Повторяет жест минутной давности, а я кланяюсь так же церемонно, как мой предшественник, и беру её руку, чтобы запечатлеть на ней поцелуй. Вся сцена, вплоть до мельчайших деталей, – буквальное повторение предыдущей.
На улице от духоты трудно дышать. Совершенно неподвижные во влажном ночном тепле, как бы отвердевшие узкие листья бамбука, нависшие над аллеей, освещаемой неверным светом от подъезда виллы, резко выделяются на фоне чёрного неба. Вокруг пронзительно звенят цикады. У ворот парка такси нет, зато, стоя вереницей вдоль ограды, поджидают несколько рикш. Первый из них – маленький, с виду измученный человек в тёмно-синем комбинезоне – предлагает свои услуги на каком-то непонятном языке, вероятно, неумело подражая английскому. Под холщёвой кабиной, поднятой в предвидении внезапных дождей, очень частых в это время года, лежит на сидении плоская твёрдая подушка из потёртого молескина, через дыру в одном из углов которой торчит набивка: какие-то прелые жёсткие пряди.
Над центром города, как обычно в эту пору, разносится тошнотворный запах тухлых яиц и гнилых фруктов. Переезд на пароме в Колун не доставляет ни малейшего облегчения; на противоположном берегу точно такие же рикши, стоя вереницей, поджидают клиентов: ярко-красные коляски с совершенно одинаковыми подушками, обёрнутыми клеёнкой. Улицы здесь, впрочем, пошире и почище. Почти все прохожие, изредка мелькающие у высотных зданий, одеты по-европейски. А чуть дальше, на пустынной аллее, в голубоватом свете фонаря проходит стройная девушка в узком, с разрезом платье из белого шёлка. В вытянутой руке она держит на поводке огромную чёрную собаку с блестящей шерстью; зверь упруго и напряжённо шествует впереди хозяйки. Собака, а затем и девушка быстро исчезают в тени высокого фигового дерева. Подошвы маленького человека, который бежит, сжимая параллельные жерди, не перестают мерно и быстро шлёпать по гладкому асфальту.
А сейчас попробую рассказать о том вечере у леди Авы и сообщить хотя бы о самых важных событиях, которые – насколько мне известно – там произошли. Я подъехал к Небесной Вилле на такси примерно в десять минут десятого. Буйная растительность парка со всех сторон окружает гигантских размеров виллу, отделанную алебастром под мрамор, с экзотической архитектурой: повторение одних и тех же декоративных линий, сочетание диковинных элементов и необычных цветов поражает всякий раз, когда вилла возникает за поворотом аллеи, в окружении королевских пальм. Мне показалось, что я приехал раньше назначенного времени и, значит, окажусь среди первых гостей, которые прошли за ворота, а то и вообще первым, ибо никого другого я ещё не видел, и потому решил не входить в дом, а свернуть налево и прогуляться в самой красивой части парка. Даже в дни приёмов парк освещается только возле дома: уже в нескольких шагах от виллы густые заросли гасят и свет фонаря, и небесно-голубой блеск, отражающийся от стен, покрытых алебастром под мрамор. Можно различить контуры аллеи, посыпанной белым песком, а когда глаза привыкнут в темноте – купы ближайших деревьев, сливающихся в общую массу.
Тысячи невидимых насекомых, цикад и других ночных певцов наполняют воздух оглушительными звуками. Их пронзительный монотонный звон раздаётся со всех сторон, звук такой громкий, будто звучит прямо в ушах. Можно, конечно, не обращать на него внимания – и потому что он не прерывается, и потому что его громкость и высота не меняются. Внезапно на фоне этого звона раздаются слова: «Никогда! Никогда! Никогда!». Звучат они патетически, даже несколько театрально. Голос – хотя и низкий – принадлежит женщине, которая находится где-то поблизости, за высокими равеналиями, справа от аллеи. К счастью, мягкая земля приглушает шаги того, кто движется в ту сторону, но между тонкими стволами, увенчанными пучками листьев в виде опахала, не видно ничего, кроме таких же стволов, сближающихся всё теснее и образующих непроходимый лес, который тянется, вероятно, далеко в глубь парка.
