Но комиссар продолжал говорить, то возвышая голос, то снижая его до шепота:
— Бойцы твои, Игнатыч, дрались геройски, слышишь? Ты держись, не смей помирать, дел впереди много, завтра, может, снова в бой. Ты меня слышишь?
И вдруг Пастухову показалось, что окровавленные бинты на груди Горелова чуть шелохнулись.
— Давай сюда свет! Ближе! — крикнул он я, выхватив коптилку из рук бойца, поднес ее к лицу Горелова.
Но глаза ротного по-прежнему были закрыты. Смерть, казалось, уже наложила свою печать на его морщинистое, со впавшими щеками лицо.
У входа послышался шорох осыпающейся земли, и в землянку поспешно вошли двое. Пастухов приподнял коптилку и увидел, что один из вошедших был рядовым, в петлицах другого зеленели два «кубика». В руке он держал маленький дерматиновый чемоданчик.
— Товарищ комиссар, — доложил тот, что был с чемоданчиком, тщетно пытаясь выпрямиться и упираясь головой в потолок землянки, — военфельдшер Курбатов. Носилки там, у входа. Сейчас мы его…
Не договорив, он склонился над Гореловым, приложил ухо к его забинтованной груди, поднял голову и почему-то шепотом сказал:
— Дышит!
Торопливо раскрыл чемоданчик, вытащил из продолговатой металлической коробки шприц и, закатав Горелову рукав гимнастерки, сделал укол. Несколько секунд глядел на по-прежнему неподвижно лежавшего Горелова, потом скомандовал: «Взяли!» — и добавил:
— Пособите к носилкам вынести, товарищ комиссар.
Поставив коптилку на пол, Пастухов приподнял Горелова за плечи и вдруг заметил, что тот открыл глаза.
— Игнатыч! — не помня себя от радости, вскрикнул Пастухов. — Это я, комиссар! Лучше тебе?
— Товарищ старший политрук, нести надо! — настойчиво сказал военфельдшер и скомандовал пришедшему с ним бойцу и связному: — Вы за ноги берите, а мы с товарищем комиссаром…
Он не договорил, потому что в этот момент Горелов едва слышно, но отчетливо произнес:
— Не трожьте!..
Все, невольно подчиняясь его приказу, опустили руки.
— Михаил Игнатьевич, — снова склонясь над Гореловым, сказал Пастухов, чувствуя, что не может справиться с охватившим его волнением, — держись, все в порядке будет! Мы тебя сейчас в ПМП доставим, а ты лежи, спокойно лежи, ни о чем не думай, только лежи!.. Давайте, товарищи, взяли!
— Оставьте! — на этот раз уже громче проговорил Горелов.
Все опять застыли в нерешительности.
Пастухов увидел, что губы Горелова снова зашевелились, но слов не было слышно. Комиссар опять склонился над раненым, почти касаясь ухом его запекшихся губ. И тогда услышал затухающий шепот:
— Как… высота?
— Отстояли, Игнатыч, наша высота! Как была, так и есть: наша! — на одном дыхании выпалил Пастухов.
— Ну… вот… значит, и теперь то же…
— Что он говорит, товарищ комиссар? — торопливо спросил военфельдшер.
— Погоди, тихо! — перебил его Пастухов.
Горелов снова пытался что-то сказать.
Приникнув к его губам, Пастухов с трудом разобрал:
— Партбилет возьми, комиссар, партбилет…
Губы Горелова сомкнулись, глаза закрылись.
— Просит взять партбилет, — нерешительно повторил Пастухов. И добавил: — Он у него в кармане лежал, в гимнастерке.
— Какой уж там партбилет, товарищ комиссар! — наклоняясь, проговорил связной. — Я же докладывал, у него вся грудь разворочена! Что в груди и что в кармане — все теперь воедино смешано…
«Да что же я делаю?! — растерянно подумал Пастухов. — Ведь каждая минута дорога…»
— Быстро, взяли! — скомандовал он, приподнимая Горелова за плечи.
С трудом развернувшись в тесной землянке, они вынесли ротного наружу и уложили на носилки. Странный желтый туман по-прежнему мешал что-либо разглядеть даже вблизи.
— Под голову ему надо подложить, под голову! — бормотал Пастухов.
Связной нырнул обратно в землянку и выбежал оттуда, держа в руке солдатскую стеганку. Военфельдшер сложил ее вчетверо, наклонился, чтобы подложить в изголовье, и вдруг припал ухом к груди Горелова. Выпрямился и сказал:
— Все. Скончался.
— Врешь! — яростно крикнул Пастухов.
— Зачем врать, товарищ комиссар, — с обидой сказал военфельдшер. — Не дышит. Да и кровь ртом пошла, глядите.
Но заставить себя снова заглянуть в лицо Горелова Пастухов не мог. Руки и ноги его онемели, в горле стоял ком. Наконец он проговорил:
— Несите туда. К главной высоте. Похороним на вершине.
