сверху-то сантиметров на тридцать от земли грунт простой по контуру ямы выложен и прибит умело; грунт рыхлый, а не глубина.
А раз приказ: глубже брать, значит, на все положенные метр пятьдесят заглубляться надо.
Воробей выбирал дальше: пошли черные, трухлявые гробы. Их было два, один на другом, они легко распадались, доски наверх. Доски и корни на самом краю могилы укладывай, а то потом как закапывать, лопату тормозить будет. Раз гробы, то и без костей не обойтись. Кости наверх – упаси Бог! Родственники увидят – валидолу не напасешься…
Кости Воробей сложил в ногах, в головах подкопал, потом в голову их передвинул. А уж как до глубины добрался – в ямку посредине, где земля податливей, уложил кости, землей прикрыл и утоптал, – готова могила.
Летом копать – дурак вскопает. А вот зимой, да если еще могила уборочная, без снега, простужена на метр, – это да. Гаврилой почти всю дорогу, лопата не берет. Вдвоем в могиле пашут: один гаврилой долбит, другой крошево отгребает и наверх. Работка потная, ничего не скажешь. А летом – детский сад.
Рыжих – зубов золотых – он не искал. В бесхозе какие рыжие? Если родственники лет двадцать – тридцать на могилу не наведываются, забыли или сами перемерли, то и покойник у них соответствующий – без золота. Рыжие – те в ухоженных, с памятниками.
Года два назад, зимой, на пятнадцатом участке Воробей одиннадцать рыжих взял, прямо в кучке, как по заказу. Торгаша одного яма, он тогда сестру к брату захоранивал; Воробей и родственников, навещавших могилу, знал хорошо: цветник им гранитный делал и доску мраморную в кронштейн заливал. Ободрал их тогда лихо.
Воробей потоптался в могиле, ширкнул лопатой выбившийся сбоку недорубленный корешок, выкинул наверх инструмент и вылез сам. Обошел могилу
– огрехов не увидел: копано по-воробьевски, без халтуры.
Петрович, змей, знал, где бесхоз долбить». Справа свежую могилу от дороги заслоняли «декабристы» – широкие памятники двум декабристам, слева – толстый вяз. Бесхоз расковырянный ниоткуда не приметен.
Странно только: не часовне Петрович копать поручил. Значит, не хотел с Молчком делиться. Со вчера еще предупреждал: приди, мол, Воробей, раньше – дело есть. И сам не забыл, к семи приехал. Морда шершавая с похмелья, а приполз, не поленился. Да, поднаглел Петрович малость за последнее время. Все бабки все равно не собьешь, а нарваться можно… Тем более с бесхозами. Бесхоз толкануть – тюряга.
Воробей дошел до своего сарая, поставил лопату и топор в угол, взглянул на часы. Время почти не двигалось – одиннадцать, в прокуратуру еще не скоро, в повестке сказано в три…
– Чего ты в темноте сидишь? – В сарай влез Мишка, подручный Воробья, включил свет. – Пожевать у нас есть? – зашарил на харчевой полке.
– Котлеты вон в целлофане… Крошку привез?
– Полтора мешка, красивая, мелкая…
– Ме-е-елкая, – передразнил Воробей. – Толку-то, мелкая: промывать труднее… А чего поздно? В музее своем дежурил?
– В музее вечером.
Мишка выдавил на котлету майонез пакетика.
– В прокуратуру скоро поедем?..
– К трем. Один поеду, ты здесь сиди; погода путная, клиент будет.
– Ты же не услышишь один.
– Услышу. А не услышу, переспрошу.
– Как хочешь, могу и здесь.
– При чем здесь «хочешь»? Бабки ловить надо; суд судом, а деньги своим чередом. пока вот чего: мрамор глянем еще разок. – Воробей полез на карачках в угол сарая, под верстак, где в тряпье хранились полированные мраморные доски. – Чего стоишь? Принимай…
Доски были давно перемерены и переписаны Мишкой в блокнот. Воробей сел на ведро с цементом, прикрытое фанеркой. Закурил.
– Каждая доска свою цену имеет. Самые ходовые – коелга. Вот эта, белая. Летят, как мухи. Только доставать успевай. Да их и доставать особо не надо: ворованные возить будут, прямо к сараям. В случае привезут, доска – бутылка. Больше не давай, не сбивай цену. А толкать начнем – ноль приписывай… Сечешь, как монета делается?.. Не возьмут? Еще как возьмут! И еще спросят! – Воробей вытянул угла еще одну доску. – Газган вот – эти не покупай. С виду хороши, красивые – а крепче гранита: скарпели победитовые садятся, три буквы вырубил – и аут. Искра прям лупит:… Гарик, ты его застал еще, когда я в больнице лежал… Вот здоров был клиентам мозги пудрить, без передоха… Я его и в пару за это взял, за язык. Гарик этот мрамор – газган – эфиопским выдумал. Клиента клеит, лучший товар, говорит, Эфиопии, для правительственных заказов. Клиенты-то все больше – о-о-о! – Воробей постучал себя по уху, – олухи. Им чего ни скажи – всему верят. Раз эфиопский – все. Давятся, полудурки. – Воробей сунулся было снова под верстак, но вдруг раздумал и вылез. – Там еще доски есть, да лазить далеко… Потуши-ка свет, на глаза давит. Мишка щелкнул выключателем.
