- Погоди, я сейчас.
Даша оправила на себе одежду, причесала волосы, обернувшись к зеркалу, и с ужасом заметила в зеркале, как в комнату входил вместе с Чубатовым капитан Коньков. Она выронила гребешок; падая, он простучал каким-то странным сухим костяным стуком. Обернулась; все с минуту стояли как немые, глядя друг на друга.
- Иван Гаврилович, - сказал Коньков Чубатову, - я должен взять вас под стражу.
- Ваня! Ва-а-аня! - с душераздирающим криком Даша бросилась к Чубатову и зарыдала, затряслась у него на груди.
- Ну, будет, будет, - утешал ее тот и виновато Конькову: - Извините, капитан... женщина.
- Да я понимаю. Может, мне выйти на минуту?
- Нет, - твердо сказал Чубатов. - Когда болит зуб, его сразу надо дергать.
Даша умолкла внезапно и теперь смотрела во все глаза на Чубатова. Иван поцеловал ее как-то церемонно и обернулся к Конькову.
- Я готов, капитан, - хлопнул себя по животу: - У меня зипун - весь пожиток. - Потом Даше: - Чего понадобится, попрошу у тебя.
- Я все принесу, - пролепетала она.
- Да, вот еще! - Чубатов вскинул голову и как-то весело посмотрел на Конькова: - Капитан, а можно мне идти с гитарой?
- Можно... до самой камеры.
- Вот спасибо! - Чубатов снял со стены гитару, подошел к Даше, еще раз поцеловал ее: - Не горюй! - И потом капитану: - Пошли!
Чубатов шел рядом с Коньковым, как с приятелем, и пел под гитару:
Я поднялся к тебе на Большой перевал,
Я все ноги разбил, я все путы порвал...
Прохожие и подумать не могли, что один из этих двоих был арестованным, второй же - конвоиром.
А Даша стояла на крыльце, прислонившись к дверному косяку, и смотрела невидящими глазами прямо перед собой в темноту, откуда долетала к ней, все отдаляясь, негромкая песня Чубатова.
19
Коньков пришел домой поздно, в скверном настроении. Моросил дождь, и на сапоги налипла ковлагами придорожная глина. Обчищая об железную скобу сапоги, еще подумал: теперь бы выпить не грех с каким-нибудь приятелем. А Ленка разве компаньон в таком деле. Да еще и обругает, если предложишь.
Он постучал в оконный наличник. В сенях тотчас вспыхнул свет. Значит, ждала, с невольным одобрением подумал Коньков.
- Ты чего такой хмурый? - спросила она с порога. - Иль проголодался?
- С прокурором поцапался, - отвечал Коньков, снимая плащ. - Дело у меня забирает.
- Подумаешь, беда какая. Отдай, пусть потешится.
- А тебя, говорит, накажем.
- За что?
- Чубатова посадили... А я не согласен.
- Ах ты! Какая жалость! - всплеснула руками Лена. - Не везет этой Дашке, опять ей горе мыкать в одиночестве.
Коньков присел на лавку, снял мокрые сапоги, надел шлепанцы.
- Начфин его гробит. Но мы еще посмотрим.
- Лень, а у нас гость!
- Иди ты! - обрадовался Коньков.
- Пошли! Чего расселся?
- Идем, идем, - весело отозвался Коньков, потирая озябшие руки.
Посреди зала в красном креслице важно восседал Арсе и курил свою бронзовую трубочку. На нем были легкие бурые олочи, расшитый по бортам и вороту синий халат, а на голове покоилась старомодная, плетенная из черной соломы шляпа с вуалеткой. Сбоку над щекой свисал белый ярлык с указанием цены этой шляпы. Своя же заношенная кепка лежала на коленях.
- Арсе! Какими судьбами? - радостно приветствовал его Коньков.
- В город приезжал... шляпу купил. - Арсе мундштуком трубочки указал на голову.
- Шляпа-то дамская!
- Ну и что? Мне очень нравится. Красивая шляпа. Внуку подарю или внучке.
- Где ты ее раскопал? Таких уж не носят лет десять.
- Почему?
