Экономические и торговые отношения. Гуманитарный раздел…
Мне захотелось побыть одному, наедине с самим собой пережить переполнявшее меня чувство радости, восстановить в памяти своей все события последних трех дней. Вышел в парк и зашагал к поблескивавшему невдалеке заливу. На полпути услышал оклик:
– Майкл!
«Не оборачивайся, не оборачивайся!» – требовал какой-то внутренний голос, похожий на тот, какой твердил герою знаменитой повести Гоголя Хоме Бруту: «Не гляди!»
«Не вытерпел он и глянул…» Я хорошо помнил, что последовало затем у Гоголя. И все-таки тоже не выдержал и обернулся.
И увидел Брайта. Он приближался ко мне быстрыми шагами. Что оставалось делать? Бежать? Но метрах в десяти водная поверхность преграждала мне путь. Повернуть обратно? Это значило столкнуться лицом к лицу с Брайтом.
На самом берегу я вынужден был остановиться. Через минуту Брайт уже был рядом.
– Ты не хочешь видеть меня? Знаю. Презираешь? И это знаю…
Я молчал.
– Ты ни разу не встретил меня во время Совещания, – я постарался, чтобы такой встречи не произошло, – продолжал говорить Брайт. – Ты по отношению ко мне имеешь право на все: на ненависть, на презрение, на молчание. Но у меня тоже есть право. Единственное. И я от него не отступлюсь.
– Какое у тебя есть право, подонок? – спросил я.
– Право быть выслушанным. Я хочу говорить и буду говорить. А ты можешь молчать. Выслушать меня – единственное, о чем я прошу. После этого мы уже не увидимся. Никогда! Я постараюсь.
Что мне было делать? Повернуться и дать ему по морде – благо этого никто бы не заметил? Но драка?! Драка с этим человеком!.. Да это и не человек – мразь. Наверняка платный агент ЦРУ, ФБР или… какие там еще существуют у них «спецслужбы»!
Я по-прежнему молчал, глядя на поверхность залива.
– Знаю, ты прочел мою книгу о Потсдаме… – начал было Брайт, но тут уже я не выдержал.
– Книгу?! – воскликнул я, оборачиваясь. – Ты называешь этот пасквиль, эту клевету, эту низкую ложь книгой?.. А когда начнешь поливать грязью Хельсинки? Завтра же или подождешь немного?
– Можешь оскорблять меня как хочешь, – с несвойственным ему смирением произнес Брайт. – Даже ударить. Я стерплю.
– Скажите, какой Иисус Христос явился! Он стерпит!
– И ты ни о чем не хочешь спросить меня? Ни одного человеческого слова не осталось для меня в твоем сердце?
– Я бы мог задать только один вопрос: как ты мог?! Но вопросы задаются людям. А ты слизняк. Предатель! Предал наше общее прошлое, нашу молодость, нашу дружбу, наши пусть неоправдавшиеся надежды! Неужели Джейн не чувствует омерзения, когда ложится с тобой в постель? Неужели ты можешь смотреть в глаза сыну?
– Джейн давно не ложится со мной в постель, а глаза сына закрыты…
Брайт произнес это таким странным, таким отрешенным голосом, что я опять не вытерпел и, обернувшись, посмотрел ему в лицо. И оно показалось мне страшным. Мне почудилось, что за этой обвислой кожей ничего нет – ни мяса, ни сухожилий. Брайт походил на мумию, из которой все выпотрошили, а набальзамировать забыли…
– Ничтожество! – сказал я. – Что заставило тебя стать клеветником? Деньги? Но, судя по тому, что мне известно о твоем бунгало с бассейном, ты не умирал с голода… Семейные обстоятельства?.. Может быть, ты стал наркоманом и тебе потребовались деньги на очередную порцию марихуаны или героина?.. Или предложили повышение по службе?.. Видел я тебя на побегушках у Стюарта – такой службе не позавидуешь!.. Что же, наконец, заставило тебя пойти на подлог?
– Жизнь.
– О, знаем мы таких «жизнестрадальцев»! Скажите пожалуйста, жизнь его заставила! Обычное самооправдание проституток в моменты пьяного раскаяния. И что значит в твоем понимании «жизнь»? Ты живешь в мире бизнеса и доволен этим. Нет у тебя никаких убеждений, веришь ты только в доллар. Этот зеленый кусок бумаги для тебя все – и бог и совесть! Так вот, пойди и скажи своей жене, что бывший твой товарищ, тот, который присутствовал на твоей помолвке с нею, назвал тебя подлецом. И сыну признайся, что ты предатель!
– У меня нет сына, Майкл, – тихо ответил Брайт, и я почему-то обратил внимание на то, что у него во рту недостает нескольких зубов. – У меня нет Джейн, – продолжал он. – У меня никого нет. Разве что Стюарту передать твои слова? Но он будет только рад такому моему унижению… Я сидел сейчас в соседней комнате и по отводному каналу от звукозаписывающей аппаратуры слушал твою дискуссию. Очень сожалею, что ее никто уже более не услышит. Стюарт приказал стереть всю запись с пленки. Он рассчитывал выставить тебя на посмешище. Загнать в капкан. Не получилось… Но такие, как он, не останавливаются на полпути. Эта зеленая книга их не удержит! – Он кивнул на Заключительный акт, который я прижимал к груди.
