«Ральф Джонсон… странная фамилия для португальца из Макао… Какой-то Ральф Джонсон живёт на Новых Территориях, но он – американец… Разводил индийскую коноплю и белый мак… на небольших участках… Вы о нём не слышали?»
– Нет, – отвечает американец.
– Тем лучше для вас. Недавно он оказался замешан в одной грязной истории – в торговле несовершеннолетними. К тому же он – коммунистический агент… Вам необходимо поменять фотографию на паспорте… – Неожиданно он глядит прямо на собеседника и совершенно другим тоном спрашивает:
– В котором часу вы пришли сегодня к той, которую называете леди Ава?
И не подумав заметить лейтенанту, что госпожа Бергман не появлялась ещё в их разговоре под этим именем, Джонсон, имевший время приготовиться к этому вопросу, тут же начинает рассказывать, как он провёл вечер.
– Я подъехал к Небесной Вилле на такси около девяти часов. Буйная растительность парка со всех сторон окружает гигантских размеров виллу, отделанную алебастром под мрамор, с чрезмерно экзотической архитектурой: неумеренное повторение одних и тех же декоративных линий, сочетание самых диковинных элементов и необычных цветов поражает всякий раз, когда вилла возникает за поворотом аллеи в окружении королевских пальм. Мне показалось, что я приехал несколько раньше назначенного, и значит, окажусь среди первых гостей, которые прошли за ворота, а возможно, и вообще первым, ибо никого другого ещё не видел, и потому решил не заходить сразу в дом, а свернуть налево, чтобы прогуляться в самой красивой части парка. Даже в дни приёмов парк освещается только у самого дома; уже на расстоянии нескольких шагов от виллы густые заросли гасят и свет фонаря, и небесно-голубой блеск, отражающийся от стен, покрытых алебастром под мрамор. Можно разглядеть только контуры аллеи и т. д.
Опускаю звон цикад, о котором уже говорил, и описание скульптур и сразу же перехожу к сцене разрыва Лауры со своим женихом. А поскольку лейтенант спрашивает фамилию этого молодого человека, о котором ещё не упоминалось, я на всякий случай отвечаю, что его зовут Джордж.
– Джордж, а дальше? – спрашивает лейтенант.
– Джордж Маршат.
– Чем он занимается?
Отвечаю, не задумываясь: «Он торговец».
– Француз?
– Нет, кажется, голландец.
Он сидит в одиночестве на белой скамье в тени равеналий, листья которых, напоминающие широкие ладони, образуют над ним навес. Наклонился вперёд. Кажется, он внимательно рассматривает свои лакированные туфли, чернеющие на фоне белого песка. Обеими руками ухватился слева и справа за край мраморной скамьи. По мере того, как я продвигаюсь по аллее, я замечаю, что в правой руке он держит пистолет – палец на спусковом крючке, но дуло направлено вниз, в землю. Это оружие ещё доставит ему немало хлопот, когда полиция будет обыскивать гостей леди Авы.
Затем не происходило ничего достойного упоминания вплоть до той минуты, когда хозяйка дома сообщила мне – полагая, что делает это первой, – об убийстве Маннера. И спрашивает, что я собираюсь делать. Я отвечаю, что новость застигла меня врасплох и что, скорее всего, мне придётся покинуть английскую территорию Гонконга и надолго, а то и навсегда вернуться в Макао. В остальном вечер проходит как обычно. Гости разговаривают на самые разные темы, танцуют, пьют шампанское, роняют бокалы, едят пирожные. В четверть двенадцатого на сцене маленького театра поднимается занавес. Почти все красные плюшевые кресла в зале заняты – в основном, мужчинами; собралось человек тридцать, несомненно, тщательно отобранных, поскольку спектакль предназначается для посвящённых (большинство приглашённых на приём покинуло виллу, даже не подозревая об этом представлении.) Представление начинается со стриптиза, поставленного в сычуанской манере. Выступает молоденькая японка, которую постоянные посетители салона леди Авы ещё не знают и потому приглядываются к ней с особым интересом. Впрочем, игра её удовлетворяет самым взыскательным вкусам, и номер, хотя и довольно известный, доставляет зрителям удовольствие и проходит гладко, что не всегда бывает; никто не нарушает на этот раз хода пьесы, не покидает зала и не мешает представлению несвоевременной болтовнёй.