- На ней вуалетка.
- Какой вуалетка? - Арсе снял шляпу и с любопытством разглядывал ее.
- А вот вуалетка, - указал Коньков на вуалетку частого плетения с черными мушками.
- Это накомарник, понимаешь, - сказал Арсе, снова примеривая на себя шляпу.
Коньков засмеялся.
- Ты бы хоть ярлык с ценой срезал.
- Это? Зачем? Красиво... И все узнают, сколько деньги платил.
- У тебя, брат, все продумано.
- Конечно, - согласился Арсе.
- Мать! А ну-ка накрывай на стол, чего погорячее! - крикнул Коньков жене, хлопотавшей в прихожей, и снова Арсе: - Как ты меня нашел?
- Наши люди говорили.
- Откуда они знают, где я живу?
- Наши люди все знают.
- Пра-авильно, - усмехнулся Коньков, принимая от Елены тарелки и расставляя их на столе.
- Я приезжал тебе говорить: Гээнта не виноватый. Гээнта не поджигал лесной склад, - сказал, понизив голос, Арсе и подаваясь корпусом к Конькову.
- А кто же поджег его? - Коньков хоть и оживился, и блеснул огонек в глазах его, но губы кривились в чуть заметной усмешке.
- Боборыкин поджигал, - уверенно ответил Арсе.
- Кто тебе сказал?
- Никто не говорил... Сам знай.
Огонек любопытства, блеснувший было в глазах Конькова, снова угас, и он спросил скорее для приличия:
- Каким же образом ты узнал?
- Бабушка Одинка видел... Моя жена.
- Почему же она мне не сказала? - удивился Коньков.
- Она тебя боисси.
- Что же она видела?
- Она, понимаешь, дрова собирал... Там тайга, где лесной склад был. Вдруг лошадка едет, человек на ней, верхом, понимаешь. Бабушка смотри, смотри... Кто такой? Боборыкин, оказывается. Его слезал с лошадка, ходи юрта, где Гээнта спал. Бабушка за дерево прятался.
- А чего она спряталась?
- Она боисси. Боборыкин смотри кругом, никого не видал. Тогда он вынимай трубка из кармана, белый. Немножко поджигай. Дым ходил из трубка. Бабушка думал - его курить будет. Нет, понимаешь. Трубка отнес в юрту. Сам на лошадка садился, уехал тайга. Бабушка домой уходил. Может, полчаса, час проходил... Пожар! Юрта гори! Лесной склад гори! Вот какое дело, понимаешь.
- А кто докажет, что это был Боборыкин?
- Я могу доказать, такое дело.
- Каким образом?
- Я следы видел. Лошадка искал. Всю тайгу прошел. Лошадь нашел. В ОРСе, оказывается, лошадка. Ну, где запань. Конюх мой друг. Мы выпивали немножко. Я давал ему свой нож. Хор-роший нож. Конюх давал мне писаку. Вот, такое дело. - Арсе вынул сложенную вчетверо бумажку, протянул ее Конькову.
Через плечо ему заглядывала Елена и зло цедила:
- Какая сволота! Какая сволота!
Коньков развернул бумажку и прочел вслух: "Конюху Коновалову. Выдать лошадь под седло подателю сего, Боборыкину. Завхоз Сметанкин. 20 сентября сего года..."
- Вот это бумага! - прихлопнул ладонью по записке Коньков и радостно подмигнул жене: - Ай да Арсе! Да ты прямо Шерлок Холмс...
- Конечно, - охотно согласился Арсе.
- За это и выпить не грех. - Коньков налил всем в рюмки водки.
- Можно, такое дело, выпить. - Арсе бережно приподнял рюмку и, кривясь, медленно цедил водку.
Коньков помолчал для приличия, ожидая, пока Арсе закусывал свиным салом, потом спросил:
- А что за трубку положил он в юрту?
- Вот его трубка. - Арсе вынул из кармана дюралевую трубку, из которой торчал остаток истлевшего фитиля. - Там нашел, где юрта Гээнта стояла.
Коньков взял трубку, стал разглядывать ее и вдруг вспомнил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28