А прервал его старик
фон Форстеклосс, который в крайнем изумлении вложил глаза к небу, поводил
в воздухе руками, и блаженно заговорил:
- Кум Иглуштоссер, кум Оксенбаш, а я ведь торчу.
Но старики не ответили ему ничего и лишь продолжали дымить своими
длинными трубками. Только старик ван Оксенбаш повращал немного глазами,
что очевидно означало, что он согласен со стариком фон Форстеклоссом на
все 100 процентов.
А Рип ван Винкль достал из своего мешка записную книжку и
повернувшись к реке, задумчиво созерцал пейзаж. Солнце, наконец, зашло, и
из болота на том берегу начал подниматься фиолетовый туман, в котором
время от времени что-то сверкало. Из-за поворота шоссе выползла какая-то
машина, через метров 50 она остановилась, и в лесу за дорогой немедленно
появились светящиеся силуэты, то ли замедленно бегущие, то ли танцующие.
Машина вздрогнула, испустила клуб ярко зеленого дыма и тронулась с места;
проехав немного, она остановилась, и все началось сначала. В машине явно
никого не было. Это зрелище немало позабавило юношу, он улыбнулся и что-то
записал в свою книжку, потом захлопнул ее и снова перевел взгляд на
дорогу.
Но долго наблюдать за этим странным методом передвижения ему не
пришлось. Около самого моста из придорожного куста выскочил съюч и,
глубоко стеная, перебежал дорогу перед самым носом машины. Она задрожала,
окуталась клубами дыма, и сорвавшись с места, переехала мост и на полной
скорости изчезла за горизонтом.
Все еще улыбаясь, Рип ван Винкль перевел взгляд на долину, но в это
время со стороны кайфоломни донесся звон колоколов, протяжно закричали
конвесторы и на горе вспыхнули синие огни, возвещая о начале вечернего
симпозиума.
Шум вывел торчащих старцев из состояния оцепенения, и старик дер
Иглуштоссер, тщательно откашлявшись, заметил:
- Да, кумовья, такого я не пробовал со времен Большого Медицинского
Карнавала.
Старик фон Форстеклосс, не открывая глаз, пробормотал:
- Обои, обои, смотрите, какие большие рулон ы... катятся, катятся, -
и опять погрузился в теплые мутные воды прихода, где на его голову падали
лиловые булыжники, превращающиеся в пачки невероятно больших колес,
бритвой Корзинны говорил в телефонную трубку:
- Приход N2. Приход N2, - и никак не мог спихнуть с себя маленьких
игрушечных поросят.
Но старик дер Иглуштоссер не стал выводить его из этого блаженного
состояния, ибо много он видел всяких приходов на своем веку и хорошо знал,
что приход не дверь на дереве, в которую как войдешь, так и выйдешь.
Вместо этого он зажмурился, тщательно протер глаза, сначала левый, потом
правый, вынул из кармана монокль из слоновой кости, и половину фирменного
поляроида, пристаил их в должные места своего морщинистого лица. Проделав
вышеописанные махинации, он воззрился на молодого ван Винкля, и в глазах
его при этом, хорошо видных через упомянутые зрительные приборы, горел
огонек интереса.
- Откуда же ты пришел, о не слабый вьюнош, - спросил он,
удовлетворив, наконец, свое зрительное любопытство, и придя к выводу, что
несмотря на чрезмерно молодой возраст, незнакомец ему чем-то нравится.
- Мой путь долог, о почтенный старец, - отвечал ему Рип ван Винкль, и
облачко задумчивости промелькнуло на его челе, но оно исчезло так же
мгновенно, как и появилось.
И он продолжал:
- Сейчас моя дорога лежит из Каменных столбов Яр-Отцара, где я провел
три месяца, изучая древние рукописи секты За.
- Зачем же они были нужны тебе, - снова спросил старик дер
Иглуштоссер, немало пораженный ученостью молодого странника.
- Мудрецы секты За искали дорогу в дхарму, - ответствовал Рип ван
Винкль и улыбнулся, ожидая новых вопросов. Но тут доселе молчащий старик
ван Оксенбаш встрепенулся и повторил:
- Дорога в дхарму.
Старик дер Иглуштоссер удивленно взглянул в его сторону, ибо не
ожидал от своего чудаковатого товарища никаких было реплик. Но тот не
заметил этого, ибо всколыхнулось что-то в его глубинах, и весь он замер,
прислушиваясь к голосам давно забытого ушедшего, которые что-то шептали в
колодцах его воспоминаний.
