Кейт издал невольный крик недоверия. Он снова взглянул на вырезки, словно желая убедиться в том, что глаза не обманывают его. Нет, все было правильно: холодные, бесстрастные буквы говорили, что сообщения вполне соответствуют действительности.
Дервент Коннистон, этот исключительный человек, по которому Джон Кейт измерял качества и достоинства всех остальных, этот высший образец спокойствия, твердости, решительности и отваги, — простой грабитель! Это было до того абсурдно, что казалось глупым, даже не смешным фарсом! Если бы его обвиняли в убийстве, в выдающейся измене, в необыкновенном нарушении того или иного закона, в великом преступлении, на которое его толкнула столь же великая страсть или идея, он мог бы еще понять то, что произошло. Но самый обыкновенный, самый банальный грабеж, который не имеет ничего общего с настоящей авантюрой, — как странно!
Это было просто невозможно!
Кейт в третий раз прочел одну из вырезок, прочел вслух. И все-таки ничего не понял. Ясно было, что печатные строки лгут. Иначе быть не может! Дервент Коннистон был способен на то, чтобы убить дюжину человек, но никогда не пошел бы на взлом несгораемого шкафа. Сама мысль об этом была кощунственна…
Он принялся за письма.
Все они были помечены: Дарлингтон, Англия. Его пальцы дрожали, когда он открыл первое письмо. Это было именно то, на что он надеялся, чего он ждал. Письма были от Мэри-Джозефины. Он расположил их — всего девять писем! — по числам и отметил про себя, что девушка написала их на протяжении восьми лет таким образом, что каждый промежуток равнялся одиннадцати месяцам. Они были написаны таким четким почерком, что моментами казалось, что они напечатаны.
Когда он стал читать второе письмо вслед за первым, третье — вслед за вторым и так далее, он совершенно потерял представление о месте и времени и позабыл о том, что его ждет Мэри-Джозефина.
Вырезки из газет сообщили ему основное, а отдельные отрывки из писем — одна строка здесь, несколько строк там, то предложение, бросающее новый свет на все дело, то фраза, снова ввергающая в прежний хаос, — мало-помалу разрывали перед его мысленным взором пелену тайны, сомнения, неуверенности. Из отдельных кусочков, из почти незаметных, незначительных сегментиков, склеенных воедино, составлялось нечто целое, реальное, живое и до того понятное, что внезапно по всем жилам Кейта пронеслась могучая волна восторга и возбуждения.
Наконец он взял в руки последнее, девятое письмо. Оно было написано как будто другим почерком, отличалось кратким содержанием, и снова кровь застыла в жилах Кейта, когда он читал его.
Не выпуская этого письма из рук, он встал из-за стола, и совершенно невольно, быть может даже бессознательно, с его уст сорвались слова Коннистона:
— «Это странно, дружище, дьявольски странно и вместе с тем забавно!»
Но ничего забавного не было в тоне, каким он произнес эти слова. Глаза его затуманились, а голос звучал резко и жестко. Он глядел назад, глядел в невыразимый, дьявольский мрак полярной пустыни, и ему казалось, что перед ним как живой стоит Дервент Коннистон.
И вдруг под влиянием властного импульса он схватил газетные вырезки, чиркнул спичкой и с угрюмой усмешкой следил за тем, как подожженная бумага свернулась, завилась и, наконец, превратилась в пепел.
Какая ложь — вся жизнь!
Какая уродливая вещь — человеческая «справедливость!»
Какое чудовищное изобретение — та ересь, которую люди сами выдумали, сами изготовили и назвали законом!
И снова и снова Кейт ловил себя на том, что он повторяет слова покойного англичанина.
«Это странно, дружище, дьявольски странно и вместе с тем забавно».
ГЛАВА XIV
Ровно через четверть часа с Мэри-Джозефиной по правую руку он спускался по зеленому откосу, направляясь к Саскачевану. Там был безграничный лес, там лежала сверкающая на солнце долина, и широкая дорожка приглашала как можно дальше и глубже забраться в прерии.
Город оставался в стороне от них, и Кейт искренне радовался этому: быть как можно дальше от Смита, Мак-Довеля и Мириам Киркстон. Ему необходимо было сориентироваться в орбите новой мысли, к которой он еще не привык, которую еще не вполне усвоил себе.
Больше чем когда бы то ни было он хотел остаться наедине с Мэри-Джозефиной, почувствовать еще большую уверенность в ней и окончательно убедиться в том, что ради него она готова на все…
Он отчетливо сознавал всю близость и всю значительность надвигающейся драмы. Знал, что сегодня во что бы то ни стало должен повидаться со Смитом, снова подвергнуться обстрелу со стороны Мак-Довеля и что ему придется, как рыбе, попавшей в предательские воды, тщательно, старательно и умело обойти расставленные сети, готовые поймать и задушить…
Сегодня был настоящий день! Сцена была готова, занавес с минуты на минуту мог взвиться в воздух и пьеса должна была начаться.
Но пьесе предшествовал пролог, и этим прологом являлась Мэри-Джозефина.
На полпути к подножию холма они остановились, и во время этой краткой паузы Кейт стоял на расстоянии шага позади девушки; таким образом, она не видела его, и он мог свободно наблюдать за ней. Она стояла с непокрытой головой, и Кейт снова подумал о том, до чего прекрасны женские волосы, насколько прекраснее они всех остальных женских прелестей… Искусно закрученными, манящими жгутами лежали они на голове Мэри, а солнце, играя, превращало их то в темную медь, то в свежее золото. Ему хотелось протянуть вперед руки, погрузить пальцы в это дивное богатство и снова почувствовать. как кровь теплым, стремительным, бурливым потоком разливается по всему его телу.
А затем, подавшись немного вперед и наклонившись, он заглянул под ее ресницы и увидел, какая неизбывная трогательная радость теплится в ее глазах, жадно впитывающих изумительную панораму, раскинувшуюся там внизу, в западном направлении…
Дождь, выпавший ночью, освежил все вокруг. Солнце низвергало свои пламенные лучи, и аромат земли явно свидетельствовал, что в недрах ее пробудились тысячи жизней, которые неудержимо рвутся на поверхность. Даже Кейту казалось, что река никогда не выглядела столь прекрасной, как сейчас, и никогда до сих пор он не испытывал такого властного порыва спуститься к реке и идти вдоль ее берегов все дальше и дальше, до того места, где горы подымаются так высоко, что встречаются с небом, до того места, где река берет свое начало.
Он слышал, как Мэри-Джозефина, радостно подавленная всем тем, что открылось ее взору, тихо и нежно произнесла:
— О, Дерри!
Его сердце до краев переполнилось радостью. Он понял, что она видит то же самое, что видят его собственные глаза. Она чувствует эту волшебную страну. Ее рука, ища его руку, коснулась ладонью ладони, и ее пальцы нежно прильнули к его пальцам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51