Арцыбашев Михаил
Счастье
Михаил Петрович Арцыбашев
Счастье
С тех пор как у проститутки Сашки провалился нос и ее когда-то красивое и задорное лицо стало похоже на гнилой череп, жизнь ее утратила все, что можно было назвать жизнью.
Это было только странное и ужасное существование, в котором день потерял свой свет и обратился в беспросветную ночь; а ночь стала бесконечным трудовым днем. Голод и холод рвали на части ее тщедушное, с отвисшею грудью и костлявыми ногами, тело, как собаки падаль. С больших улиц она перешла на пустыри и стала продаваться самым грязным и страшным людям, рожденным, казалось, липкой грязью и вонючей тьмой.
И раз морозной и лунной ночью Сашка попала на новый проспект, только осенью проложенный через обширный, покрытый ямами и свалками пустырь, на краю города, за насыпью железной дороги. Тут было пусто и молчаливо. Цепь фонарей неярко блестела в голубоватом лунном свете, торжественно и ровно обливавшем молчаливое поле. Черные тени в ямах чеканились резко и жутко, а столбы телеграфа и проволоки таинственно, как лунные привидения, ярко белели от инея в темно-синем небе. Воздух был чист и сух, и что-то резало в нем и жгло нестерпимым неподвижным морозом. От страшного холода, казалось, окаменело все в мире и как будто ко всему телу, к каждой выпуклой его части, было приложено раскаленное железо, и тело оставляя куски кожи, с кровью отрывается от него. Изо рта облаком шел пар и тихо, незаметно таял в чистом морозном воздухе, поднимаясь вверх к синему свету.
У Сашки не было заработка уже пять дней, и накануне ее побили, выгнали с квартиры и отняли последнюю хорошую ватную кофту.
Странно и робко маячила по пустынному, залитому лунным светом шоссе ее маленькая скрюченная фигурка, и ей казалось, что во всем мире она одна и никогда не выберется из этого пустого поля, захватывающего дыхание холода и морозного лунного света.
Ноги у нее оледенели и ступали по скрипящему снегу с болью, точно по твердому камню окровавленной обнаженной костью.
И вот тут-то, посреди поля, Сашка в первый раз поняла весь бессмысленный ужас своего существования и стала плакать. Слезы катились из обмерзших воспаленных глаз и замерзали в ямке, где когда-то был нос, а теперь гной. Никто не видел этих слез, и луна по-прежнему светло плыла высоко над полем, в чистом и холодном голубом сиянии.
Никто не шел, и невыразимое чувство животного отчаяния, подымаясь все выше и выше, начало доходить до того предела, когда человеку кажется, что он кричит страшным, пронзительным голосом, на все поле, на весь мир, а он молчит и только судорожно стискивает зубы.
- Умереть бы... хоть бы помереть бы... - молилась Сашка и молчала.
И вот тут-то на белой дороге замаячила высокая и черная мужская фигура. Она быстро приближалась к Сашке, и уже было слышно, как снег скрипит прерывисто и звонко, и видно, как лоснится по луне барашковый воротник. Сашка догадалась, что это какой-нибудь из служащих на заводе, что в конце проспекта.
Она стала на краю дороги и, подобрав закоченелые руки в рукава, подняв плечи и перепрыгивая с ноги на ногу, ждала. Губы у нее были как из резины, шевелились туго и тупо, и Сашка больше всего боялась, что не выговорит ничего.
- Кава-ер... - невнятно пробормотала она.
Прохожий на мгновение повернул к ней лицо и пошел дальше, шагая уверенно и быстро. Но со смелостью последнего отчаяния Сашка проворно забежала вперед и, идя задом перед ним, неестественно весело и бравурно заговорила:
- Кава-ер... пойдемте... право... Ну, что там, идем!.. Я вам такие штучки покажу, что все животики надорвете... идет, что ли... Ей-Богу, покажу... Пойдем, миенький...
Прохожий шел, не обращая на нее никакого внимания, и на его неподвижном лице, как стеклянные и не живые, блестели от луны выпуклые глаза.
Сашка задом танцевала перед ним и, высоко подняв плечи, стонущим голосом, полным тупого отчаяния, задыхаясь от перехватывающего горло холода, говорила:
- Вы не смотрите, кава-ер, что я такая.. Я с те-а чистая... у меня квартира есть... неда-еко... Пойдемте, право, ну...
Луна плыла высоко над полем, и голос Сашки странно и слабо дребезжал в лунном морозном воздухе.
- Идемте, ну... - говорила Сашка, задыхаясь и спотыкаясь, но все танцуя перед ним задом: - ну, не хотите, так хоть двугривенный дайте... на х-еб... це-ый день не е-а... бб... да-дайте... Ну, хоть гривенник, кава-ер... ми-енький, за-отой... дайте!..
Прохожий молча надвигался на нее, как будто перед ним было пустое место, и его странные, стеклянные глаза все так же мертвенно блестели при луне. У Сашки срывался голос и ресницы смерзались от слез.
- Ну, дайте, гривенник тойко... Хорошенький кава-ер... что вам стоит...
И вдруг ей пришла в голову последняя отчаянная мысль:
- Я вам что хотите сделаю... ей-Богу, такую штуку покажу... ей-Богу... я затейная!.. Хотите, юбку задеру и в снег сяду... пять минут высижу, сами считать будете... ей-Богу! За один гривенник сяду... Смеяться будете, право, кава-ер!..
Прохожий вдруг остановился. Его стеклянные глаза оживились каким-то чувством, и он засмеялся коротким и странным смехом. Сашка стояла перед ним и, приплясывая от холода, старалась тоже смеяться, не спуская глаз одновременно и с рук и с лица его.
- А хочешь я тебе вместо гривенника пятерку дам? - спросил прохожий и оглянулся.
Сашка тряслась от холода, не верила и молчала.
- Ты вот... разденься догола и стой, я тебя десять раз ударю... по полтиннику за удар, хочешь?
Он смеялся, и смех у него был дрожащий: придушенный и гадкий.
- Холодно... - жалобно сказала Сашка, и дрожь удивления, страха, голодной жадности и недоверия стала бить все ее тело нервно и судорожно.
- Мало ли чего... За то и пятерку даю, что холодно!..
- Вы больно бить будете... - пробормотала Сашка, мучительно колеблясь.
- Ну, что ж, что больно... а ты вытерпи, пятерку получишь!
Прохожий двинулся. Снег заскрипел.
Сашку все сильнее и сильнее била какая-то жестокая внутренняя дрожь.
- Вы так... хоть пятачок дайте...
Прохожий пошел.
Сашка хотела схватить его за руку, но он замахнулся на нее с такой внезапной страшной злобой, остро сверкнув выпуклыми бешеными глазами, что она отскочила.
Прохожий прошел уже несколько шагов.
- Кава-ер, кава-ер!.. Ну, хорошо... кава-ер! - жалобно-одиноко вскрикнула Сашка.
Прохожий остановился и обернулся. Глаза у него блестели, и лицо как будто чернело.
- Ну, - сказал он хрипло и сквозь зубы.
Сашка постояла, недоуменно и тупо улыбаясь, потом стала нерешительно расстегивать кофту мерзлыми, словно чужими пальцами и почему-то не могла отвести глаз от этого странного, страшного лица со стеклянными мертвыми глазами...
- Ну, ты... живей, а то кто подойдет! - проскрипел прохожий.
Страшный холод охватил голую Сашку со всех сторон.
1 2