Что-то дрогнуло во мне. Но я приказал себе: не распускайся! Тем не менее подсознательно я уже сделал уступку Брайту. Нет, я не простил его, да он и сам еще ни слова не сказал в свое оправдание… Откуда им взяться, таким словам?.. Но я уступил ему уже потому, что позволил себе выслушать его. Ладно, плюнуть в физиономию ему еще успею. И как-то непроизвольно я снизошел до продолжения разговора с Брайтом:
– Три дня назад ты сам рассказывал мне, как преуспел, возвратившись с войны. Окончил колледж. Женился. Родил сына. Возглавил иностранный отдел какой-то там газеты. Значит, все это была ложь?
– Нет, правда, – покачал головой Брайт. – Сначала так и было.
– Кто же виноват, что потом, насколько я сейчас могу понять, все изменилось?
– Ты.
– Я?!
Это уж было сверхнахальством! Оболгал Потсдам, а теперь намерен оклеветать меня?
– Да, именно ты! – повторил Брайт с непонятной ожесточенностью. И добавил упавшим голосом: – Они так сказали.
– Кто «они», черт тебя побери со всеми твоими загадками?!
– Джентльмены из комиссии по расследованию антиамериканской деятельности.
– Но при чем же тут я? И как ты попал в эту комиссию? Что ты, политический деятель, что ли? Кому ты там нужен?
– Будешь слушать?
– Буду, – пообещал я. – Говори.
Мы опустились на шелковистую траву и некоторое время оба молчали. Я выжидающе смотрел на Брайта. Но он, казалось, забыл о моем присутствии, глядя на водную гладь. Потом все-таки перевел взгляд на меня и заговорил:
– Тогда я тебе не врал. По возвращении из Германии действительно получил приличное пособие как ветеран войны, поступил в «Колумбийку», окончил колледж… Свадьбу с Джейн отпраздновали. Она тоже пошла в гору: после Потсдама к ней стали проявлять особое доверие, назначили старшей машинисткой…
Я поступил в газету – тогда ветеранов брали охотно, это была «марка», престиж для газеты…
Он говорил с надрывом, но безостановочно, точно разматывал ссохнувшуюся от времени катушку воспоминаний, и при этом по-прежнему ни разу не посмотрел на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
Мне захотелось побыть одному, наедине с самим собой пережить переполнявшее меня чувство радости, восстановить в памяти своей все события последних трех дней. Вышел в парк и зашагал к поблескивавшему невдалеке заливу. На полпути услышал оклик:
– Майкл!
«Не оборачивайся, не оборачивайся!» – требовал какой-то внутренний голос, похожий на тот, какой твердил герою знаменитой повести Гоголя Хоме Бруту: «Не гляди!»
«Не вытерпел он и глянул…» Я хорошо помнил, что последовало затем у Гоголя. И все-таки тоже не выдержал и обернулся.
И увидел Брайта. Он приближался ко мне быстрыми шагами. Что оставалось делать? Бежать? Но метрах в десяти водная поверхность преграждала мне путь. Повернуть обратно? Это значило столкнуться лицом к лицу с Брайтом.
На самом берегу я вынужден был остановиться. Через минуту Брайт уже был рядом.
– Ты не хочешь видеть меня? Знаю. Презираешь? И это знаю…
Я молчал.
– Ты ни разу не встретил меня во время Совещания, – я постарался, чтобы такой встречи не произошло, – продолжал говорить Брайт. – Ты по отношению ко мне имеешь право на все: на ненависть, на презрение, на молчание. Но у меня тоже есть право. Единственное. И я от него не отступлюсь.
– Какое у тебя есть право, подонок? – спросил я.
– Право быть выслушанным. Я хочу говорить и буду говорить. А ты можешь молчать. Выслушать меня – единственное, о чем я прошу. После этого мы уже не увидимся. Никогда! Я постараюсь.
Что мне было делать? Повернуться и дать ему по морде – благо этого никто бы не заметил? Но драка?! Драка с этим человеком!.. Да это и не человек – мразь. Наверняка платный агент ЦРУ, ФБР или… какие там еще существуют у них «спецслужбы»!
Я по-прежнему молчал, глядя на поверхность залива.
– Знаю, ты прочел мою книгу о Потсдаме… – начал было Брайт, но тут уже я не выдержал.
– Книгу?! – воскликнул я, оборачиваясь. – Ты называешь этот пасквиль, эту клевету, эту низкую ложь книгой?.. А когда начнешь поливать грязью Хельсинки? Завтра же или подождешь немного?
– Можешь оскорблять меня как хочешь, – с несвойственным ему смирением произнес Брайт. – Даже ударить. Я стерплю.
– Скажите, какой Иисус Христос явился! Он стерпит!
