Поникшие, выцветшие шторы, чуть разойдясь и тяжко опадая, являли молочный провал окна. Здоровенный глобус, которому место в лаборатории алхимика средних веков, обосновался на подоконнике. Из Центральной Африки торчал кухонный нож, всаженный по рукоять. Форточка была открыта, в нее тянуло холодом и сыростью, - они-то и привели в чувство Рюгина, разбудив. Возможно, что и пресловутое понимание, осознание того, что он давно один и все ушло, тоже приплыло на волнах этого холода.
Хмурясь, Всеволод Рюгин запахнул халат и направился в спальню. На пороге он споткнулся и налетел на кресло, которое тут же покатилось и въехало колесиками в груду пластинок, две - хрустнули.
На постели в спальне растянулся хороший знакомый - хороший, но не более. Хороший знакомый, спасибо и на том, перед сном удосужился скинуть ботинки, однако спустить их с кровати на пол оказался, вероятно, уже не в состоянии. На диво расторопный паук плел свою сеть, цепляя нити за ночник и за нос хорошего знакомого. Ночник застыл в грибном своем удивлении, сбив круглую шляпку набекрень и приветствуя всяк входящего.
Наглядевшись на эту картину, Рюгин прошел в кабинет, где обнаружил еще одного типа - фигуру для себя новую. Этот почивал на полу, разиня вонючий рот. Похоже, начинал он спать на диване, так как его расхристанная туша придавливала кусок стянутого покрывала. С письменного стола беззаботно взирало на все это дело фото молодой маменьки. Судя по выражению лица, ей было всего-навсего любопытно и странно. С другой фотографии остолбенело глядел отец. Ему хотелось что-то сказать, но он ничего не мог поделать, навек впечатанный в квадратик картона. Темные бордовые обои казались в утреннем сумраке черными и дышали нездоровьем. Рюгин никак не мог отделаться от впечатления, что задававшие храпака друзья имеют на его дом гораздо больше прав, нежели он сам.
У него не болела голова; мысли, против ожидания, были ясными; во рту же оказалось тоже вполне прилично, но только чего-то не хватало в груди. Барабанщик с поехавшей крышей прочно засел в сердечной сумке и без устали жал на педаль "премьера", изредка прохаживаясь по тарелочкам. Тоска, которую некоторые именуют свободно плавающей тревогой, - или наоборот, тоска плавает, - в общем, неважно, знающий да поймет, - парила в безвоздушной тепловатой пустоте. И вообще - будто скафандр надели, очень удобный, легкий, но только - надели изнутри. Вскоре все это сменилось приливом активности.
Всеволод Рюгин начал метаться по квартире, распахивая форточки и бессистемно уничтожая следы погрома. Потом случайно попавшей в помещение птахой он с разбега проник в гостиную, с необычайным проворством одолел высоты стола и бюро, после чего очутился на комоде, где и нахохлился. Он завернулся в сальный ворот халата, без труда втянул короткую шею, утопил голову в плечах и погрузился в оцепенение. Послышалось склеротичное ворчание: гигантские напольные часы, смахивавшие на доброго древнего зверя, который терпеть не может двигаться и любит поурчать животом, ударили сколько-то раз. Тут же из кабинета донесся другой звук - нечто среднее между кряхтением и стоном, и вскорости безымянная личность, неизвестно как угодившая давеча в фамильный склеп Всеволода Рюгина, нарисовалась на пороге. Одетая кое-как, она демонстрировала холерную обезвоженность, и сей недуг не в силах были скрыть даже тучные телеса. С минуту фигура ошарашенно смотрела на примостившееся на комоде чучело, одновременно пытаясь застегнуть ширинку бледными, трясущимися сардельками пальцев. Всеволод Рюгин сидел не шевелясь, мрачно глядя в сухие воспаленные глаза пришельца.
- Ты... чего там? - выдавил наконец гость, не решаясь приблизиться. Не получив ответа, он вдруг побелел и, что показалось совсем неуместным, перекрестился. Завопив: "Сгинь, падла! ", он бросился в прихожую и долго возился с дверным замком, шумно дыша. Все ж таки отмкнув замок, вывалился наружу и грохнул дверью, отчего кусок штукатурки со слабым щелчком спикировал на горбатый паркет.
Всеволод Рюгин, казалось, происшедшего не заметил. Взгляд его продолжал упираться в место, где только что стоял человек. Потом Рюгин начал рассматривать стену, украшенную многочисленными изображениями павлинов в дорогих рамках, - их собрат, как было сказано выше, безжалостно обошелся со стулом венской работы. Потом Всеволод, мысленно уже, охватил взором весь свой дом, где когда-то... И здесь та, что свободно плавала в опустошенной душе, вдруг вытянулась в струну, заострилась и ударила куда-то вниз, где сосредоточена жизнь. Задержав на миг дыхание, он уронил руки, а через несколько секунд уже спускался с комода. Он неспешно, с каменным лицом вошел в спальню, где хороший знакомый купался в сновидениях, будучи сам захвачен в плен коварным членистоногим. Сокрушая призрачные миры паука и хорошего знакомого, Всеволод Рюгин решительно потряс последнего за плечо. Тот мыкнул, его толкнули снова, он разомкнул глаза. Они, открытые, были не глазами, а глазками - маленькими, посаженными столь глубоко, что из-за этого смотрели на мир с бесконечной обидой и недовольством.
- Что? - шало проронил хороший знакомый, приподнимаясь на локте. Сопливая нить лопнула, и восьмилапая фигурка пораженно зависла в воздухе, разгребая воздух.
- Будешь? - осведомился Всеволод Рюгин, взболтнув перед носом гостя бутыль с ядовитыми остатками. Тот вдохнул аромат и схватился за горло.
- Нет? - вскинул брови Рюгин. - Тогда обувайся.
- Да я...
- Обувайся, обувайся, давай, - произнес Всеволод бесстрастно, и знакомый, охая и стеная, натянул перепачканные глиной корочки, позволил взять себя под руку и вывести на лестничную клетку.
- Ты не обижайся, - и Рюгин отечески возложил ладонь на плечо знакомого. Того шатало.
- Ты...
Дверь захлопнулась. С лестницы раздалось:
- Сева! Посев! Пусти же, растудыть...
Но Всеволод Рюгин уже снова утвердился на комоде. И прошло немало времени, прежде чем он сообразил, что никто его не видит и ни одна живая душа не оценит, как раньше, его причуды.
Домом похвастать дано не каждому. Такого дома, как у Всеволода, не было ни у кого - так негласно и гласно считалось в кругу его друзей. И как сиял Всеволод при виде отвисших дружественных челюстей, что отвисали и по причине удивления (откуда???), и от желания немедленно заглотить заливную осетрину и коньяк, поданный в трех вариантах охлажденности. "Рыбница принесла", скромно опускал глаза Рюгин, объясняя осетрину. Рыбница не умещалась в массовом сознании, а ведь в него, сознание, стучалась еще и молочница, и кадушки отменного домашнего пива, и старинная музыкальная шкатулка, мурлыкавшая доброе и хорошее. Резная мебель, прокуренный, сумрачный кабинет, приветливый к любому гостю, - везде добротная, обжитая, - не показная!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21