– Бросай ружье! – кричу. – Убью!
Старик, может, и не бросил бы, да сын растерялся, молод еще был.

– Бросай! – кричит. – Батя!
Опустил старик дуло…
Подбегаю к ним.
– Руки вверх! – кричу. – Руки!
Подняли они руки.
Стою против них, а мысли у меня в голове одна за другой несутся… Не доведу их я один ни до заставы, ни до деревни… Они тут каждую ложбинку, каждый бугорок знают. Без лыж раньше их в сугроб провалюсь, а на лыжах уйдут они от меня. Вот, думаю, когда Виктор спасет…
– Виктор! – зову я его, но голову не поворачиваю, не спускаю глаз с Афанасьевых. – Тебе приказ. Надевай лыжи – и на заставу. А я тут пока наших приятелей постерегу.
И если за что я Виктора уважаю, так за то, что в решительные моменты он всегда точно выполняет приказания: сказано – и конец.
Слышу – зашелестели лыжи, побежал Виктор.
А я стою против Афанасьевых и секунды отсчитываю.
Узнал меня старик.
– Как вам мое маслице понравилось? – спрашивает.
– Не распробовал еще, – отвечаю. – Больно дорожишься.
– Дешево отдавать – проторгуешься, – говорит он… Так вот стояли и перекидывались словами, покуда не заскрипел за моей спиной снег и не подошел к нам красноармеец. Легче мне стало. Покосился я – парень ладный, статный, но понимаю – нельзя спускать глаз с Афанасьевых, они только и ждут, как бы я отвернулся.
– Что тут такое? – спрашивает красноармеец.
– А вы уже с заставы? – спрашиваю его в свою очередь. – Скоро! Вам небось объяснили там…
– Нет, не с заставы… – говорит красноармеец. – Я тут в обходе был.
– А к вам мой паренек побежал, – говорю. – Задержали мы тут с ним белогвардейских пособников.
– Да вот и мои товарищи, кажется, идут! – говорит красноармеец. – Вы присмотрите еще немного за ними, а я побегу, потороплю товарищей…
Действительно, слышу – доносится хруст валежника, идут какие-то люди…
Афанасьевы стоят, слушают наш разговор, молчат.
Красноармеец крикнул мне что-то на прощанье и также стремительно, как и появился, скрылся за деревьями. Не очень-то понравился мне его поступок, не по-товарищески было оставлять меня опять одного, но извинил я его – сгоряча все сразу не сообразишь.
Вскоре прибежали красноармейцы, человек десять, и начальник заставы вместе с Виктором. Забрали и отца, и сына, обезоружили их, и я смог спокойно расправить плечи. Подошли мы с начальником заставы к застреленной собаке, и при виде убитого мною великолепного пса еще раз сжалось у меня сердце. Как нес он в зубах кость, так и не выпустил ее. Разжали мы у пса челюсти, взяли кость, и все нам стало понятно: служила эта кость как бы футляром для бумаг.
Затем отправились мы в Соловьевку.
– Рассердился я было на вашего красноармейца, что одного меня с этими бандитами оставил, – говорю я по дороге начальнику заставы.
– Какого красноармейца? – спрашивает тот.
– Да вот, который в обходе был, – объясняю. – Он же к вам навстречу побежал.
– Да тут никакого красноармейца быть не могло, – говорит начальник. – Чудно что-то…
И тут я догадался, что это был тот самый человек, который на той стороне собаку дожидался и, не дождавшись, пришел выяснить причину задержки. Представил я себе мысленно его обличье, вспомнился мне его бархатный голос, и сообразил я, что всего час назад разговаривал не с кем иным, как с тем самым “племянником” госпожи Борецкой, который так ловко когда-то надо мной посмеялся.
– Да ведь это же оттуда! – принялся я объяснять начальнику и указывать в сторону границы. – Не мог он далеко уйти…
Рассыпались красноармейцы по лесу… Нет, не нашли.
В Соловьевке сделали мы у Афанасьевых обыск. Старик был потверже и поупрямее, – ничего бы, пожалуй, не указал, но сын струсил, привел нас в коровник, – там мы и нашли под навозом жестянку с частью документов.
Позже, когда Афанасьевых привезли в Петроград, он же сказал, где хранился в особняке архив.
В дровяном сарае, посреди всякой рухляди, запрятан был врытый в землю и засыпанный мусором ящик с бумагами. Никто бы и не подумал заглянуть в этот угол…
Часть архива старик Афанасьев успел переправить за границу, но и то, что осталось, сослужило нам службу и поведало о деятельности лейтенанта Роджерса, назвавшегося при знакомстве со мной племянником Борецкой и примерно год назад ночевавшего у меня в комнате.
Наступил новый год. Я зашел навестить Железновых. Виктор сидел за книжкой. Зинаида Павловна варила на керосинке кашу. Мы поговорили с ней о сыне, и он не вмешивался в наш разговор. Но когда она зачем-то вышла из комнаты, он быстро подошел ко мне и заговорил вполголоса, потому что при матери никогда со мной о делах не разговаривал.
– Я вот все думаю, – сказал он. – Напрасно ты меня тогда услал. Я даже не понимаю, как этот белогвардеец тебя не убил.
– Потому и не убил, что я тебя на заставу послал, – сказал я, ероша мальчишеские вихры. – Он услышал приближение красноармейцев и ушел. Рискованно было напасть на меня, он бы к себе вниманье привлек. Вот он меня и не тронул, бесполезно было. Предпочел скрыться.
– А товарищей спасти? – спросил Виктор. – Ведь Афанасьевы ему были товарищи?
– Видишь ли, – сказал я, – эти люди товарищество понимают по-своему. Афанасьевы для него свое дело сделали, вот он ими и пожертвовал. А сами Афанасьевы не решились его выдать, а, может быть, надеялись, что он их спасет.
Заблестели у Виктора глаза.
– А как ты думаешь, этот… Не ушел за границу?
– Поручиться не могу, но вполне возможно, что он находится где-нибудь среди нас.
Прижался ко мне Виктор.
– Поедем? – говорит. – Поедем искать этого человека?
Взял я его за плечи, подтолкнул к стулу, посадил.
– Сиди, – говорю. – Может быть, и поедем. Но пока об этом забудь. Вспомни, что ты матери обещал? После каникул учиться лучше всех.
Сказка о трусливом черте
Кончилась Гражданская война. Начиналась мирная жизнь. Надо было засевать землю, восстанавливать фабрики и заводы. Везде оставила следы военная разруха. Многое предстояло сделать, чтобы навести в стране порядок… Враги повели себя хитрее, действовали исподтишка, и не всегда легко было распознать – кто враг, а кто друг.
Меня перевели на работу в Москву, и Виктор переехал вместе со мной. Зинаида Павловна вышла замуж за соседа по квартире, у нее появились новые заботы, и я уговорил ее отпустить сына.
С Виктором мы, понятно, ни о чем не уславливались, но как-то само собою подразумевалось, что, закончив образование, он будет работать вместе со мной, – уже с тринадцати лет он начал считать себя чекистом.
Летом 1922 года на Урал отправлялась комиссия для осмотра железных рудников. Комиссия состояла из инженеров и работников хозяйственных учреждений, и я включен был в нее в качестве представителя Государственного политического управления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47