– И ты ни о чем не хочешь спросить меня? Ни одного человеческого слова не осталось для меня в твоем сердце?
– Я бы мог задать только один вопрос: как ты мог?! Но вопросы задаются людям. А ты слизняк. Предатель! Предал наше общее прошлое, нашу молодость, нашу дружбу, наши пусть неоправдавшиеся надежды! Неужели Джейн не чувствует омерзения, когда ложится с тобой в постель? Неужели ты можешь смотреть в глаза сыну?
– Джейн давно не ложится со мной в постель, а глаза сына закрыты…
Брайт произнес это таким странным, таким отрешенным голосом, что я опять не вытерпел и, обернувшись, посмотрел ему в лицо. И оно показалось мне страшным. Мне почудилось, что за этой обвислой кожей ничего нет – ни мяса, ни сухожилий. Брайт походил на мумию, из которой все выпотрошили, а набальзамировать забыли…
– Ничтожество! – сказал я. – Что заставило тебя стать клеветником? Деньги? Но, судя по тому, что мне известно о твоем бунгало с бассейном, ты не умирал с голода… Семейные обстоятельства?.. Может быть, ты стал наркоманом и тебе потребовались деньги на очередную порцию марихуаны или героина?.. Или предложили повышение по службе?.. Видел я тебя на побегушках у Стюарта – такой службе не позавидуешь!.. Что же, наконец, заставило тебя пойти на подлог?
– Жизнь.
– О, знаем мы таких «жизнестрадальцев»! Скажите пожалуйста, жизнь его заставила! Обычное самооправдание проституток в моменты пьяного раскаяния. И что значит в твоем понимании «жизнь»? Ты живешь в мире бизнеса и доволен этим. Нет у тебя никаких убеждений, веришь ты только в доллар. Этот зеленый кусок бумаги для тебя все – и бог и совесть! Так вот, пойди и скажи своей жене, что бывший твой товарищ, тот, который присутствовал на твоей помолвке с нею, назвал тебя подлецом. И сыну признайся, что ты предатель!
– У меня нет сына, Майкл, – тихо ответил Брайт, и я почему-то обратил внимание на то, что у него во рту недостает нескольких зубов. – У меня нет Джейн, – продолжал он. – У меня никого нет. Разве что Стюарту передать твои слова? Но он будет только рад такому моему унижению… Я сидел сейчас в соседней комнате и по отводному каналу от звукозаписывающей аппаратуры слушал твою дискуссию. Очень сожалею, что ее никто уже более не услышит. Стюарт приказал стереть всю запись с пленки. Он рассчитывал выставить тебя на посмешище. Загнать в капкан. Не получилось… Но такие, как он, не останавливаются на полпути. Эта зеленая книга их не удержит! – Он кивнул на Заключительный акт, который я прижимал к груди.
Что-то дрогнуло во мне. Но я приказал себе: не распускайся! Тем не менее подсознательно я уже сделал уступку Брайту. Нет, я не простил его, да он и сам еще ни слова не сказал в свое оправдание… Откуда им взяться, таким словам?.. Но я уступил ему уже потому, что позволил себе выслушать его. Ладно, плюнуть в физиономию ему еще успею. И как-то непроизвольно я снизошел до продолжения разговора с Брайтом:
– Три дня назад ты сам рассказывал мне, как преуспел, возвратившись с войны. Окончил колледж. Женился. Родил сына. Возглавил иностранный отдел какой-то там газеты. Значит, все это была ложь?
– Нет, правда, – покачал головой Брайт. – Сначала так и было.
– Кто же виноват, что потом, насколько я сейчас могу понять, все изменилось?
– Ты.
– Я?!
Это уж было сверхнахальством! Оболгал Потсдам, а теперь намерен оклеветать меня?
– Да, именно ты! – повторил Брайт с непонятной ожесточенностью. И добавил упавшим голосом: – Они так сказали.
– Кто «они», черт тебя побери со всеми твоими загадками?!
– Джентльмены из комиссии по расследованию антиамериканской деятельности.
– Но при чем же тут я? И как ты попал в эту комиссию? Что ты, политический деятель, что ли? Кому ты там нужен?
– Будешь слушать?
– Буду, – пообещал я. – Говори.
Мы опустились на шелковистую траву и некоторое время оба молчали. Я выжидающе смотрел на Брайта. Но он, казалось, забыл о моем присутствии, глядя на водную гладь. Потом все-таки перевел взгляд на меня и заговорил:
– Тогда я тебе не врал. По возвращении из Германии действительно получил приличное пособие как ветеран войны, поступил в «Колумбийку», окончил колледж… Свадьбу с Джейн отпраздновали. Она тоже пошла в гору: после Потсдама к ней стали проявлять особое доверие, назначили старшей машинисткой…
Я поступил в газету – тогда ветеранов брали охотно, это была «марка», престиж для газеты…
Он говорил с надрывом, но безостановочно, точно разматывал ссохнувшуюся от времени катушку воспоминаний, и при этом по-прежнему ни разу не посмотрел на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141