., я.., я…
Он зажмурился и добавил очень торопливо:
— Я взял её руку в свою.
— Это был абсолютно естественный жест, так ведь?
— Вы не говорили бы так, если бы видели его результат.
— Правда?
— Правда. В следующий момент она оказалась, откровенно говоря, в моих объятиях. Это было, без всякого сомнения, самое ужасное, что когда-либо случалось со мной. Она рыдала и смеялась одновременно. Я был как в бреду. Я не мог высвободиться. Мы никогда не задёргиваем штор в этой комнате, и я оказался в таком дурацком и даже смешном положении. Я был вынужден.., поддерживать её. И мне к тому же было жаль её. Как мучительно сознавать, что ты совершила ужасную ошибку! Она пребывала в истерическом восторге. Мне стыдно повторять вам все это, и потом, это звучит довольно грубо.
— Понимаю, — сказал Аллен. — Но я уверен, что вам следует мне все рассказать.
— Я бы предпочёл, прежде чем делать это, попросить совета у кого-либо из моих собратьев-духовников, но нет ни одного, кто… Однако это не относится к делу. Вы очень терпеливы.
— Как все это закончилось?
— Очень плохо, — сказал ректор, широко открыв глаза. — Хуже быть не могло. Когда она немного успокоилась.., а на это ушло довольно много времени.., я поспешил высвободиться и первое, что я сделал, — это задёрнул шторы. Видите ли, некоторые члены кружка книголюбов могли ещё не уйти. Многих из них встречают молодые люди. Ещё хуже было то, что мисс Прентайс позвонила утром и сказала, что вечером хочет поговорить со мной. Но в то время, когда мисс Кампанула ещё была у меня, она позвонила и сообщила, что не придёт. Это было примерно в десять пятнадцать. С ней разговаривала Дина и потом сказала мне, что у мисс Прентайс был очень расстроенный голос. Я.., боюсь, что был вынужден проявить к ней строгость… Я хочу сказать.., в качестве священника.., в тот день. Я дал ей некоторые предписания, которые должны были удерживать её дома, и, возможно, её палец разболелся ещё больше. Но в тот момент я ещё ждал её прихода, и если бы она видела, это было бы.., ну, правда… Ректор глубоко вздохнул и быстро добавил:
— Но это к делу не относится. Я задёрнул шторы и в суматошном волнении сказал что-то о том, что мисс Прентайс должна прийти. Оказалось, что я не мог сказать ничего более ужасного, потому что, когда я попытался объяснить этой несчастной душе, что она ошиблась, она связала это с визитом мисс Прентайс.
— О, Боже! — воскликнул Аллен.
— Что вы сказали? Да, да, действительно. Она просто взбесилась и выдала в адрес мисс Прентайс поток такой брани, что я никогда не осмелюсь повторить её. Одним словом, она предположила, что мисс Прентайс оттеснила её на задний план не только в делах прихода, но и в том, что касается моего личного отношения. Я рассердился, справедливо рассердился, как мне тогда показалось. Как её священник я приказал ей замолчать. Я упрекнул её и напомнил о смертном грехе зависти. Я сказал, что она молитвой и постом должна вытравить эту злобу из своего сердца. Она притихла, но, уходя, произнесла одну фразу, которую я теперь никогда не забуду. Она повернулась ко мне в дверях и сказала: “Если бы я убила себя, она страдала бы за это, но если бы, стоя здесь, в этой комнате, я могла бы нанести Элеоноре Прентайс смертельный удар, я бы тоже сделала это!” И прежде чем я успел что-либо ответить, она вышла, хлопнув дверью.
* * *
— Дорогая, — говорил Генри, — я думаю, что лучше рассказать ему.
— Но почему?
— Потому что мне кажется, что если я этого не сделаю, это сделает Элеонора.
— Разве она сможет? Ей будет очень стыдно. Ей придётся рассказывать о том, как она себя вела.
— Нет, об этом она даже не заикнётся. Поступит по-другому. Поведает, что она застала нас в компрометирующей ситуации, что ты покраснела от стыда, а я взбесился и пригрозил свернуть ей шею.
— Но, Генри, это будет умышленная попытка навести на тебя подозрение.
— Я не стал бы отрицать, что она на это способна.
— А я стала бы. Попытайся ты её убить, тебе это великолепно бы удалось, и теперь у неё не имелось бы причин для беспокойства.
— Что ж, в этом что-то есть. Пожалуй, я тоже могу чувствовать себя спокойно.
— Я бы даже сказала, что это самое лучшее.
— Дина, — сказал Генри. — Как ты думаешь, кто?
— Я не могу об этом думать. Кажется невероятным, что кто-то из нас сделал это. Это просто невозможно. Папа считает, что она сама это сделала. Но почему, он не скажет.
— Как? Подстроила ловушку Элеоноре, а в последнюю минуту решила сама в неё попасть?