Обернувшись, я увидел две фигуры, застывшие в драматических позах, словно охваченные бурным волнением. Только что их скрывал невысокий куст; пройдя рощу равеналий и миновав лужайку, я оказался в таком месте, откуда хорошо их видел в ореоле небесно-голубого света, падающего от дома (который оказался ближе, чем я полагал, судя по пройденному мной пути), во внезапно открывшемся отсюда пространстве. Женщина одета в длинное платье, широко расходящееся книзу, с обнаженными плечами и спиной. Она стоит неподвижно, но повернув голову и многозначительно приподняв плечи – прощание, презрение, ожидание? Левая рука не касается тела и поднята на уровне бедра, правая поднесена к лицу – чуть согнутая в локте, с широко разведёнными пальцами, – словно опирается о стеклянную стену. В трёх метрах от руки, выражающей, вероятно, осуждение, а может, и страх, стоит мужчина в белом пиджаке. Выглядит он так, словно упадёт сейчас, сражённый пулей из пистолета, который женщина выронила сразу же после выстрела и теперь стоит, разжав правую ладонь, потрясённая собственным поступком, не смея взглянуть на мужчину. А он, едва держась на ногах, покачнувшись, одной рукой судорожно сжимает грудь, а другой, отведя её за спину, как бы ищет опору, за которую хочет ухватиться.
Затем, очень медленно, не выпрямляя плеч и не разгибая колен, мужчина подносит руку к глазам и в этой позе замирает. Он всё ещё неподвижен, а она медленным мерным шагом лунатички направляется в сторону дома, отбрасывающего лазурные отблески: плечи по-прежнему приподняты, левая рука отталкивает невидимую стеклянную стену.
Чуть дальше на той же аллее на мраморной скамье виден одинокий мужчина. Одет он во всё чёрное и сидит в тени экзотического растения, мясистые листья которого образуют над ним навес: руки не касаются тела, вытянутые ладони лежат на скамье, кончики пальцев обхватили её закруглённый край. Подавшись вперёд, он опустил голову, рассматривая – или не видя ничего – белый песок возле лакированных туфель. Чуть дальше видна привязанная к дереву девушка, на ней изорванная трикотажная сорочка, дыры в которой открывают обнажённое тело – бёдра, живот, едва очерченные груди, плечи. Руки у девушки связаны сзади, губы искривлены в гримасе ужаса, глаза широко открыты – она потрясена тем, что видит: в нескольких метрах отсюда огромный тигр всматривается в неё, готовый вот-вот прыгнуть. Группа выполнена в натуральную величину, из раскрашенного дерева, в начале этого столетия и представляет собой сцену охоты в Индии. Фамилия скульптора – английская – вырезана внизу на стволе фальшивого дерева, рядом с названием скульптуры «Приманка». Третий персонаж скульптурной группы – охотник – вместо того, чтобы сидеть на стволе или замереть, укрывшись в лесной чаще, стоит чуть поодаль в высокой траве, ухватившись рукой за руль велосипеда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
На улице от духоты трудно дышать. Совершенно неподвижные во влажном ночном тепле, как бы отвердевшие узкие листья бамбука, нависшие над аллеей, освещаемой неверным светом от подъезда виллы, резко выделяются на фоне чёрного неба. Вокруг пронзительно звенят цикады. У ворот парка такси нет, зато, стоя вереницей вдоль ограды, поджидают несколько рикш. Первый из них – маленький, с виду измученный человек в тёмно-синем комбинезоне – предлагает свои услуги на каком-то непонятном языке, вероятно, неумело подражая английскому. Под холщёвой кабиной, поднятой в предвидении внезапных дождей, очень частых в это время года, лежит на сидении плоская твёрдая подушка из потёртого молескина, через дыру в одном из углов которой торчит набивка: какие-то прелые жёсткие пряди.
Над центром города, как обычно в эту пору, разносится тошнотворный запах тухлых яиц и гнилых фруктов. Переезд на пароме в Колун не доставляет ни малейшего облегчения; на противоположном берегу точно такие же рикши, стоя вереницей, поджидают клиентов: ярко-красные коляски с совершенно одинаковыми подушками, обёрнутыми клеёнкой. Улицы здесь, впрочем, пошире и почище. Почти все прохожие, изредка мелькающие у высотных зданий, одеты по-европейски. А чуть дальше, на пустынной аллее, в голубоватом свете фонаря проходит стройная девушка в узком, с разрезом платье из белого шёлка. В вытянутой руке она держит на поводке огромную чёрную собаку с блестящей шерстью; зверь упруго и напряжённо шествует впереди хозяйки. Собака, а затем и девушка быстро исчезают в тени высокого фигового дерева. Подошвы маленького человека, который бежит, сжимая параллельные жерди, не перестают мерно и быстро шлёпать по гладкому асфальту.
