пожилой человек с бородой шворит калеку. Ну уж извините, я все понимаю, демократия, да, пожалуйста, но чтоб на Дворце культуры…
Мой сосед Цыпак трясся от негодования, дрожащими руками теребя ремешок советского бинокля.
– Почему они именно Дворец облюбовали?
– Откуда я знаю, – кипел сосед. – Небось заодно любуются панорамой столицы. Все, больше я об этом не говорю. Пусть делают что хотят. Я вас проинформировал, что пишу книгу? Да-да, воспоминания и разные заметки на общие темы. Жена тоже пишет. Но она глупая. Что баба может написать про жизнь, скажите на милость? Ах да, вас там ждет один малый.
– Где?
– На лестнице. Уже целый час сидит. Меня опять бросило в жар, и я услыхал свое сердце.
– Кто такой? – упавшим голосом спросил я.
– Пацан какой-то. Сами увидите. Ваше дело закончено?
– Идет к концу, – нехотя ответил я. Цыпак понимающе улыбнулся и приложил к глазам бинокль. Уж этот наверняка знает больше, чем полиция, подумал я.
На ступеньках у моей двери сидел полицейский, производивший впечатление малолетнего. Увидев меня, подобострастно вскочил.
– Заместитель комиссара пан Корсак просит вас зайти.
– Матерь Божья, когда это кончится,– вздохнул я.
– У вас телефон не отвечает, вот он меня и прислал.
– Ладно. Пошли.
Опять я шел по городу. Юный служитель правопорядка деликатно держался поодаль. Со всех сторон, как оно бывает в Варшаве, налетал ледяной ветер.
По каньонам улиц со стороны Сейма неслись крики и свист.
Комиссар Корсак нетерпеливо расхаживал по застеленному газетами коридору.
– Хорошо, что пришли. Я очень спешу. Идемте ко мне в кабинет.
Он ввел меня в маленькую комнатушку, усадил на стул, а сам нервно забегал из угла в угол. Потом, помычав по своему обыкновению, сказал:
– Голубчик, надо вспомнить дом, где вы, согласно вашим показаниям, упали с лестницы.
Энергично подвигал локтями, словно пингвин, пытающийся взлететь, проверил, не растрепались ли волосы на висках.
– Нам необходимо допросить соседей и, возможно, провести следственный эксперимент. Поймите, это в ваших же интересах.
– Понимаю. Но, честно говоря, я даже не знаю, что это была за улица.
Вероятно, в центре. А где, в каком месте – хоть убей, не помню. И почему мы туда пошли, не помню: то ли она повела меня к своим друзьям, то ли просто завернула в первый попавшийся подъезд.
– Видите ли, уважаемый, проблема в том, что она нигде не была прописана.
Только недавно вернулась из-за границы. Ладно, не важно. Но уж вы постарайтесь вспомнить. Подойдите к дому, где были на именинах, и оглядитесь. Пройдитесь по улицам. Мне пора, извините. Идемте, я вам кое-что покажу.
И потащил меня за собой. Через минуту мы уже сидели в полицейской машине.
Завыла сирена. Машина резко рванула с места. Что-то мелькало за окном, какие-то автомобили шарахались в стороны, я слышал визг трущихся об асфальт шин. Наконец мы остановились. Корсак бодро выскочил, помог выйти мне. Мы были на Иерусалимских Аллеях неподалеку от Дворца.
– Бежим, – сказал он, – я опаздываю.
Мы продирались сквозь нагромождения экзотических изделий оружейников. Под невысоким деревом с остатками прошлогодней листвы стоял советский бомбардировщик в еще вполне приличном состоянии. Двое солдат в камуфляже жалобными голосами зазывали прохожих:
– Пан, купи самолет.
Перед входом в Зал конгрессов нас остановил кордон страшно худых, патлатых и бородатых молодых людей в разномастных свитерах и куртках.
– Прошу прощения, – официальным тоном произнес комиссар Корсак и принялся расталкивать бородачей.
– Это куда же? – крикнул кто-то. Корсак уже преодолел заслон и деловито зашагал к большой полукруглой лестнице, ведущей в Зал конгрессов.
– Кацапо-фашисты! – рявкнул кордон. Комиссар обернулся, проверяя, иду ли я за ним, но вдогонку ему полетел град камней, обломков кирпича и даже целая плита, вывороченная из тротуара. Втянув голову в плечи, он опрометью кинулся к лестнице. Там его ждал гигант с льняными волосами, в косоворотке и штанах, заправленных в сапоги. У этого гиганта было лицо Христа, правда Христа славянского происхождения.
Только тут я сообразил, что бородатые заморыши – анархисты, пикетирующие заседание Славянского Собора. В эту минуту изо всех дверей Зала конгрессов выбежали отряды рослых блондинов в черной коже, утыканной никелированными гвоздями; каждый, точно палицу, сжимал в руке дубинку.