Словно в какойто полудреме он увидел себя молодого и полного сил,
залитый солнцем в год Говорящей звезды, веселые дни и ночи, походы в лес,
смех квянок среди изумрудных ветвей дерева и запыленного седого мудреца в
фиолетовом плаще с пурпурным пентаэдром на четырех серебрянных цепях, он
говорил:
- Дорога в дхарму тяжела и далека, лишь вам она под силу, вам, у
которых глаза не закованы в пелену рассудка, а сердце не заковано в стену
здравого смысла.
И забывшись, старик ван Оксенбаш повторил слова, отозвавшиеся эхом в
его душе в тот далекий солнечный год. Легко найти тропинку, ведущую к этой
дороге, а чей-то незнакоый голос продолжал за него: "стоит лишь обратить
глаза к солнцу в небе души своей". Старик ван Оксенбаш медленно открыл
глаза. На землю неслышно надвигалась ночь, и сидя на песке, перед ним
улыбался юноша, чей взгляд был подобен дуновению ветра.
ОБРЫВОК БУМАГИ
Нить горизонта вожжена зарей
И снова нам рассвет отдал дорогу,
Мы разорвали кандалы времен,
Что говорить с незнающим имен,
Переступая новые пороги,
Лишь только песней путь нам озари.
2
Перейдя мост, он остановился, и прислонившись к замшелому огромному
столбу, закурил, потом медленно поднял глаза и впервые увидел лес так
близко; что ж, это зрелище заслуживало всех прочуствованных эпитетов,
которыми оно вознаграждалось во всех концах света, причем, обычно теми
людьми, которые в глаза не видели местность вокруг деревьев, а про черный
лес слышали в каком-нибудь кабаке из уст человека, который был там не
больше чем они сами. И, млея от ужаса, и не понимая, они говорили об этом
страшном лесе, лесе-беззаконнике, лесе-убийце, описывая ужасы и
безобразия, которые он являет заблудившемуся путнику, которыми сводит его
с ума. Вереща от возбуждения, брызгая слюной, махая руками, они заклинали
не искать туда путей и держаться в стороне от всего, что может быть лесом,
и говорили, что, побывав там, они навсегда зареклись бродить по подобным
местам и навсегда стерли из памяти дорогу в лес.
Он стоял огромный и могучий, чистый от всей грязи слов, которые
налипали на него, как будто впервые он позволил на себя смотреть человеку.
Черные тени гигантских деревьев сплетались с маленьким кустарниковым
гулом, в свете равномерно покачивая с кружевом папоротников, и во мрачной
глубине холодно мерцали огоньки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
фон Форстеклосс, который в крайнем изумлении вложил глаза к небу, поводил
в воздухе руками, и блаженно заговорил:
- Кум Иглуштоссер, кум Оксенбаш, а я ведь торчу.
Но старики не ответили ему ничего и лишь продолжали дымить своими
длинными трубками. Только старик ван Оксенбаш повращал немного глазами,
что очевидно означало, что он согласен со стариком фон Форстеклоссом на
все 100 процентов.
А Рип ван Винкль достал из своего мешка записную книжку и
повернувшись к реке, задумчиво созерцал пейзаж. Солнце, наконец, зашло, и
из болота на том берегу начал подниматься фиолетовый туман, в котором
время от времени что-то сверкало. Из-за поворота шоссе выползла какая-то
машина, через метров 50 она остановилась, и в лесу за дорогой немедленно
появились светящиеся силуэты, то ли замедленно бегущие, то ли танцующие.
Машина вздрогнула, испустила клуб ярко зеленого дыма и тронулась с места;
проехав немного, она остановилась, и все началось сначала. В машине явно
никого не было. Это зрелище немало позабавило юношу, он улыбнулся и что-то
записал в свою книжку, потом захлопнул ее и снова перевел взгляд на
дорогу.
Но долго наблюдать за этим странным методом передвижения ему не
пришлось. Около самого моста из придорожного куста выскочил съюч и,
глубоко стеная, перебежал дорогу перед самым носом машины. Она задрожала,
окуталась клубами дыма, и сорвавшись с места, переехала мост и на полной
скорости изчезла за горизонтом.
Все еще улыбаясь, Рип ван Винкль перевел взгляд на долину, но в это
время со стороны кайфоломни донесся звон колоколов, протяжно закричали
конвесторы и на горе вспыхнули синие огни, возвещая о начале вечернего
симпозиума.
Шум вывел торчащих старцев из состояния оцепенения, и старик дер
Иглуштоссер, тщательно откашлявшись, заметил:
- Да, кумовья, такого я не пробовал со времен Большого Медицинского
Карнавала.
Старик фон Форстеклосс, не открывая глаз, пробормотал:
- Обои, обои, смотрите, какие большие рулон ы... катятся, катятся, -
и опять погрузился в теплые мутные воды прихода, где на его голову падали
лиловые булыжники, превращающиеся в пачки невероятно больших колес,
бритвой Корзинны говорил в телефонную трубку:
- Приход N2. Приход N2, - и никак не мог спихнуть с себя маленьких
игрушечных поросят.
