Зато выслали Чебурашку подальше, в пески, однако он сбежал с поселения в ящике с апельсинами. Он бомжевал в телефонной будке и по телефону же хулиганил, вызывая милицию, пожарных и скорую помощь - это была его месть государству за потерянных товарищей и погубленную идею. Он активно искал друзей, чтобы возобновить хоть какой-нибудь конкубинат, и очень тосковал по Шапокляк, ибо в глубине души знал, что в Лариске доминантными были его, а не генины, гены, да и не было гениных в Лариске. Он даже заявился к Шапокляк с украденным апельсином для дочери, но та не пожелала его видеть, сказав что-то странное про какие-то помидоры, которые увяли, и выставила за дверь.
Тогда он разыскал Гену, и с тем оказалось легче и безопаснее, ибо родиться от них уже ничто не умело. Шапокляк же затаила злобу на обоих и строчила доносы в милицию - надо признать, не беспочвенные: за уничтожение трансформаторной будки, за перекусывание корабельного якоря, за диверсию на химическом производстве. Но бюрократы не приняли никаких мер, да и Гена с Чебурашкой прикрылись пионерской символикой и стали маршировать, якобы, в ногу. Одновременно они диссидентствовали и вскорости примирились с Шапокляк, которая возглавила крайнее левое демократическое крыло. Конкурентов не щадили.
- Это я, Эдичка! - широко улыбнулся Крокодил Гена с порога, разинул пасть, и одним конкурентом стало меньше.
Да и с бомбистами познакомились в Подмосковье, соблазненные тортом.
33. Крестный отец
Папа Карло, не думая больше о друге Джузеппе, который мочился в шарманку на манер обезьяны вот уже год, как пропитой, выхлебал стакан и поплелся к поленнице. Ему почудилось, что какое-то полено обратилось к нему по имени, и очень кстати, ибо папа Карло успел позабыть свое имя.
Он приник ухом к дровам и, не тревожась о занозах и ссадинах, поплелся от бревнышка к бревнышку. Огромный зеленый сверчок показал ему средний палец; папа Карло ответил ударом по личному бицепсу. Джузеппе спал, слушая во сне влажные звуки шарманки, да звон посуды.
Зов повторился; папа Карло углубился в поленницу и разорил ее всю. Он часто падал и набивал себе шишки, в которых позднее обвинял Джузеппе. Говорящего полена все не было. Карло добрался до задней стены, где с изумлением увидел очаг с котелком на огне.
"Какой-то холст", - подумал папа Карло, еще не настолько очумевший, чтобы принять за действительность вымысел. Вот голоса он слышал доподлинно, это да, и довольно исправно.
Карло взял холст. Тот был очень старый. Внизу было написано: "Ночной Дозор". Рембрандт.
...Через несколько месяцев Карло, так и не поняв, откуда у него взялся этот холст, выручил за него на аукционе Сотби солидный миллион, да еще и не один. Он приобрел театр, вернулся к поленнице как был, в смокинге и цилиндре, и начал метить бревна черной краской: "Буратино", "Пьеро", "Мальвина", "Артемон", "Арлекин". Себе же, как владельцу и директору театра, он отрастил бороду и взял сценический псевдоним Карабас.
А затем и вовсе поменял свое имя Карло на более звучное Корлеоне, обзавелся крепкой мужской семьей и отбыл за океан.
34. Крот и Дюймовочка
Жаба и Крот залегли в высокой траве невдалеке от дома, где жила одинокая и бездетная женщина.
- Темень какая, - пожаловался Крот. - Ни хрена не видать.
- Очки надень, - посоветовал Жаба. - Вон они, видишь? Целая грядка.
Крот отмахнулся от какого-то предмета.
- И летает какая-то нечисть. Не то жуки, не то светлячки. На человечков похоже.
- Не надо ширяться перед важным делом. Еще не то померещится. Давай, поползли! Ты что сюда, жениться пришел? - Жаба кивнул на окно бездетной женщины.
Перемещаясь по-пластунски, они внедрились в траву и скоро уже были на огороде.
- Вот они, - прошептал Жаба. - Просто праздник какой-то!
Крот всматривался в темноту, пытаясь сосчитать маковые головки.
Жаба достал бритву и бинт, Крот сделал то же.
- Ща мы их покоцаем, - прошептал он. - Ща мы им целки попортим.
- Может, сгребем все, высушим, да кукер сварим? - озаботился Жаба. Чтоб не возиться.
Крот подслеповато и презрительно уставился на него.
- Кукер - это же грубо, чувак! Это мутный приход! Сварил, заглотил. Нет, нам нужна чистая, прозрачная тяга...
Он привстал и сделал несколько надрезов на маковой головке. Выступил белый сок; Крот аккуратно собрал его на край бинта, подвернул и перешел к следующему цветку.
Жаба, не боясь старой бездетной женщины, встал во весь рост и трудился, слегка пригнувшись.
- Тю! - присвистнул Крот, отнимая бритву от головки. - Смотри, чего у меня.
Вышла луна. Жаба и Крот смотрели на кровавую росу, проступившую из надрезов.
- Знаешь, я однажды варил герыч, - возбужденно заговорил Жаба, - так у меня получилось красное. Я им ширнулся, так перся потом часов двенадцать. Может, тут чистый герыч скопился.
- Герыч не красный, - пробормотал Крот. - Но раз ты перся...
Он нанес еще несколько ударов бритвой, и темная красная жидкость хлынула ручьями.
- Собирай, чего ты ждешь, стечет все, - зашипел Жаба.
Крот собрал жидкость на бинт, подвернул край и притянул к себе следующую головку.
35. Крошечка-Гаврошечка
сказка-легенда с лингвистическим уклоном
Поражая Париж бородами, палашами и есаулами, русские казаки, в компании с драгунами, гусарами и уланами не только приговаривали свое "бистро-бистро", давая название будущим отечественным будкам с подачей люля, люлей, шавермы и прочей арабской алькаиды, но и пользовались, по праву победителей и оккупантов, услугами местного населения. Они не забывали ни пограбить при случае, ни поприжать кого по углам на вымученных мешках.
Однажды русские солдаты свели у мельника огромную корову - гордость, оплот и опору семьи, как тот выразился в ответ на требование снабдить войска провиантом. Так вот: корова эта была столь огромна и тучна, что одна из хозяйских дочек, справедливо опасаясь фронтовой полигамии с харрасментом, упряталась ей в ухо и объявилась наружу лишь при разделывании туши на гуляш и бефстроганов.
Наверное, подобное сокрытие - элемент коллективного бессознательного, юнговский архетип.
Солдаты не тронули ее - лишь подивились пропорциям, да вспомнили о русской народной Хаврошечке, тоже не чуждой отоларингологии.
Это имя впоследствии укоренилось; им стали обозначать самых отчаянных сорвиголов, потому что голову с коровы отчаянно срывал целый взвод летучих гусар.
Парижскую Хаврошечку отпустили, предварительно угостив военно-полевой кашей, да увесистым шлепком по заднице. И позабыли о ней точно так же, как о своем привившемся "бистро" - иваны с манкуртами, не помнящие родства.
Зато Гаврош, сраженный на баррикаде, весьма удивился бы, узнав о славном происхождении своего имени. Пожалуй, что и обиделся бы: такой был шустрый, что не то чтобы в ухо - куда угодно мог пролезть сугубо физиологически, заслуживая многих титулов, как это принято во Французской республике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34