А ты уж подзалил, гляжу, Куть?
– Дура ты, Раиса Сергеевна. Красоту навел животным, а ты «подзалил». Не понимаешь ни хрена… Балерины, за мной!
По ту сторону проспекта у железнодорожной линии много лет возвращала с того – похмельного – света спасительная Тухлянка: стеклянная пивная с длинноногими круглыми, тесно расставленными столами.
Кутя не пошел к подземному переходу. Переход для пешеходов-бездельников, а у него – дело: поправиться внахлестку к спиртяшке утренней и – за работу. Захоронений сегодня мало, всего пять, зато мусора после праздника опять на его участке, возить – не перевозить.
Петрович последний раз сердито предупредил: «Всем мусор возить. Халтурить – только когда участок под метлу». Комиссия треста все мерещится. Вот и петушится. И главное дело, жечь запретил. Обычно-то как: кучу нагреб да подпалил. А недавно Кутя не заметил с похмела да поджег мусор возле «лебедя» – памятника белого мрамора, – закоптил его напрочь. Ни мылом, ни шкуркой нe взялось. Родственники хай подняли. Теперь жечь нельзя – на свалку возить. А на свалку хрен проедешь – тележка по уши увязнет.
Худого слова не говоря, по злобе ему Петрович такой участок назначил. За прогулы. И на том спасибо – ни выгнал. Молодой еще Петрович, и тридцати нет, а человек. По Головинке его Кутя еще помнил, совсем пацаном Петрович был, а могилы колотил, что твой дятел. С гаврилой не хуже Воробья управлялся.
…Кутя брел, руки в карманы, через проспект, не слыша машин, Бог даст, не раздавят. Тормоза только и вжат, да шоферня матерится одинаково.
На том тротуаре Кутю спокойно ждал затянутый в белый ремень, солидный (на проспекте сявку не поставят) лейтенант.
– Гуляем? – Милиционер приложил руку к фуражке. – Документы.
– Какие документы, милок? До пивка бы добраться. – Кутя махнул рукой в сторону заманчивой Тухлянки. – А ты «документы»…
– Так… Штраф будем платить? Или сразу в сто двадцатое?
– Сезон разойдется, я тебе сто штрафов заплачу, а сейчас на похмелку нет. Вот, думаю, может, ребят кого встречу, угостят.
– А маскарад зачем? – Милиционер ткнул пальцем в притихших возле Кути псов.
– Животные!.. Чего с них взять?
– Я не про животных… Гирляндов-то кто навесил? Ты?
– С похмела чего на учудишь? Да и повеселее.
– Повеселее… – милиционер фыркнул. – Ладно, иди… Еще увижу, в отделении поговорим… И банты с них снять.
– Ага, всe путем сделаем. Чего выпялились? Собачье… В легавку захотели? – Кутя скомандовал, и компания двинулась дальше к пиву.
Соньку удалось уломать: две кружки дала в кредит. Мало того, псам швырнула колбасных обрезков – развеселилась баба.
Кутя обтер ладонью рот, спустился с насыпи и прилег под кустиком – кепку на глаза. Собаки повозились малость и улеглись неподалеку, на солнышке.
Кепка сползла – закрыла воздух. Кутя заворочался и проснулся.
– Эй! Мил человек! – крикнул он путевому рабочему.
– Время скажи, будь любезен!
– Полчетвертого!
Кутя присвистнул. Собаки удивленно подняли головы.
– Трудодень проспал. А все – за вас, паразитов. Пивка им, пивка. Вот тебе и пивко.
Теперь уж и на службу поздно. Теперь только к Воробью узнать, какой будет приг Кутя встряхнулся и с насыпи побежал под мост к станции. Возле кладбища остановился, отогнал камнями собак. Подходила электричка.
В воробьевскoй комнате хлопотала Ирка, Валькина подруга. Стол был накрыт, в центре стоял графин с самогоном и «Буратино».
