых склонов справа и слева, да зеленого таинственного сияния впереди-там, где дорога выходила к океану. Но вот скалы расступились, а шоссе растворилось в полосе прибрежного песка. И Даниил Петрович, резко остановив автомобиль, замер, глядя вперед…
У самой воды в ирреально-зеленом свете двигались странные фигуры. На первый взгляд это были многорукие клубки неопределенной формы, стоящие на вполне человеческих ногах, – но когда глаза Ольшеса привыкли к переливчатому, меняющемуся свету, он вскрикнул… и тут же рука Ласкьяри легла на его губы.
– Тише… умоляю вас, тише…
Ольшес молча кивнул и повернулся к девушке. Она была полностью поглощена зрелищем, открывшимся на берегу Желтого залива. Ее глаза,темно-серые днем, сейчас казались изумрудными… она смотрела на людей, танцующих на песке, людей, держащих в объятиях каких-то странных существ, то ли змей, то ли осьминогов… Оль-шес должен был признать, что на первый взгляд сцена действительно напоминала «Лаокоона» – с той разницей, что в ней явно отсутствовал трагический элемент.
Поскольку у Даниила Петровича не было ни малейших причин замирать в экстатическом созерцании, он осторожно включил фиксирующую аппаратуру, а затем стал осматриваться по сторонам – насколько это было возможно не выходя из машины и не беспокоя спутницу.
Направо скальная гряда, окаймленная понизу смутно белеющей полосой песка, уходила вдаль и растворялась в зеленом мареве, – залив был велик. А слева…
Гигантская плоскость каменной стены величественно возносилась вверх, и на неровной поверхности камня красовалось изображение – не меньше пятидесяти метров в диаметре. Красными и черными штрихами на буроватом фоне кто-то нарисовал странную фигуру с двумя головами и множеством рук, – точнее, рук и щупалец вперемешку. Да и головы… Одна явно принадлежала человеку, но была обведена кругом, похожим на нимб, зато вторая больше всего походила на рисунок, сделанный очень маленьким ребенком, желавшим изобразить бяку. На неестественно удлиненном левом плече фигуры вторая голова вырастала полуовальной каплей – лысая; и на плоскости, обозначающей лицо, располагались один над другим два разновеликих глаза – нижний, очень большой, опушенный длинными ресницами, и верхний, маленький, узкий, то ли прищуренный, то ли припухший; ниже и чуть сбоку – короткий толстый клюв, слегка похожий на клюв попугая; и, почти сливаясь с условно обозначенной линией плеча, пугающе растягивался невероятно большой рот.
Внезапно идиллический танец прервался, фигуры распались на составные части, – и кочевники, опустив на песок клубки со множеством щупалец, двинулись к автомобилю. Выражение их лиц не допускало двойственного толкования – кочевники вполне однозначно угрожали зрителям. Ольшес дал задний ход, и машина поползла по шоссе, уходя от приближающихся людей. Ласкьяри, словно проснувшись, негромко вскрикнула:
– В чем дело?!
– Дело в том, что мы им, кажется, помешали, – спокойно ответил Даниил Петрович, разворачивая автомобиль.
– Ерунда!
– Вы уверены, что вообще можно смотреть на их танцы?
– Разумеется. Любому. Ах, вот оно что… Дело в вашем присутствии, я думаю. Они почуяли чужака.
– Вот как? – пробормотал Ольшес, прибавляя скорость. – Вы так думаете? А я думаю иначе… но это не важно.
Некоторое время они ехали молча – Ольшес вел машину со скоростью, не слишком превышающей местные понятия о быстрой езде, – но вот Ласкь-яри заговорила:
– Если не ваше присутствие смутило их – то что же?
– По-моему, они почувствовали, что я включил запись.
– Запись? – с недоумением посмотрела на него девушка.
– Да, это… ну, скажем, киносъемка.
– Но у вас нет кинокамеры.
– Она встроена в автомобиль и совершенно незаметна. Вы ведь советовали переделать машину, – рассмеялся Ольшес. – Вот я и последовал вашему совету. Поменял мотор, а заодно и поставил кое-какую аппаратуру.
– Вот как? В таком случае я попрошу вас продемонстрировать мне полные возможности нового мотора.
– С удовольствием.
Въезжая на улицы Столицы, Ольшес сбросил скорость, и Ласкьяри, глубоко вздохнув, прошептала:
? Прекрасно…
Ольшес глянул на нее. Девушка побледнела, но держалась в общем неплохо.
– Значит, вы довольны?
– Да. Чтобы догнать ваш автомобиль, потребуется наш самолет. А его за пять минут не поднимешь. Ваш космический корабль… он ведь недалеко. Сколько времени вам понадобится, чтобы до него добраться?.
– Ласкьяри, а вы твердо убеждены, что нам придется удирать?
– Да.
– Скажите, а почему вы так озабочены нашим спасением?
– Можно подумать, вы не знаете, – неожиданно огрызнулась Ласкьяри, на мгновение утратив дипломатическую выдержку.
Ольшес рассмеялся:
– Предположим, знаю. И даже считаю себя вправе задать вопрос. В случае… э-э… изменения ситуации… вы будете концентрировать свои усилия на господине консуле – или мы также можем рассчитывать на ваше сочувствие?
Ласкьяри с тоской в голосе сказала:
– Да ведь вы же ненормальные. И господин консул, я уверена, в случае опасности последним уйдет от нее. Сначала он будет пытаться спасти своих людей…
– Очень верное наблюдение.
– А потому у меня нет выбора.
– …Насколько можно понять из обстоятельств, переворот внутри дворца уже совершился, – говорил Ольшес. – Правитель дал нам разрешение на выход в город под давлением. И во главе новой группировки стоит первый министр. Его дочь знает многое, хотя и далеко не в курсе всех дел. Она не знает, например, на какой день назначено официальное объявление о смене власти… хотя я лично полагаю, что сие знаменательное событие произойдет в дни празднества, о котором нам до сих пор ничего официально неизвестно. И еще Ласкьяри не знает замыслов отца относительно нас. Но подозревает, что замыслы эти не блещут оригинальностью и гуманностью. Во всяком случае, если не первый министр, так по крайней мере таинственная организация, которая мечтает о захвате власти, не имея на то права…
– Кстати, – перебил Ольшеса Росинский, – а вы узнали, что означает это выражение – «право на власть»?
– Не совсем.
– Как это – не совсем? – удивился Елисеев.
– Давайте я лучше буду говорить по порядку, – предложил Ольшес.
– Ну, извольте, – согласился Адриан Станиславович.
– Первое, что лично меня заставило насторожиться, – начал Даниил Петрович, – так это неоднократно повторявшийся вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75