Затем следует номер в стиле театра гиньоль под названием «Ритуальные убийства» с использованием соответствующих трюков – складных лезвий, алой краски на белом теле, стонов и конвульсий жертв и т. д. Декорации те же, что и в первой картине (просторное подземелье со сводами, каменные ступени); потребовалось лишь немного дополнительной бутафории – колья, крест, дыба; собаки в этом номере участия не принимают. Но вне всякого сомнения, гвоздь сегодняшней программы – длинный монолог самой леди Авы, на протяжении всей одноактной пьесы пребывающей на сцене в одиночестве. Впрочем, термин «монолог» не вполне подходит к тому, что здесь происходит, ибо в этой пьесе слова почти не произносятся. Хозяйка дома играет самоё себя. Одетая как в начале приёма, она появляется на этот раз через большие двери в глубине сцены (двухстворчатые), среди очень реалистически выполненных декораций, точь-в-точь повторяющих её спальню, расположенную, как и прочие личные комнаты, на третьем и четвёртом этажах огромного дома. Встреченная долгими аплодисментами, леди Ава, стоя лицом к рампе, быстро кланяется. Затем, не отпуская дверной ручки, поворачивается к двери, закрывает её и замирает, прислушиваясь к каким-то голосам, доносящимся снаружи (зрители их не слышат); приближает ухо к резной створке, но щекой двери не касается. Ничего тревожного она, по всей видимости, не услышала, ибо тотчас же меняет позу и направляется в сторону зрителей, которых с этой минуты совершенно перестаёт замечать. Она делает несколько шагов налево, но уже не так уверенно, на секунду останавливается, передумывает, поворачивает направо и идёт наискось в глубину комнаты, после чего торопливо возвращается к рампе. Вид её выражает полную растерянность; лицо, сбросившее маску напряжённости, кажется измученным и постаревшим. Наконец леди Ава останавливается возле круглого столика, покрытого зелёной суконной скатертью, ниспадающей со всех сторон до самого пола, и принимается машинально снимать с себя драгоценности: массивное золотое кольцо, браслет из того же гарнитура, большой перстень с бриллиантом, серьги – и по очереди складывает их в хрустальный бокал. Она не присаживается, несмотря на то, что очень устала, а продолжает стоять, опершись одной рукой о стол и безжизненно опустив другую. С левой стороны неслышно входит одна из молодых служанок-евроазиаток, она застывает неподвижно чуть в стороне от хозяйки и молча на неё смотрит; на девушке ночной халат из искрящегося шёлка, сшитый точно по фигуре, не такой, какой носят обычно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Нет, – отвечает американец.
– Тем лучше для вас. Недавно он оказался замешан в одной грязной истории – в торговле несовершеннолетними. К тому же он – коммунистический агент… Вам необходимо поменять фотографию на паспорте… – Неожиданно он глядит прямо на собеседника и совершенно другим тоном спрашивает:
– В котором часу вы пришли сегодня к той, которую называете леди Ава?
И не подумав заметить лейтенанту, что госпожа Бергман не появлялась ещё в их разговоре под этим именем, Джонсон, имевший время приготовиться к этому вопросу, тут же начинает рассказывать, как он провёл вечер.
– Я подъехал к Небесной Вилле на такси около девяти часов. Буйная растительность парка со всех сторон окружает гигантских размеров виллу, отделанную алебастром под мрамор, с чрезмерно экзотической архитектурой: неумеренное повторение одних и тех же декоративных линий, сочетание самых диковинных элементов и необычных цветов поражает всякий раз, когда вилла возникает за поворотом аллеи в окружении королевских пальм. Мне показалось, что я приехал несколько раньше назначенного, и значит, окажусь среди первых гостей, которые прошли за ворота, а возможно, и вообще первым, ибо никого другого ещё не видел, и потому решил не заходить сразу в дом, а свернуть налево, чтобы прогуляться в самой красивой части парка. Даже в дни приёмов парк освещается только у самого дома; уже на расстоянии нескольких шагов от виллы густые заросли гасят и свет фонаря, и небесно-голубой блеск, отражающийся от стен, покрытых алебастром под мрамор. Можно разглядеть только контуры аллеи и т. д.
Опускаю звон цикад, о котором уже говорил, и описание скульптур и сразу же перехожу к сцене разрыва Лауры со своим женихом. А поскольку лейтенант спрашивает фамилию этого молодого человека, о котором ещё не упоминалось, я на всякий случай отвечаю, что его зовут Джордж.
– Джордж, а дальше? – спрашивает лейтенант.
– Джордж Маршат.
– Чем он занимается?
Отвечаю, не задумываясь: «Он торговец».
– Француз?
– Нет, кажется, голландец.