Не надеясь на стойкость анархистов, я предусмотрительно попятился.
Действительно, похоже было, что ловкие, крепкие, смахивающие на роботов черные славяне сметут анархистскую мелкоту. Они шли, как комбайны по ниве, круша все на своем пути, только свистели, описывая в воздухе круги, дубинки. Врезавшись в беспорядочную толпу анархистов, славяне принялись их расшвыривать, и те падали, будто побитые градом колосья. Я видел уже только кожаные спины и руки на фоне темно-синего неба, с которого внезапно повалил густой снег.
Однако натиск когорты черных вдруг почему-то ослаб. Преимущество еще было на их стороне, но дубинки вращались все медленнее. Потом я увидел, что один из черных рыцарей удирает обратно к Залу конгрессов. За ним кинулись наутек и другие. Некоторые бежали уже босиком, у многих были разорваны утыканные грозными гвоздями куртки. В конце концов все славяне попрятались в свою крепость, с грохотом захлопывая за собой двери. А победоносная толпа мозгляков взбежала за ними по лестнице и принялась в бессильной ярости колотить ногами в бронзовые двери, за которыми заседал Славянский Собор, претендующий на управление возрожденной Европой.
Не знаю, как и когда я вернулся домой. Раздвинул шторы и тупо уставился на неожиданную метель, возможно последнюю в этом году. Деревья быстро покрывались белым пухом, и моя улица стала похожа на аллею рождественских елок.
У меня болят ноги, спина, голова. Я больше не поглядываю с опаской на эту проклятую кушетку. Мне уже все равно. Пускай меня утопят, повесят или четвертуют. Гигантский омут, мощный водоворот норовит затянуть мою страну и меня. Я устал. Как ни зажмуриваюсь, не могу прогнать проплывающие перед глазами, как разноцветные хлопья снега, обрывки видений. Вызывающая улыбка девушки, неизвестно, существовавшей ли вообще, потные лица, обрушивающиеся лестницы, хлещущая из дырявой водосточной трубы, пронизанная электрическим светом струя, черные руины домов, кирпично-рыжий уличный фонарь за окном, безжизненное женское тело, поразительно красивая грудь.
Метель прекратилась. Пелена, затянувшая небо, на западе порвалась. Тучи разбежались, открыв золотистую полосу за темным обелиском Дворца. Голубки сварливо бормочут на перилах моего балкона. Ну конечно, кто-то начинает сверлить стену. Пробиваемся в Европу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Мой сосед Цыпак трясся от негодования, дрожащими руками теребя ремешок советского бинокля.
– Почему они именно Дворец облюбовали?
– Откуда я знаю, – кипел сосед. – Небось заодно любуются панорамой столицы. Все, больше я об этом не говорю. Пусть делают что хотят. Я вас проинформировал, что пишу книгу? Да-да, воспоминания и разные заметки на общие темы. Жена тоже пишет. Но она глупая. Что баба может написать про жизнь, скажите на милость? Ах да, вас там ждет один малый.
– Где?
– На лестнице. Уже целый час сидит. Меня опять бросило в жар, и я услыхал свое сердце.
– Кто такой? – упавшим голосом спросил я.
– Пацан какой-то. Сами увидите. Ваше дело закончено?
– Идет к концу, – нехотя ответил я. Цыпак понимающе улыбнулся и приложил к глазам бинокль. Уж этот наверняка знает больше, чем полиция, подумал я.
На ступеньках у моей двери сидел полицейский, производивший впечатление малолетнего. Увидев меня, подобострастно вскочил.
– Заместитель комиссара пан Корсак просит вас зайти.
– Матерь Божья, когда это кончится,– вздохнул я.
– У вас телефон не отвечает, вот он меня и прислал.
– Ладно. Пошли.
Опять я шел по городу. Юный служитель правопорядка деликатно держался поодаль. Со всех сторон, как оно бывает в Варшаве, налетал ледяной ветер.
По каньонам улиц со стороны Сейма неслись крики и свист.
Комиссар Корсак нетерпеливо расхаживал по застеленному газетами коридору.
– Хорошо, что пришли. Я очень спешу. Идемте ко мне в кабинет.
Он ввел меня в маленькую комнатушку, усадил на стул, а сам нервно забегал из угла в угол. Потом, помычав по своему обыкновению, сказал:
– Голубчик, надо вспомнить дом, где вы, согласно вашим показаниям, упали с лестницы.
Энергично подвигал локтями, словно пингвин, пытающийся взлететь, проверил, не растрепались ли волосы на висках.
– Нам необходимо допросить соседей и, возможно, провести следственный эксперимент. Поймите, это в ваших же интересах.
– Понимаю. Но, честно говоря, я даже не знаю, что это была за улица.
