— Гюстав, — обратился он к сыну, — ты попросил прощение у тети?
Мальчик удивленно раскрыл большие светлые глаза.
— Да, ты был злой, ты оттолкнул ее, когда она к тебе подошла.
Госпожа Шез с достоинством выжидала, а Гюстав, нехотя доедавший нарезанную мелкими кусочками котлету, уткнулся носом в тарелку, упорно не желая на этот раз разыгрывать надоевшую ему печальную роль любящего племянника.
— Ну же, Гюстав, будь хорошим мальчиком, ты ведь знаешь, как добра твоя тетя и как много она хочет для тебя сделать.
Нет, нет, он не уступит. Мальчик ненавидел в эту минуту старуху, которая так долго не умирала и до такой степени портила отношение к нему родителей, что порой, глядя, как они суетятся вокруг него, он не был уверен, его ли они хотят вырвать из когтей смерти или спасают наследство, которое зависит от его жизни.
Тут достойная супруга г-на Виньерона присоединилась к мужу.
— Право, Гюстав, ты очень меня огорчаешь. Попроси прощения, если не хочешь, чтобы я совсем рассердилась.
Гюстав уступил. К чему бороться? Уж лучше пусть эти деньги достанутся родителям! Пусть он умрет немного позже, раз это так устраивает семейные дела. Мальчик это знал, он все понимал, даже то, о чем не говорили; болезнь настолько обострила его слух, что он будто слышал мысли.
— Простите меня, тетя, за то, что я был нелюбезен с вами.
Две крупные слезы скатились у него по щекам, но он улыбался улыбкой нежного, разочарованного и много повидавшего на своем веку человека. Г-жа Шез тотчас же поцеловала его, сказав, что не сердится, и к чете Виньеронов вернулась благодушная радость жизни.
— Если почки неважные, — сказал г-н де Герсен Пьеру, — то уж цветная капуста совсем неплохая.
В столовой продолжали усиленно работать челюстями. Никогда еще Пьер не видел, чтобы люди так ели, потея в удушливой атмосфере, напоминающей раскаленный воздух прачечной. Запах кушаний сгущался, как дым. Чтобы услышать друг друга, приходилось кричать, потому что все болтали очень громко, а потерявшие голову официанты гремели посудой, да и звук жующих челюстей раздавался настолько явственно, что казалось, это работают жернова, размалывая зерна на мельнице. Противнее всего было Пьеру это смешение всех возрастов и сословий за табльдотом, где мужчины, женщины, юные девицы, священники сидели в тесноте, утоляя голод, словно свора собак, поспешно хватающих куски. Корзинки с хлебом переходили из рук в руки и немедленно пустели. Люди набрасывались на холодное мясо, остатки вчерашних блюд, баранину, телятину, ветчину, утопавшие в светлом желе. Много было уже съедено, но мясо возбуждало аппетит, а едоки считали, что ничего не следует оставлять. Обжора священник, сидевший в центре стола, уничтожал фрукты; он ел уже третий огромный персик, медленно чистя его и сосредоточенно отправляя ломтики в рот.
В зале произошло движение — один из официантов стал раздавать письма, сортировку которых окончила г-жа Мажесте.
— Смотрите-ка! — сказал г-н Виньерон. — И мне письмо! Удивительно, ведь я никому не давал адреса.
Потом он вспомнил:
— Ах, да, это, должно быть, от Соважа, ведь он замещает меня в министерстве.
Он вскрыл письмо; руки его задрожали, и он воскликнул:
— Умер начальник!
Госпожа Виньерон, потрясенная этим известием, не сумела придержать язык:
— Значит, ты получишь повышение?
Это была их давнишняя, тайно лелеемая мечта: смерть начальника отдела открывала дорогу Виньерону, десять лет состоявшему его помощником; наконец-то он займет высокий пост! От радости он проговорился:
— Ах, мой друг, святая дева определенно хлопочет обо мне… Еще сегодня я просил у нее повышения, и она меня услышала!
Вдруг, заметив устремленные на него глаза г-жи Шез и улыбку сына, он почувствовал, что не следовало так торжествовать. Выходило, что каждый член семьи обделывал прежде всего свои дела, просил святую деву о милостях для себя лично. Поэтому г-н Виньерон, с присущим ему благодушием, продолжал:
— Я хочу сказать, что святая дева всех нас любит и постарается всех нас облагодетельствовать… Ах, бедный начальник, как мне его жаль. Надо будет послать его вдове визитную карточку.
Несмотря на старание сдержаться, он ликовал и ни минуты не сомневался, что все его заветные желания исполнятся, даже те, в которых он сам себе не хотел признаться. Абрикосовым пирожным была воздана честь. Гюставу тоже разрешено было съесть кусочек.
— Удивительно, — заметил г-н де Герсен, заказавший чашку кофе, — удивительно, здесь как будто вовсе не видно больных. У всей этой публики, право, аппетит, как у здоровых.
И все же, помимо Гюстава, который ел, словно цыпленок, одни крошки, де Герсен обнаружил несколько больных: человека с базедовой болезнью, сидевшего между двумя женщинами, из которых одна явно страдала от рака. Дальше сидела девушка, такая бледная и худая, что у нее, судя по всему, была чахотка, а напротив — с бессмысленным выражением глаз и неподвижным лицом сидела идиотка, которую привели под руки две родственницы; она жадно глотала пищу с ложки, и слюни текли у нее на салфетку. Быть может, среди этих шумных, голодных людей затерялись и другие больные, — больные, возбужденные путешествием, наедавшиеся так, как они уже давно не наедались. Абрикосовые пирожные, сыр, фрукты — все исчезало с беспорядочно сдвинутых приборов; на скатерти оставались лишь расплывшиеся пятна от соуса и вина.
Было около полудня.
— Мы сейчас же пойдем к Гроту, хорошо? — сказал Виньерон.
Повсюду только и слышно было: к Гроту! к Гроту! Люди ели торопливо, спеша поскорее проглотить завтрак, чтобы вернуться к молитвам и песнопениям.
— Вот что! — объявил г-н де Герсен своему спутнику. — Поскольку в нашем распоряжении весь день, я предлагаю осмотреть город, а кстати поищу экипаж для экскурсии в Гаварни, раз моя дочь этого желает.
Пьер задыхался от духоты и рад был уйти из столовой. В подъезде он вздохнул свободно. Но там уже снова выстроилась очередь ожидающих места, люди спорили из-за столиков, малейшее пустое пространство за табльдотом тотчас же занималось. Еще час с лишком будет продолжаться это наступление на еду; блюда будут сменять друг друга, а едоки жадно работать челюстями в тошнотворной атмосфере все возрастающей жары.
— Ах, извините, мне нужно подняться в комнату, — сказал Пьер, — я забыл кошелек.
Наверху, подходя к своему номеру, Пьер услышал в тишине лестницы и пустынных коридоров легкий шум, доносившийся из соседней комнаты. За стеной раздался нежный смех, — кто-то слишком громко стукнул вилкой. Затем донесся неуловимый, скорее угаданный, нежели услышанный, звук поцелуя, уста прижались к устам, чтобы заглушить слова. Одинокий сосед тоже завтракал.
II
Пьер и г-н де Герсен медленно продвигались вперед среди разряженной толпы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138