Вы примете водоем за речку, но это не речка, а, как говорят местные, - "протока". К юго-востоку она мельчает и, разливаясь вширь, превращается в грязное болото. Но к северо-западу тянутся на некоторое расстояние удобные для купанья песчаные берега, далее по сторонам протоки раскидываются сплошные камыши.
Вернемся, однако, в комнату, где некое уголовное дельце подогревается водочными парами. Тот, кого называли Зямой, проглотил ложку черной икры, снял очки и, протирая их, спросил хозяина:
- Когда понесете?
Хозяин посмотрел на пожилого еврея.
- Сегодня и понесем! - бросил Илья Абрамович и вдруг чутко дернул головой к окну.
Хозяйка отодвинула занавеску, выглянула наружу: - Кышь! - и обернулась в комнату: - Курица у нас под стенкой рылась.
Илья Абрамович успокоенно кивнул:
- То-то мне слышится...
2.
Мне слышится: "Валтасар! Валтасар!"
Я весь - предчувствие какого-то светлого торжества; взрываемый волнением, стою перед вкрадчиво колыхающимся занавесом: сейчас я сорву его и в счастье закричу на весь мир! Тянусь, тянусь медленно, чтобы продлить предвкушение... но пора рвануть - а руки мои падают; подымаю руки - и вновь они повисли бессильно. "Витал сан... Виталь Алексан..." Я еще не проснулся, но отодвигаю висящую перед лицом цветастую материю и вижу новую мою комнату, в дверь заглядывает мужчина, его нос загибается кверху, как носок туфли из восточных сказок.
- Виталий Александрович где?
Молчу, не опомнившись от счастливого сна. Мужчина приблизился к моей кровати, отделенной ширмой от остального пространства комнаты.
- Ты кто?
Он повторяет вопрос. Странная белесая блуза, прошитая красными нитками: кажется - блуза искрится. Вспомнилось где-то услышанное: "На нем сияли ризы..." - и я решил, что человек - в ризе.
- А? Кто ты? - он изучающе смотрит на прислоненный к стулу ортопедический аппарат из кожи и металлических планок, который я ношу на ноге.
- Из имени Николая Островского, - ответил, наконец, я.
- Кхы! Ты знаешь, кто такой Николай Островский?
- Знаю.
- Как же ты можешь быть из его имени?
- Я из учреждения... - говорю насупившись.
- А-а-а... - мужчина пытается разглядеть меня под простыней. - И я тоже... в детстве... из учреждения... - он сложил на груди руки, лицо у него сделалось загадочное. - У меня сверхъестественная биография!..
- Паша! - крикнул за дверью старый женский голос.
Мой гость отчаянно сгримасничал. В дверь просунулась женская голова с такими косматыми, торчащими книзу бровями, что женщина щурилась, чтобы они не лезли в глаза.
- Ты здесь! Паша, когда ты прекратишь фокусы?!
- Фокусы?
- Ты знаешь! - входя в комнату, так гневно это сказала, что я ждал она в него плюнет. Она вдруг повернулась ко мне, добро-добро улыбнулась. Потом опять воззрилась на человека в ризе, и я снова подумал - вот сейчас расцарапает ему лицо.
- Ты чего сказал Марфе Дмитриевне?
- Идите вы в это дело вместе с Марфой Дмитриевной! - закричал мужчина попятившись.
- Ах ты!.. ах-х... - женщина чуть не схватила мой аппарат.
- Агриппина! - мужчина воскликнул торжественно, указывая на аппарат пальцем. - Ты сломаешь ребенку вещь, Агриппина!..
Она с опаской потрогала аппарат:
- Тяжесть какая! С ума сошли - надевать на детей...
Мужчина повеселел:
- Рацуха! Зато премию огребли! Вот и Федору поставили искусственное горло, а у него почки заболели.
- От водки, - сказала женщина.
- От горла!
Он хотел добавить, но я перебил, обидевшись за мой аппарат:
- Мне дядя Валя делал! Он самый лучший мастер, у него на выставке...
- Валя, Валя, Валя... - гость важно смотрел на металлические планки, винты и вдруг, в суровом неудовольствии, спросил: - С шестимесячной завивкой?
Я прошептал озадаченно:
- Нет...
- Ну, так и есть, я ее знаю!
- Паша! - яростно сказала женщина. - Уходи отсюда, Паша, не доводи меня, а то будешь бедный!
- Ну, знаешь ли! - мужчина замигал, посапывая, и, возмущенный, вышел.
- Олежечка, - сказала мне женщина, хотя зовут меня совсем не Олежечкой, - ты сейчас оденешься, моя хорошая, а я принесу тебе закусочку.
Она ушла, а я впился зубами в подушку от жалости, что не досмотрел сон; у меня потекли слезы - так невыносимо жаль было неразъяснившегося счастья!
* * *
Этот сон повторится через шесть лет, когда мне будет четырнадцать. Повторится несколько ночей подряд перед тем, что так пронзительно врежется в мою жизнь.
3.
Я вложил мою высохшую левую ногу в аппарат, зашнуровал его, надел сатиновые шаровары взамен больничных штанов: сегодня, вернее, вчера вечером, когда меня привезли в эту комнату, началась моя новая жизнь. Меня усыновил замдиректора нашего лечебно-учебного учреждения для физически неполноценных сирот Виталий Александрович Пенцов.
Мне уже исполнилось восемь, я и мой новый отец знали - я не смогу звать его папой. Называть Виталием Александровичем было тоже неудобно. И сегодня утром я решил его звать приснившимся необыкновенным именем Валтасар.
Умный, занятый делом каждую минуту, он, даже когда ел, клал на стол несколько книг, из которых торчали разноцветные закладочки, и его рука то макала яйцо в соль, то открывала книгу на закладочке; голубые подвижные глаза попеременно взглядывали в книгу, в тарелку и опять в книгу...
Он все время учился; незадолго до моего усыновления окончил аспирантуру.
Итак я стал, вместо моей, носить его фамилию - Пенцов. Но эстонское мое имя осталось - Арно. В школу я буду ходить обычную, со здоровыми детьми.
* * *
Поселок, чьим жителем я сделался, был почти в часе езды от старинного города, что расположился в низовьях реки, впадающей в Каспий. Валтасар и Марфа, хирург городской клиники, добирались до мест работы в тряском, до отказа набитом автобусе. Они боролись за пространство для умеренных движений в жуткой связанности жизни, и их отмечал дар - слышать звон родника...
Впоследствии, с ощущением всей полноты сознания, я представлял две человеческие точки с огромным, уместившимся в них миром. Воспоминания неизменно доносят до моей нынешней секунды пронзительное нежелание быть просто материей и не менее терзающий страх растительного быта, что перегорали в почти исступленную неутомимость, с какой Валтасар поливал насаженные перед окном кусты кизила. За ними тесно торчали серые прутья, перепутанные повителью. Вправо и влево раскинулся двор, окаймленный непролазными зарослями донника, тархуна, конопли. По нему бродят куры, изредка пробежит крыса.
В нашем густонаселенном бараке первыми познакомились со мной Павел Ефимович, продававший в киоске газеты, и его жена Агриппина Веденеевна. Она принесла мне пирожок с повидлом. Я уже собирался откусить кусочек, как вошел Валтасар.
- Так. Начинаем день с удовольствий?
- Доброе утро, - сказал я тоскливо и положил пирожок.
- Доброе, доброе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22