– Теперь размеры. Самый лучший – сорок на шестьдесят. Можно сорок на пятьдесят. Уже не бери – дешевка, шире – тоже плохо: в кронштейн заливать станешь – с боков мало крошки уместится. Шире шестидесяти – гони сразу. В высоту до восьмидесяти брать можно. Бывает, требуется. На много фамилий. Не глядится, правда: цветник сам – метр двадцать длиной, и эта дура, кронштейн, чуть не такой же… Еще… – Воробей потряс пальцем. – Одно запомни и другое: выпить не отказывайся никогда. Ты че? У людей горе, а тебе выпить с ними лень… Сам вот не проси, некрасиво, а помянуть нальют – не отказывайся. Это нам можно. Ни Петрович, никто еще ругать не будут. Горе разделил, по-русски…
Летом одного захоранивали, нам наливают. А тут Носенко идет, треста, заместитель управляющего. Мы стаканы прятать… Раевский сунул в штаны, а у него там дыра… Стакан пролетел, а он стоит, как обоссанный. И стакан котится…
Чего, думаем, Носенко скажет. Ни слова не сказал. А в обед всем велел в контору. Когда, говорит, официально предлагают помянуть, это не возбраняется, только не слишком.
Воробей открыл портфель, достал бутылку «Буратино». Глянул на Мишку, тот уже приготовился смотреть фокус. Воробей взял горлышко бутылки в кулак, ногтем большого пальца (специально один ноготь оставил – не грыз) поддел крышечку и легко ее сколупнул. Бутылка зашипела.
– Это ж надо – «Буратино» хаваю. Кому сказать, не поверят. – Понюхал бутылочку: не скисло ли – после больницы градусов боялся даже в газировке. Сунул бутылку Мишке: – Нюхни. Ничего?
Выпил, пустую бутылку сунул в портфель.
– А если, говорит, кого увижу – по углам распивают, пеняйте на себя… Его слова, Носенки.
А ты раз не пьешь – отпей для вида, а остальное, скажи, в бутылочке мне оставьте. Понял? Воробей всему научит.
Лешка не спеша переодевался в чистое.
– Ну, это, держи на всякий случай. – Он протянул руку Мишке. – Не люблю за руку, но мало ль…
– Что «мало ль»? – отвел его руку Мишка. – Ты ж не в суд, а к про-ку-ро-ру!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
А раз приказ: глубже брать, значит, на все положенные метр пятьдесят заглубляться надо.
Воробей выбирал дальше: пошли черные, трухлявые гробы. Их было два, один на другом, они легко распадались, доски наверх. Доски и корни на самом краю могилы укладывай, а то потом как закапывать, лопату тормозить будет. Раз гробы, то и без костей не обойтись. Кости наверх – упаси Бог! Родственники увидят – валидолу не напасешься…
Кости Воробей сложил в ногах, в головах подкопал, потом в голову их передвинул. А уж как до глубины добрался – в ямку посредине, где земля податливей, уложил кости, землей прикрыл и утоптал, – готова могила.
Летом копать – дурак вскопает. А вот зимой, да если еще могила уборочная, без снега, простужена на метр, – это да. Гаврилой почти всю дорогу, лопата не берет. Вдвоем в могиле пашут: один гаврилой долбит, другой крошево отгребает и наверх. Работка потная, ничего не скажешь. А летом – детский сад.
Рыжих – зубов золотых – он не искал. В бесхозе какие рыжие? Если родственники лет двадцать – тридцать на могилу не наведываются, забыли или сами перемерли, то и покойник у них соответствующий – без золота. Рыжие – те в ухоженных, с памятниками.
Года два назад, зимой, на пятнадцатом участке Воробей одиннадцать рыжих взял, прямо в кучке, как по заказу. Торгаша одного яма, он тогда сестру к брату захоранивал; Воробей и родственников, навещавших могилу, знал хорошо: цветник им гранитный делал и доску мраморную в кронштейн заливал. Ободрал их тогда лихо.
Воробей потоптался в могиле, ширкнул лопатой выбившийся сбоку недорубленный корешок, выкинул наверх инструмент и вылез сам. Обошел могилу
– огрехов не увидел: копано по-воробьевски, без халтуры.
Петрович, змей, знал, где бесхоз долбить». Справа свежую могилу от дороги заслоняли «декабристы» – широкие памятники двум декабристам, слева – толстый вяз. Бесхоз расковырянный ниоткуда не приметен.
Странно только: не часовне Петрович копать поручил. Значит, не хотел с Молчком делиться. Со вчера еще предупреждал: приди, мол, Воробей, раньше – дело есть. И сам не забыл, к семи приехал. Морда шершавая с похмелья, а приполз, не поленился. Да, поднаглел Петрович малость за последнее время. Все бабки все равно не собьешь, а нарваться можно… Тем более с бесхозами. Бесхоз толкануть – тюряга.