– А Воробей?.. – Ирина выжидательно уставилась на Кутю.
– Не шебушись… – заспешил тот. – Я с ним не ходил. На службе я был. Пивка выпил, вздремнул. Время-то который?
– Пять…
– Ну что ж… Там разговоры долгие. То-се, пятое-десятое… Самогон с Лобни? Плеснула бы пока… Валентина-то где?
– Ишь ты, плесни ему! – Ирка отодвинула самогон на дальний угол стола.
– Валька встречать его пошла, к автобусу.
Кутя вздохнул – выпить не обломится – и отсел на диван, подальше от желтого графина.
– Васька-то пишет, не знаешь? – спросил он для разговора.
– Пишет… – Ирка вздохнула. – Долго ему еще писать…
– Да-а-а, – согласился Кутя, – помиловки ему нe видать, от звонка до звонка… Воробья-то он все же почти до смерти достал, хорошо, башка крепкая. Другой бы враз отчалил…
– А хоть бы и совсем его пришиб, сволочь глухую! – Ирка выкрикнула и вся сжалась, косанула глазом на Кутю: не заложит?
– Да не жмись ты! Меня это не касается… – Кутя махнул рукой и добавил: – Налила бы, а?
Ирка поджала губы, но графин взяла, налила полстакана.
– Ирка, а чего ты на него такая злая? На Воробья?
– А то, что Васька со мной расписаться хотел! Заявление уже подали!
– Э-э… – понимающе протянул Кутя, – тогда другой расклад. Тогда конечно…
Он прошелся по комнате, подошел к детской кроватке, где в грязных мятых пеленках сидел сын Воробья Витя. Ребенок молча сосал ногу плюшевого слоника. Кутя помахал пальцем перед ним.
– Не обращает…
– Чего?
– Не обращает, говорю. Я ему козу, а он и не смотрит.
Ирка махнула рукой:
– Недоделанный он у них: и орать не орет, и глаза косые… Недотыканный.
Ирка ушла на кухню.
– От сивухи, может? – вслух подумал Кутя, оглянулся на дверь: мигом приложился к графину и сел на диван. – Васька-то пишет? – спросил он и ковырнул мозоль.
– Ты уж спрашивал. Пишет. Мне…
– Еще б он Воробью писал!.. Сперва топором, а потом письма писать?..
– Знаешь, Куть, – Ирка присела рядом. – Только никому! – Она доверительно погрозила пальцем. – Никому, слышь! Алешка ему три посылки отправил: к Новому году, на день рождения и на Майские недавно.
– Ну, дают! – Кутя бросил мозоль. – Хлестались, как вражье заклятое, один другому чердак развалил! Дают, братовья!.. А с другой стороны… – Кутя пожал плечами и оглядел комнату в чистых обоях, шкаф с посудой, высокий холодильник. – С другой стороны, Васька ему топором жнь выправил. Что Воробей до больницы знал? Водяру рукавом занюхивал. Да эту, Валентину свою, поил. Ты дома у него была тогда? А-а… А я часто, с бабой своей как поругаюсь – и к нему. Кровать у него тогда стояла, не такая, железная, стол да две табуретки. А ты говоришь. Без водки человеком стал, только что глухой. Может и к лучшему: психовать меньше будет.
– Чего ж он не едет?
3
Воробей вышел прокуратуры. Дрожащими руками сунул сигарету в рот, затянулся… И еще, еще… И только когда все нутро заполнилось ядовитым, режущим дымом, опомнился: не тем концом сигарету закурил – фильтром. Он отдышался, вытер глаза. Пройдет!.. В шесть секунд!.. Главное, там – обошлось. И характеристику прочел, и ходатайство треста. В суд передали, но обещали, что обойдется или дадут условно. Только чтоб документы все на суде были. Хорошо, если не сидеть. С такой башкой много не насидишь – до первой драки.