Он сидит в одиночестве на белой скамье в тени равеналий, листья которых, напоминающие широкие ладони, образуют над ним навес. Наклонился вперёд. Кажется, он внимательно рассматривает свои лакированные туфли, чернеющие на фоне белого песка. Обеими руками ухватился слева и справа за край мраморной скамьи. По мере того, как я продвигаюсь по аллее, я замечаю, что в правой руке он держит пистолет – палец на спусковом крючке, но дуло направлено вниз, в землю. Это оружие ещё доставит ему немало хлопот, когда полиция будет обыскивать гостей леди Авы.
Затем не происходило ничего достойного упоминания вплоть до той минуты, когда хозяйка дома сообщила мне – полагая, что делает это первой, – об убийстве Маннера. И спрашивает, что я собираюсь делать. Я отвечаю, что новость застигла меня врасплох и что, скорее всего, мне придётся покинуть английскую территорию Гонконга и надолго, а то и навсегда вернуться в Макао. В остальном вечер проходит как обычно. Гости разговаривают на самые разные темы, танцуют, пьют шампанское, роняют бокалы, едят пирожные. В четверть двенадцатого на сцене маленького театра поднимается занавес. Почти все красные плюшевые кресла в зале заняты – в основном, мужчинами; собралось человек тридцать, несомненно, тщательно отобранных, поскольку спектакль предназначается для посвящённых (большинство приглашённых на приём покинуло виллу, даже не подозревая об этом представлении.) Представление начинается со стриптиза, поставленного в сычуанской манере. Выступает молоденькая японка, которую постоянные посетители салона леди Авы ещё не знают и потому приглядываются к ней с особым интересом. Впрочем, игра её удовлетворяет самым взыскательным вкусам, и номер, хотя и довольно известный, доставляет зрителям удовольствие и проходит гладко, что не всегда бывает; никто не нарушает на этот раз хода пьесы, не покидает зала и не мешает представлению несвоевременной болтовнёй.
Затем следует номер в стиле театра гиньоль под названием «Ритуальные убийства» с использованием соответствующих трюков – складных лезвий, алой краски на белом теле, стонов и конвульсий жертв и т. д. Декорации те же, что и в первой картине (просторное подземелье со сводами, каменные ступени); потребовалось лишь немного дополнительной бутафории – колья, крест, дыба; собаки в этом номере участия не принимают. Но вне всякого сомнения, гвоздь сегодняшней программы – длинный монолог самой леди Авы, на протяжении всей одноактной пьесы пребывающей на сцене в одиночестве. Впрочем, термин «монолог» не вполне подходит к тому, что здесь происходит, ибо в этой пьесе слова почти не произносятся. Хозяйка дома играет самоё себя. Одетая как в начале приёма, она появляется на этот раз через большие двери в глубине сцены (двухстворчатые), среди очень реалистически выполненных декораций, точь-в-точь повторяющих её спальню, расположенную, как и прочие личные комнаты, на третьем и четвёртом этажах огромного дома. Встреченная долгими аплодисментами, леди Ава, стоя лицом к рампе, быстро кланяется. Затем, не отпуская дверной ручки, поворачивается к двери, закрывает её и замирает, прислушиваясь к каким-то голосам, доносящимся снаружи (зрители их не слышат); приближает ухо к резной створке, но щекой двери не касается. Ничего тревожного она, по всей видимости, не услышала, ибо тотчас же меняет позу и направляется в сторону зрителей, которых с этой минуты совершенно перестаёт замечать. Она делает несколько шагов налево, но уже не так уверенно, на секунду останавливается, передумывает, поворачивает направо и идёт наискось в глубину комнаты, после чего торопливо возвращается к рампе. Вид её выражает полную растерянность; лицо, сбросившее маску напряжённости, кажется измученным и постаревшим. Наконец леди Ава останавливается возле круглого столика, покрытого зелёной суконной скатертью, ниспадающей со всех сторон до самого пола, и принимается машинально снимать с себя драгоценности: массивное золотое кольцо, браслет из того же гарнитура, большой перстень с бриллиантом, серьги – и по очереди складывает их в хрустальный бокал. Она не присаживается, несмотря на то, что очень устала, а продолжает стоять, опершись одной рукой о стол и безжизненно опустив другую. С левой стороны неслышно входит одна из молодых служанок-евроазиаток, она застывает неподвижно чуть в стороне от хозяйки и молча на неё смотрит; на девушке ночной халат из искрящегося шёлка, сшитый точно по фигуре, не такой, какой носят обычно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34