А сейчас попробую рассказать о том вечере у леди Авы и сообщить хотя бы о самых важных событиях, которые – насколько мне известно – там произошли. Я подъехал к Небесной Вилле на такси примерно в десять минут десятого. Буйная растительность парка со всех сторон окружает гигантских размеров виллу, отделанную алебастром под мрамор, с экзотической архитектурой: повторение одних и тех же декоративных линий, сочетание диковинных элементов и необычных цветов поражает всякий раз, когда вилла возникает за поворотом аллеи, в окружении королевских пальм. Мне показалось, что я приехал раньше назначенного времени и, значит, окажусь среди первых гостей, которые прошли за ворота, а то и вообще первым, ибо никого другого я ещё не видел, и потому решил не входить в дом, а свернуть налево и прогуляться в самой красивой части парка. Даже в дни приёмов парк освещается только возле дома: уже в нескольких шагах от виллы густые заросли гасят и свет фонаря, и небесно-голубой блеск, отражающийся от стен, покрытых алебастром под мрамор. Можно различить контуры аллеи, посыпанной белым песком, а когда глаза привыкнут в темноте – купы ближайших деревьев, сливающихся в общую массу.
Тысячи невидимых насекомых, цикад и других ночных певцов наполняют воздух оглушительными звуками. Их пронзительный монотонный звон раздаётся со всех сторон, звук такой громкий, будто звучит прямо в ушах. Можно, конечно, не обращать на него внимания – и потому что он не прерывается, и потому что его громкость и высота не меняются. Внезапно на фоне этого звона раздаются слова: «Никогда! Никогда! Никогда!». Звучат они патетически, даже несколько театрально. Голос – хотя и низкий – принадлежит женщине, которая находится где-то поблизости, за высокими равеналиями, справа от аллеи. К счастью, мягкая земля приглушает шаги того, кто движется в ту сторону, но между тонкими стволами, увенчанными пучками листьев в виде опахала, не видно ничего, кроме таких же стволов, сближающихся всё теснее и образующих непроходимый лес, который тянется, вероятно, далеко в глубь парка.
Обернувшись, я увидел две фигуры, застывшие в драматических позах, словно охваченные бурным волнением. Только что их скрывал невысокий куст; пройдя рощу равеналий и миновав лужайку, я оказался в таком месте, откуда хорошо их видел в ореоле небесно-голубого света, падающего от дома (который оказался ближе, чем я полагал, судя по пройденному мной пути), во внезапно открывшемся отсюда пространстве. Женщина одета в длинное платье, широко расходящееся книзу, с обнаженными плечами и спиной. Она стоит неподвижно, но повернув голову и многозначительно приподняв плечи – прощание, презрение, ожидание? Левая рука не касается тела и поднята на уровне бедра, правая поднесена к лицу – чуть согнутая в локте, с широко разведёнными пальцами, – словно опирается о стеклянную стену. В трёх метрах от руки, выражающей, вероятно, осуждение, а может, и страх, стоит мужчина в белом пиджаке. Выглядит он так, словно упадёт сейчас, сражённый пулей из пистолета, который женщина выронила сразу же после выстрела и теперь стоит, разжав правую ладонь, потрясённая собственным поступком, не смея взглянуть на мужчину. А он, едва держась на ногах, покачнувшись, одной рукой судорожно сжимает грудь, а другой, отведя её за спину, как бы ищет опору, за которую хочет ухватиться.
Затем, очень медленно, не выпрямляя плеч и не разгибая колен, мужчина подносит руку к глазам и в этой позе замирает. Он всё ещё неподвижен, а она медленным мерным шагом лунатички направляется в сторону дома, отбрасывающего лазурные отблески: плечи по-прежнему приподняты, левая рука отталкивает невидимую стеклянную стену.
Чуть дальше на той же аллее на мраморной скамье виден одинокий мужчина. Одет он во всё чёрное и сидит в тени экзотического растения, мясистые листья которого образуют над ним навес: руки не касаются тела, вытянутые ладони лежат на скамье, кончики пальцев обхватили её закруглённый край. Подавшись вперёд, он опустил голову, рассматривая – или не видя ничего – белый песок возле лакированных туфель. Чуть дальше видна привязанная к дереву девушка, на ней изорванная трикотажная сорочка, дыры в которой открывают обнажённое тело – бёдра, живот, едва очерченные груди, плечи. Руки у девушки связаны сзади, губы искривлены в гримасе ужаса, глаза широко открыты – она потрясена тем, что видит: в нескольких метрах отсюда огромный тигр всматривается в неё, готовый вот-вот прыгнуть. Группа выполнена в натуральную величину, из раскрашенного дерева, в начале этого столетия и представляет собой сцену охоты в Индии. Фамилия скульптора – английская – вырезана внизу на стволе фальшивого дерева, рядом с названием скульптуры «Приманка». Третий персонаж скульптурной группы – охотник – вместо того, чтобы сидеть на стволе или замереть, укрывшись в лесной чаще, стоит чуть поодаль в высокой траве, ухватившись рукой за руль велосипеда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34