— Я думаю, у них с папой был какой-то разговор.
— Что ты думаешь об Аллене? — отрывисто спросил Генри.
— Он мне нравится, ей-богу. Я была с ним груба, — сказала Дина, подбросив полено в камин.
— Это правда, дорогая?
— Я намекнула, что считаю его недостаточно благородным.
— Ну, это была ложь, — весело произнёс Генри.
— Да, я знаю. И он вёл себя очень мило. Но как я могла! Папа побледнел как полотно. , — Естественно. Но это было честно, Дина!
— Я знаю.
— Я люблю. Моя любовь будет такой же долгой, как путь от Земли до Большой Медведицы, вокруг Южного Креста и обратно до Земли.
— Генри, давай никогда не будем завидовать и ревновать, — неожиданно произнесла Дина.
— Хорошо. Но почему?
— Я постоянно думаю об этих двух женщинах. Если бы они не были так завистливы, ничего бы не случилось.
— Боже милосердный, Дина, уж не думаешь ли ты, что Элеонора…
— Нет. Но я чувствую, что все пропитано их завистью. Именно зависть заставила их так относиться друг к другу и к этому изворотливому зверьку миссис Росс.
— Почему ты называешь её изворотливым зверьком?
— Потому что я чувствую, что она именно такая, — ответила Дина.
— Я хотел бы, чтобы мой отец укротил свой средневековый пыл при встречах с ней. Все эти его ужимки чертовски глупы.
— Она завоевала папино расположение своим интересом к церкви.
— Ради контраста с кривлянием моего отца. Остаётся только пожелать, чтобы она не начала отвечать ему тем же. За исключением этого, я ничего против неё не имею.
— Потому что ты мужчина.
— О, чепуха, — сказал Генри, хорошо понимая скрытый смысл слов Дины.
— Я не стала бы ей доверять, — продолжала Дина. — Она женщина для мужчин.
— Это какая-то глупая фраза, — сказал Генри.
— Это означает, — проговорила Дина, — что она мила со всеми мужчинами и любую женщину подведёт в мгновение ока.
— Я бы подумал, что это просто означает, что она слишком привлекательна, чтобы быть популярной среди представительниц своего пола.
— Дорогой, это просто избитая фраза, — сказала Дина.
— Я так не думаю.
— Существует много привлекательных женщин, которые при этом необычайно популярны среди представительниц своего пола.
Генри улыбнулся.
— Ты считаешь её привлекательной? — небрежно спросила Дина.
— Да, очень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Он зажмурился и добавил очень торопливо:
— Я взял её руку в свою.
— Это был абсолютно естественный жест, так ведь?
— Вы не говорили бы так, если бы видели его результат.
— Правда?
— Правда. В следующий момент она оказалась, откровенно говоря, в моих объятиях. Это было, без всякого сомнения, самое ужасное, что когда-либо случалось со мной. Она рыдала и смеялась одновременно. Я был как в бреду. Я не мог высвободиться. Мы никогда не задёргиваем штор в этой комнате, и я оказался в таком дурацком и даже смешном положении. Я был вынужден.., поддерживать её. И мне к тому же было жаль её. Как мучительно сознавать, что ты совершила ужасную ошибку! Она пребывала в истерическом восторге. Мне стыдно повторять вам все это, и потом, это звучит довольно грубо.
— Понимаю, — сказал Аллен. — Но я уверен, что вам следует мне все рассказать.
— Я бы предпочёл, прежде чем делать это, попросить совета у кого-либо из моих собратьев-духовников, но нет ни одного, кто… Однако это не относится к делу. Вы очень терпеливы.
— Как все это закончилось?
— Очень плохо, — сказал ректор, широко открыв глаза. — Хуже быть не могло. Когда она немного успокоилась.., а на это ушло довольно много времени.., я поспешил высвободиться и первое, что я сделал, — это задёрнул шторы. Видите ли, некоторые члены кружка книголюбов могли ещё не уйти. Многих из них встречают молодые люди. Ещё хуже было то, что мисс Прентайс позвонила утром и сказала, что вечером хочет поговорить со мной. Но в то время, когда мисс Кампанула ещё была у меня, она позвонила и сообщила, что не придёт. Это было примерно в десять пятнадцать. С ней разговаривала Дина и потом сказала мне, что у мисс Прентайс был очень расстроенный голос. Я.., боюсь, что был вынужден проявить к ней строгость… Я хочу сказать.., в качестве священника.., в тот день. Я дал ей некоторые предписания, которые должны были удерживать её дома, и, возможно, её палец разболелся ещё больше. Но в тот момент я ещё ждал её прихода, и если бы она видела, это было бы.., ну, правда… Ректор глубоко вздохнул и быстро добавил:
— Но это к делу не относится. Я задёрнул шторы и в суматошном волнении сказал что-то о том, что мисс Прентайс должна прийти. Оказалось, что я не мог сказать ничего более ужасного, потому что, когда я попытался объяснить этой несчастной душе, что она ошиблась, она связала это с визитом мисс Прентайс.