Воробей дошел до своего сарая, поставил лопату и топор в угол, взглянул на часы. Время почти не двигалось – одиннадцать, в прокуратуру еще не скоро, в повестке сказано в три…
– Чего ты в темноте сидишь? – В сарай влез Мишка, подручный Воробья, включил свет. – Пожевать у нас есть? – зашарил на харчевой полке.
– Котлеты вон в целлофане… Крошку привез?
– Полтора мешка, красивая, мелкая…
– Ме-е-елкая, – передразнил Воробей. – Толку-то, мелкая: промывать труднее… А чего поздно? В музее своем дежурил?
– В музее вечером.
Мишка выдавил на котлету майонез пакетика.
– В прокуратуру скоро поедем?..
– К трем. Один поеду, ты здесь сиди; погода путная, клиент будет.
– Ты же не услышишь один.
– Услышу. А не услышу, переспрошу.
– Как хочешь, могу и здесь.
– При чем здесь «хочешь»? Бабки ловить надо; суд судом, а деньги своим чередом. пока вот чего: мрамор глянем еще разок. – Воробей полез на карачках в угол сарая, под верстак, где в тряпье хранились полированные мраморные доски. – Чего стоишь? Принимай…
Доски были давно перемерены и переписаны Мишкой в блокнот. Воробей сел на ведро с цементом, прикрытое фанеркой. Закурил.
– Каждая доска свою цену имеет. Самые ходовые – коелга. Вот эта, белая. Летят, как мухи. Только доставать успевай. Да их и доставать особо не надо: ворованные возить будут, прямо к сараям. В случае привезут, доска – бутылка. Больше не давай, не сбивай цену. А толкать начнем – ноль приписывай… Сечешь, как монета делается?.. Не возьмут? Еще как возьмут! И еще спросят! – Воробей вытянул угла еще одну доску. – Газган вот – эти не покупай. С виду хороши, красивые – а крепче гранита: скарпели победитовые садятся, три буквы вырубил – и аут. Искра прям лупит:… Гарик, ты его застал еще, когда я в больнице лежал… Вот здоров был клиентам мозги пудрить, без передоха… Я его и в пару за это взял, за язык. Гарик этот мрамор – газган – эфиопским выдумал. Клиента клеит, лучший товар, говорит, Эфиопии, для правительственных заказов. Клиенты-то все больше – о-о-о! – Воробей постучал себя по уху, – олухи. Им чего ни скажи – всему верят. Раз эфиопский – все. Давятся, полудурки. – Воробей сунулся было снова под верстак, но вдруг раздумал и вылез. – Там еще доски есть, да лазить далеко… Потуши-ка свет, на глаза давит. Мишка щелкнул выключателем.
– Теперь размеры. Самый лучший – сорок на шестьдесят. Можно сорок на пятьдесят. Уже не бери – дешевка, шире – тоже плохо: в кронштейн заливать станешь – с боков мало крошки уместится. Шире шестидесяти – гони сразу. В высоту до восьмидесяти брать можно. Бывает, требуется. На много фамилий. Не глядится, правда: цветник сам – метр двадцать длиной, и эта дура, кронштейн, чуть не такой же… Еще… – Воробей потряс пальцем. – Одно запомни и другое: выпить не отказывайся никогда. Ты че? У людей горе, а тебе выпить с ними лень… Сам вот не проси, некрасиво, а помянуть нальют – не отказывайся. Это нам можно. Ни Петрович, никто еще ругать не будут. Горе разделил, по-русски…
Летом одного захоранивали, нам наливают. А тут Носенко идет, треста, заместитель управляющего. Мы стаканы прятать… Раевский сунул в штаны, а у него там дыра… Стакан пролетел, а он стоит, как обоссанный. И стакан котится…
Чего, думаем, Носенко скажет. Ни слова не сказал. А в обед всем велел в контору. Когда, говорит, официально предлагают помянуть, это не возбраняется, только не слишком.
Воробей открыл портфель, достал бутылку «Буратино». Глянул на Мишку, тот уже приготовился смотреть фокус. Воробей взял горлышко бутылки в кулак, ногтем большого пальца (специально один ноготь оставил – не грыз) поддел крышечку и легко ее сколупнул. Бутылка зашипела.
– Это ж надо – «Буратино» хаваю. Кому сказать, не поверят. – Понюхал бутылочку: не скисло ли – после больницы градусов боялся даже в газировке. Сунул бутылку Мишке: – Нюхни. Ничего?
Выпил, пустую бутылку сунул в портфель.
– А если, говорит, кого увижу – по углам распивают, пеняйте на себя… Его слова, Носенки.
А ты раз не пьешь – отпей для вида, а остальное, скажи, в бутылочке мне оставьте. Понял? Воробей всему научит.
Лешка не спеша переодевался в чистое.
– Ну, это, держи на всякий случай. – Он протянул руку Мишке. – Не люблю за руку, но мало ль…
– Что «мало ль»? – отвел его руку Мишка. – Ты ж не в суд, а к про-ку-ро-ру!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19