Вероятно, в центре. А где, в каком месте – хоть убей, не помню. И почему мы туда пошли, не помню: то ли она повела меня к своим друзьям, то ли просто завернула в первый попавшийся подъезд.
– Видите ли, уважаемый, проблема в том, что она нигде не была прописана.
Только недавно вернулась из-за границы. Ладно, не важно. Но уж вы постарайтесь вспомнить. Подойдите к дому, где были на именинах, и оглядитесь. Пройдитесь по улицам. Мне пора, извините. Идемте, я вам кое-что покажу.
И потащил меня за собой. Через минуту мы уже сидели в полицейской машине.
Завыла сирена. Машина резко рванула с места. Что-то мелькало за окном, какие-то автомобили шарахались в стороны, я слышал визг трущихся об асфальт шин. Наконец мы остановились. Корсак бодро выскочил, помог выйти мне. Мы были на Иерусалимских Аллеях неподалеку от Дворца.
– Бежим, – сказал он, – я опаздываю.
Мы продирались сквозь нагромождения экзотических изделий оружейников. Под невысоким деревом с остатками прошлогодней листвы стоял советский бомбардировщик в еще вполне приличном состоянии. Двое солдат в камуфляже жалобными голосами зазывали прохожих:
– Пан, купи самолет.
Перед входом в Зал конгрессов нас остановил кордон страшно худых, патлатых и бородатых молодых людей в разномастных свитерах и куртках.
– Прошу прощения, – официальным тоном произнес комиссар Корсак и принялся расталкивать бородачей.
– Это куда же? – крикнул кто-то. Корсак уже преодолел заслон и деловито зашагал к большой полукруглой лестнице, ведущей в Зал конгрессов.
– Кацапо-фашисты! – рявкнул кордон. Комиссар обернулся, проверяя, иду ли я за ним, но вдогонку ему полетел град камней, обломков кирпича и даже целая плита, вывороченная из тротуара. Втянув голову в плечи, он опрометью кинулся к лестнице. Там его ждал гигант с льняными волосами, в косоворотке и штанах, заправленных в сапоги. У этого гиганта было лицо Христа, правда Христа славянского происхождения.
Только тут я сообразил, что бородатые заморыши – анархисты, пикетирующие заседание Славянского Собора. В эту минуту изо всех дверей Зала конгрессов выбежали отряды рослых блондинов в черной коже, утыканной никелированными гвоздями; каждый, точно палицу, сжимал в руке дубинку.
Не надеясь на стойкость анархистов, я предусмотрительно попятился.
Действительно, похоже было, что ловкие, крепкие, смахивающие на роботов черные славяне сметут анархистскую мелкоту. Они шли, как комбайны по ниве, круша все на своем пути, только свистели, описывая в воздухе круги, дубинки. Врезавшись в беспорядочную толпу анархистов, славяне принялись их расшвыривать, и те падали, будто побитые градом колосья. Я видел уже только кожаные спины и руки на фоне темно-синего неба, с которого внезапно повалил густой снег.
Однако натиск когорты черных вдруг почему-то ослаб. Преимущество еще было на их стороне, но дубинки вращались все медленнее. Потом я увидел, что один из черных рыцарей удирает обратно к Залу конгрессов. За ним кинулись наутек и другие. Некоторые бежали уже босиком, у многих были разорваны утыканные грозными гвоздями куртки. В конце концов все славяне попрятались в свою крепость, с грохотом захлопывая за собой двери. А победоносная толпа мозгляков взбежала за ними по лестнице и принялась в бессильной ярости колотить ногами в бронзовые двери, за которыми заседал Славянский Собор, претендующий на управление возрожденной Европой.
Не знаю, как и когда я вернулся домой. Раздвинул шторы и тупо уставился на неожиданную метель, возможно последнюю в этом году. Деревья быстро покрывались белым пухом, и моя улица стала похожа на аллею рождественских елок.
У меня болят ноги, спина, голова. Я больше не поглядываю с опаской на эту проклятую кушетку. Мне уже все равно. Пускай меня утопят, повесят или четвертуют. Гигантский омут, мощный водоворот норовит затянуть мою страну и меня. Я устал. Как ни зажмуриваюсь, не могу прогнать проплывающие перед глазами, как разноцветные хлопья снега, обрывки видений. Вызывающая улыбка девушки, неизвестно, существовавшей ли вообще, потные лица, обрушивающиеся лестницы, хлещущая из дырявой водосточной трубы, пронизанная электрическим светом струя, черные руины домов, кирпично-рыжий уличный фонарь за окном, безжизненное женское тело, поразительно красивая грудь.
Метель прекратилась. Пелена, затянувшая небо, на западе порвалась. Тучи разбежались, открыв золотистую полосу за темным обелиском Дворца. Голубки сварливо бормочут на перилах моего балкона. Ну конечно, кто-то начинает сверлить стену. Пробиваемся в Европу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42