Но старик дер Иглуштоссер не стал выводить его из этого блаженного
состояния, ибо много он видел всяких приходов на своем веку и хорошо знал,
что приход не дверь на дереве, в которую как войдешь, так и выйдешь.
Вместо этого он зажмурился, тщательно протер глаза, сначала левый, потом
правый, вынул из кармана монокль из слоновой кости, и половину фирменного
поляроида, пристаил их в должные места своего морщинистого лица. Проделав
вышеописанные махинации, он воззрился на молодого ван Винкля, и в глазах
его при этом, хорошо видных через упомянутые зрительные приборы, горел
огонек интереса.
- Откуда же ты пришел, о не слабый вьюнош, - спросил он,
удовлетворив, наконец, свое зрительное любопытство, и придя к выводу, что
несмотря на чрезмерно молодой возраст, незнакомец ему чем-то нравится.
- Мой путь долог, о почтенный старец, - отвечал ему Рип ван Винкль, и
облачко задумчивости промелькнуло на его челе, но оно исчезло так же
мгновенно, как и появилось.
И он продолжал:
- Сейчас моя дорога лежит из Каменных столбов Яр-Отцара, где я провел
три месяца, изучая древние рукописи секты За.
- Зачем же они были нужны тебе, - снова спросил старик дер
Иглуштоссер, немало пораженный ученостью молодого странника.
- Мудрецы секты За искали дорогу в дхарму, - ответствовал Рип ван
Винкль и улыбнулся, ожидая новых вопросов. Но тут доселе молчащий старик
ван Оксенбаш встрепенулся и повторил:
- Дорога в дхарму.
Старик дер Иглуштоссер удивленно взглянул в его сторону, ибо не
ожидал от своего чудаковатого товарища никаких было реплик. Но тот не
заметил этого, ибо всколыхнулось что-то в его глубинах, и весь он замер,
прислушиваясь к голосам давно забытого ушедшего, которые что-то шептали в
колодцах его воспоминаний.
Словно в какойто полудреме он увидел себя молодого и полного сил,
залитый солнцем в год Говорящей звезды, веселые дни и ночи, походы в лес,
смех квянок среди изумрудных ветвей дерева и запыленного седого мудреца в
фиолетовом плаще с пурпурным пентаэдром на четырех серебрянных цепях, он
говорил:
- Дорога в дхарму тяжела и далека, лишь вам она под силу, вам, у
которых глаза не закованы в пелену рассудка, а сердце не заковано в стену
здравого смысла.
И забывшись, старик ван Оксенбаш повторил слова, отозвавшиеся эхом в
его душе в тот далекий солнечный год. Легко найти тропинку, ведущую к этой
дороге, а чей-то незнакоый голос продолжал за него: "стоит лишь обратить
глаза к солнцу в небе души своей". Старик ван Оксенбаш медленно открыл
глаза. На землю неслышно надвигалась ночь, и сидя на песке, перед ним
улыбался юноша, чей взгляд был подобен дуновению ветра.
ОБРЫВОК БУМАГИ
Нить горизонта вожжена зарей
И снова нам рассвет отдал дорогу,
Мы разорвали кандалы времен,
Что говорить с незнающим имен,
Переступая новые пороги,
Лишь только песней путь нам озари.
2
Перейдя мост, он остановился, и прислонившись к замшелому огромному
столбу, закурил, потом медленно поднял глаза и впервые увидел лес так
близко; что ж, это зрелище заслуживало всех прочуствованных эпитетов,
которыми оно вознаграждалось во всех концах света, причем, обычно теми
людьми, которые в глаза не видели местность вокруг деревьев, а про черный
лес слышали в каком-нибудь кабаке из уст человека, который был там не
больше чем они сами. И, млея от ужаса, и не понимая, они говорили об этом
страшном лесе, лесе-беззаконнике, лесе-убийце, описывая ужасы и
безобразия, которые он являет заблудившемуся путнику, которыми сводит его
с ума. Вереща от возбуждения, брызгая слюной, махая руками, они заклинали
не искать туда путей и держаться в стороне от всего, что может быть лесом,
и говорили, что, побывав там, они навсегда зареклись бродить по подобным
местам и навсегда стерли из памяти дорогу в лес.
Он стоял огромный и могучий, чистый от всей грязи слов, которые
налипали на него, как будто впервые он позволил на себя смотреть человеку.
Черные тени гигантских деревьев сплетались с маленьким кустарниковым
гулом, в свете равномерно покачивая с кружевом папоротников, и во мрачной
глубине холодно мерцали огоньки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15