Воробей с удивлением смотрел по сторонам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
– Дура ты, Раиса Сергеевна. Красоту навел животным, а ты «подзалил». Не понимаешь ни хрена… Балерины, за мной!
По ту сторону проспекта у железнодорожной линии много лет возвращала с того – похмельного – света спасительная Тухлянка: стеклянная пивная с длинноногими круглыми, тесно расставленными столами.
Кутя не пошел к подземному переходу. Переход для пешеходов-бездельников, а у него – дело: поправиться внахлестку к спиртяшке утренней и – за работу. Захоронений сегодня мало, всего пять, зато мусора после праздника опять на его участке, возить – не перевозить.
Петрович последний раз сердито предупредил: «Всем мусор возить. Халтурить – только когда участок под метлу». Комиссия треста все мерещится. Вот и петушится. И главное дело, жечь запретил. Обычно-то как: кучу нагреб да подпалил. А недавно Кутя не заметил с похмела да поджег мусор возле «лебедя» – памятника белого мрамора, – закоптил его напрочь. Ни мылом, ни шкуркой нe взялось. Родственники хай подняли. Теперь жечь нельзя – на свалку возить. А на свалку хрен проедешь – тележка по уши увязнет.
Худого слова не говоря, по злобе ему Петрович такой участок назначил. За прогулы. И на том спасибо – ни выгнал. Молодой еще Петрович, и тридцати нет, а человек. По Головинке его Кутя еще помнил, совсем пацаном Петрович был, а могилы колотил, что твой дятел. С гаврилой не хуже Воробья управлялся.
…Кутя брел, руки в карманы, через проспект, не слыша машин, Бог даст, не раздавят. Тормоза только и вжат, да шоферня матерится одинаково.
На том тротуаре Кутю спокойно ждал затянутый в белый ремень, солидный (на проспекте сявку не поставят) лейтенант.
– Гуляем? – Милиционер приложил руку к фуражке. – Документы.
– Какие документы, милок? До пивка бы добраться. – Кутя махнул рукой в сторону заманчивой Тухлянки. – А ты «документы»…
– Так… Штраф будем платить? Или сразу в сто двадцатое?
– Сезон разойдется, я тебе сто штрафов заплачу, а сейчас на похмелку нет. Вот, думаю, может, ребят кого встречу, угостят.
– А маскарад зачем? – Милиционер ткнул пальцем в притихших возле Кути псов.
– Животные!.. Чего с них взять?
– Я не про животных… Гирляндов-то кто навесил? Ты?
– С похмела чего на учудишь? Да и повеселее.
– Повеселее… – милиционер фыркнул. – Ладно, иди… Еще увижу, в отделении поговорим… И банты с них снять.
– Ага, всe путем сделаем. Чего выпялились? Собачье… В легавку захотели? – Кутя скомандовал, и компания двинулась дальше к пиву.
Соньку удалось уломать: две кружки дала в кредит. Мало того, псам швырнула колбасных обрезков – развеселилась баба.
Кутя обтер ладонью рот, спустился с насыпи и прилег под кустиком – кепку на глаза. Собаки повозились малость и улеглись неподалеку, на солнышке.
Кепка сползла – закрыла воздух. Кутя заворочался и проснулся.
– Эй! Мил человек! – крикнул он путевому рабочему.
– Время скажи, будь любезен!
– Полчетвертого!
Кутя присвистнул. Собаки удивленно подняли головы.
– Трудодень проспал. А все – за вас, паразитов. Пивка им, пивка. Вот тебе и пивко.
Теперь уж и на службу поздно. Теперь только к Воробью узнать, какой будет приг Кутя встряхнулся и с насыпи побежал под мост к станции. Возле кладбища остановился, отогнал камнями собак. Подходила электричка.
В воробьевскoй комнате хлопотала Ирка, Валькина подруга. Стол был накрыт, в центре стоял графин с самогоном и «Буратино».