— О, Боже! — воскликнул Аллен.
— Что вы сказали? Да, да, действительно. Она просто взбесилась и выдала в адрес мисс Прентайс поток такой брани, что я никогда не осмелюсь повторить её. Одним словом, она предположила, что мисс Прентайс оттеснила её на задний план не только в делах прихода, но и в том, что касается моего личного отношения. Я рассердился, справедливо рассердился, как мне тогда показалось. Как её священник я приказал ей замолчать. Я упрекнул её и напомнил о смертном грехе зависти. Я сказал, что она молитвой и постом должна вытравить эту злобу из своего сердца. Она притихла, но, уходя, произнесла одну фразу, которую я теперь никогда не забуду. Она повернулась ко мне в дверях и сказала: “Если бы я убила себя, она страдала бы за это, но если бы, стоя здесь, в этой комнате, я могла бы нанести Элеоноре Прентайс смертельный удар, я бы тоже сделала это!” И прежде чем я успел что-либо ответить, она вышла, хлопнув дверью.
* * *
— Дорогая, — говорил Генри, — я думаю, что лучше рассказать ему.
— Но почему?
— Потому что мне кажется, что если я этого не сделаю, это сделает Элеонора.
— Разве она сможет? Ей будет очень стыдно. Ей придётся рассказывать о том, как она себя вела.
— Нет, об этом она даже не заикнётся. Поступит по-другому. Поведает, что она застала нас в компрометирующей ситуации, что ты покраснела от стыда, а я взбесился и пригрозил свернуть ей шею.
— Но, Генри, это будет умышленная попытка навести на тебя подозрение.
— Я не стал бы отрицать, что она на это способна.
— А я стала бы. Попытайся ты её убить, тебе это великолепно бы удалось, и теперь у неё не имелось бы причин для беспокойства.
— Что ж, в этом что-то есть. Пожалуй, я тоже могу чувствовать себя спокойно.
— Я бы даже сказала, что это самое лучшее.
— Дина, — сказал Генри. — Как ты думаешь, кто?
— Я не могу об этом думать. Кажется невероятным, что кто-то из нас сделал это. Это просто невозможно. Папа считает, что она сама это сделала. Но почему, он не скажет.
— Как? Подстроила ловушку Элеоноре, а в последнюю минуту решила сама в неё попасть?
— Я думаю, у них с папой был какой-то разговор.
— Что ты думаешь об Аллене? — отрывисто спросил Генри.
— Он мне нравится, ей-богу. Я была с ним груба, — сказала Дина, подбросив полено в камин.
— Это правда, дорогая?
— Я намекнула, что считаю его недостаточно благородным.
— Ну, это была ложь, — весело произнёс Генри.
— Да, я знаю. И он вёл себя очень мило. Но как я могла! Папа побледнел как полотно. , — Естественно. Но это было честно, Дина!
— Я знаю.
— Я люблю. Моя любовь будет такой же долгой, как путь от Земли до Большой Медведицы, вокруг Южного Креста и обратно до Земли.
— Генри, давай никогда не будем завидовать и ревновать, — неожиданно произнесла Дина.
— Хорошо. Но почему?
— Я постоянно думаю об этих двух женщинах. Если бы они не были так завистливы, ничего бы не случилось.
— Боже милосердный, Дина, уж не думаешь ли ты, что Элеонора…
— Нет. Но я чувствую, что все пропитано их завистью. Именно зависть заставила их так относиться друг к другу и к этому изворотливому зверьку миссис Росс.
— Почему ты называешь её изворотливым зверьком?
— Потому что я чувствую, что она именно такая, — ответила Дина.
— Я хотел бы, чтобы мой отец укротил свой средневековый пыл при встречах с ней. Все эти его ужимки чертовски глупы.
— Она завоевала папино расположение своим интересом к церкви.
— Ради контраста с кривлянием моего отца. Остаётся только пожелать, чтобы она не начала отвечать ему тем же. За исключением этого, я ничего против неё не имею.
— Потому что ты мужчина.
— О, чепуха, — сказал Генри, хорошо понимая скрытый смысл слов Дины.
— Я не стала бы ей доверять, — продолжала Дина. — Она женщина для мужчин.
— Это какая-то глупая фраза, — сказал Генри.
— Это означает, — проговорила Дина, — что она мила со всеми мужчинами и любую женщину подведёт в мгновение ока.
— Я бы подумал, что это просто означает, что она слишком привлекательна, чтобы быть популярной среди представительниц своего пола.
— Дорогой, это просто избитая фраза, — сказала Дина.
— Я так не думаю.
— Существует много привлекательных женщин, которые при этом необычайно популярны среди представительниц своего пола.
Генри улыбнулся.
— Ты считаешь её привлекательной? — небрежно спросила Дина.
— Да, очень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80