Теперь Пастухов стоял один, окутанный желтым туманом. Где-то гудели самолеты. Слышались редкие орудийные выстрелы.
18
С того момента как командующий 42-й армией Федюнинский доложил Жукову, что немцы начали артподготовку в районе Пулковских высот, командующий фронтом не отходил от телефонов.
Минут через двадцать к нему зашел Жданов.
— Георгий Константинович, — сказал он, — вы, конечно, знаете, что противник снова обстреливает Пулковскую?
— Да.
— Сорок вторая просила штаб Балтфлота сосредоточить огонь Кронштадта на подступах к высоте.
Жуков кивнул.
— Но им ответили, — продолжал Жданов, — что вы приказали произвести все расчеты для ведения огня по району Финского Койрова. Словом, моряки утверждают, что им приказано держать на прицеле именно этот район и по другим объектам пока не стрелять.
— Не знаю, кто именно вам пожаловался, — хмуро сказал Жуков, — но все действительно обстоит так, как вы сказали. В Кронштадте создалось трудное положение, немцы ведут бомбежку кораблей. Трибуц сообщает, что в налетах участвует до двухсот семидесяти самолетов. В этих условиях единственная задача, которую я мог поставить перед моряками, — это по первому требованию обеспечить массированный огонь по Финскому Койрову. Учтите и другое: запас тяжелых артиллерийских снарядов в Кронштадте не беспределен.
Жданов опустился в кожаное кресло у стола, за которым сидел Жуков, побарабанил пальцами по массивному подлокотнику.
— Георгий Константинович, вы по-прежнему придерживаетесь своей гипотезы? — спросил он.
— Да, — сухо ответил Жуков. — Впрочем, теперь ждать уже недолго. Ближайшее будущее покажет.
— Но оно может решить и судьбу Ленинграда, — тихо проговорил Жданов.
— Из Ленинграда мы, пока живы, не уйдем. А убьют, так и уходить не придется, — со злой усмешкой сказал Жуков.
— Но если враг захватит Пулковскую…
— Андрей Александрович, — прервал его командующий, — Пулковскую высоту обороняют сейчас дивизия народного ополчения, морская бригада и часть сил дивизии НКВД. На этом рубеже сосредоточен огонь нашей полевой и железнодорожной артиллерии. Большего дать не можем. Впрочем… я слежу за обстановкой.
— Хорошо. — Жданов встал. — Тогда я пойду. Сейчас должен приехать Козин с Кировского. В случае чего, буду у себя.
Жуков остался один. Он посмотрел на часы, нажал кнопку звонка и, едва порученец появился в дверях, приказал:
— Федюнинского!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
— Бойцы твои, Игнатыч, дрались геройски, слышишь? Ты держись, не смей помирать, дел впереди много, завтра, может, снова в бой. Ты меня слышишь?
И вдруг Пастухову показалось, что окровавленные бинты на груди Горелова чуть шелохнулись.
— Давай сюда свет! Ближе! — крикнул он я, выхватив коптилку из рук бойца, поднес ее к лицу Горелова.
Но глаза ротного по-прежнему были закрыты. Смерть, казалось, уже наложила свою печать на его морщинистое, со впавшими щеками лицо.
У входа послышался шорох осыпающейся земли, и в землянку поспешно вошли двое. Пастухов приподнял коптилку и увидел, что один из вошедших был рядовым, в петлицах другого зеленели два «кубика». В руке он держал маленький дерматиновый чемоданчик.
— Товарищ комиссар, — доложил тот, что был с чемоданчиком, тщетно пытаясь выпрямиться и упираясь головой в потолок землянки, — военфельдшер Курбатов. Носилки там, у входа. Сейчас мы его…
Не договорив, он склонился над Гореловым, приложил ухо к его забинтованной груди, поднял голову и почему-то шепотом сказал:
— Дышит!
Торопливо раскрыл чемоданчик, вытащил из продолговатой металлической коробки шприц и, закатав Горелову рукав гимнастерки, сделал укол. Несколько секунд глядел на по-прежнему неподвижно лежавшего Горелова, потом скомандовал: «Взяли!» — и добавил:
— Пособите к носилкам вынести, товарищ комиссар.
Поставив коптилку на пол, Пастухов приподнял Горелова за плечи и вдруг заметил, что тот открыл глаза.
— Игнатыч! — не помня себя от радости, вскрикнул Пастухов. — Это я, комиссар! Лучше тебе?
— Товарищ старший политрук, нести надо! — настойчиво сказал военфельдшер и скомандовал пришедшему с ним бойцу и связному: — Вы за ноги берите, а мы с товарищем комиссаром…
Он не договорил, потому что в этот момент Горелов едва слышно, но отчетливо произнес:
— Не трожьте!..
Все, невольно подчиняясь его приказу, опустили руки.