– А Воробей?.. – Ирина выжидательно уставилась на Кутю.
– Не шебушись… – заспешил тот. – Я с ним не ходил. На службе я был. Пивка выпил, вздремнул. Время-то который?
– Пять…
– Ну что ж… Там разговоры долгие. То-се, пятое-десятое… Самогон с Лобни? Плеснула бы пока… Валентина-то где?
– Ишь ты, плесни ему! – Ирка отодвинула самогон на дальний угол стола.
– Валька встречать его пошла, к автобусу.
Кутя вздохнул – выпить не обломится – и отсел на диван, подальше от желтого графина.
– Васька-то пишет, не знаешь? – спросил он для разговора.
– Пишет… – Ирка вздохнула. – Долго ему еще писать…
– Да-а-а, – согласился Кутя, – помиловки ему нe видать, от звонка до звонка… Воробья-то он все же почти до смерти достал, хорошо, башка крепкая. Другой бы враз отчалил…
– А хоть бы и совсем его пришиб, сволочь глухую! – Ирка выкрикнула и вся сжалась, косанула глазом на Кутю: не заложит?
– Да не жмись ты! Меня это не касается… – Кутя махнул рукой и добавил: – Налила бы, а?
Ирка поджала губы, но графин взяла, налила полстакана.
– Ирка, а чего ты на него такая злая? На Воробья?
– А то, что Васька со мной расписаться хотел! Заявление уже подали!
– Э-э… – понимающе протянул Кутя, – тогда другой расклад. Тогда конечно…
Он прошелся по комнате, подошел к детской кроватке, где в грязных мятых пеленках сидел сын Воробья Витя. Ребенок молча сосал ногу плюшевого слоника. Кутя помахал пальцем перед ним.
– Не обращает…
– Чего?
– Не обращает, говорю. Я ему козу, а он и не смотрит.
Ирка махнула рукой:
– Недоделанный он у них: и орать не орет, и глаза косые… Недотыканный.
Ирка ушла на кухню.
– От сивухи, может? – вслух подумал Кутя, оглянулся на дверь: мигом приложился к графину и сел на диван. – Васька-то пишет? – спросил он и ковырнул мозоль.
– Ты уж спрашивал. Пишет. Мне…
– Еще б он Воробью писал!.. Сперва топором, а потом письма писать?..
– Знаешь, Куть, – Ирка присела рядом. – Только никому! – Она доверительно погрозила пальцем. – Никому, слышь! Алешка ему три посылки отправил: к Новому году, на день рождения и на Майские недавно.
– Ну, дают! – Кутя бросил мозоль. – Хлестались, как вражье заклятое, один другому чердак развалил! Дают, братовья!.. А с другой стороны… – Кутя пожал плечами и оглядел комнату в чистых обоях, шкаф с посудой, высокий холодильник. – С другой стороны, Васька ему топором жнь выправил. Что Воробей до больницы знал? Водяру рукавом занюхивал. Да эту, Валентину свою, поил. Ты дома у него была тогда? А-а… А я часто, с бабой своей как поругаюсь – и к нему. Кровать у него тогда стояла, не такая, железная, стол да две табуретки. А ты говоришь. Без водки человеком стал, только что глухой. Может и к лучшему: психовать меньше будет.
– Чего ж он не едет?
3
Воробей вышел прокуратуры. Дрожащими руками сунул сигарету в рот, затянулся… И еще, еще… И только когда все нутро заполнилось ядовитым, режущим дымом, опомнился: не тем концом сигарету закурил – фильтром. Он отдышался, вытер глаза. Пройдет!.. В шесть секунд!.. Главное, там – обошлось. И характеристику прочел, и ходатайство треста. В суд передали, но обещали, что обойдется или дадут условно. Только чтоб документы все на суде были. Хорошо, если не сидеть. С такой башкой много не насидишь – до первой драки.
Воробей с удивлением смотрел по сторонам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19