— Михаил Игнатьевич, — снова склонясь над Гореловым, сказал Пастухов, чувствуя, что не может справиться с охватившим его волнением, — держись, все в порядке будет! Мы тебя сейчас в ПМП доставим, а ты лежи, спокойно лежи, ни о чем не думай, только лежи!.. Давайте, товарищи, взяли!
— Оставьте! — на этот раз уже громче проговорил Горелов.
Все опять застыли в нерешительности.
Пастухов увидел, что губы Горелова снова зашевелились, но слов не было слышно. Комиссар опять склонился над раненым, почти касаясь ухом его запекшихся губ. И тогда услышал затухающий шепот:
— Как… высота?
— Отстояли, Игнатыч, наша высота! Как была, так и есть: наша! — на одном дыхании выпалил Пастухов.
— Ну… вот… значит, и теперь то же…
— Что он говорит, товарищ комиссар? — торопливо спросил военфельдшер.
— Погоди, тихо! — перебил его Пастухов.
Горелов снова пытался что-то сказать.
Приникнув к его губам, Пастухов с трудом разобрал:
— Партбилет возьми, комиссар, партбилет…
Губы Горелова сомкнулись, глаза закрылись.
— Просит взять партбилет, — нерешительно повторил Пастухов. И добавил: — Он у него в кармане лежал, в гимнастерке.
— Какой уж там партбилет, товарищ комиссар! — наклоняясь, проговорил связной. — Я же докладывал, у него вся грудь разворочена! Что в груди и что в кармане — все теперь воедино смешано…
«Да что же я делаю?! — растерянно подумал Пастухов. — Ведь каждая минута дорога…»
— Быстро, взяли! — скомандовал он, приподнимая Горелова за плечи.
С трудом развернувшись в тесной землянке, они вынесли ротного наружу и уложили на носилки. Странный желтый туман по-прежнему мешал что-либо разглядеть даже вблизи.
— Под голову ему надо подложить, под голову! — бормотал Пастухов.
Связной нырнул обратно в землянку и выбежал оттуда, держа в руке солдатскую стеганку. Военфельдшер сложил ее вчетверо, наклонился, чтобы подложить в изголовье, и вдруг припал ухом к груди Горелова. Выпрямился и сказал:
— Все. Скончался.
— Врешь! — яростно крикнул Пастухов.
— Зачем врать, товарищ комиссар, — с обидой сказал военфельдшер. — Не дышит. Да и кровь ртом пошла, глядите.
Но заставить себя снова заглянуть в лицо Горелова Пастухов не мог. Руки и ноги его онемели, в горле стоял ком. Наконец он проговорил:
— Несите туда. К главной высоте. Похороним на вершине.
Теперь Пастухов стоял один, окутанный желтым туманом. Где-то гудели самолеты. Слышались редкие орудийные выстрелы.
18
С того момента как командующий 42-й армией Федюнинский доложил Жукову, что немцы начали артподготовку в районе Пулковских высот, командующий фронтом не отходил от телефонов.
Минут через двадцать к нему зашел Жданов.
— Георгий Константинович, — сказал он, — вы, конечно, знаете, что противник снова обстреливает Пулковскую?
— Да.
— Сорок вторая просила штаб Балтфлота сосредоточить огонь Кронштадта на подступах к высоте.
Жуков кивнул.
— Но им ответили, — продолжал Жданов, — что вы приказали произвести все расчеты для ведения огня по району Финского Койрова. Словом, моряки утверждают, что им приказано держать на прицеле именно этот район и по другим объектам пока не стрелять.
— Не знаю, кто именно вам пожаловался, — хмуро сказал Жуков, — но все действительно обстоит так, как вы сказали. В Кронштадте создалось трудное положение, немцы ведут бомбежку кораблей. Трибуц сообщает, что в налетах участвует до двухсот семидесяти самолетов. В этих условиях единственная задача, которую я мог поставить перед моряками, — это по первому требованию обеспечить массированный огонь по Финскому Койрову. Учтите и другое: запас тяжелых артиллерийских снарядов в Кронштадте не беспределен.
Жданов опустился в кожаное кресло у стола, за которым сидел Жуков, побарабанил пальцами по массивному подлокотнику.
— Георгий Константинович, вы по-прежнему придерживаетесь своей гипотезы? — спросил он.
— Да, — сухо ответил Жуков. — Впрочем, теперь ждать уже недолго. Ближайшее будущее покажет.
— Но оно может решить и судьбу Ленинграда, — тихо проговорил Жданов.
— Из Ленинграда мы, пока живы, не уйдем. А убьют, так и уходить не придется, — со злой усмешкой сказал Жуков.
— Но если враг захватит Пулковскую…
— Андрей Александрович, — прервал его командующий, — Пулковскую высоту обороняют сейчас дивизия народного ополчения, морская бригада и часть сил дивизии НКВД. На этом рубеже сосредоточен огонь нашей полевой и железнодорожной артиллерии. Большего дать не можем. Впрочем… я слежу за обстановкой.
— Хорошо. — Жданов встал. — Тогда я пойду. Сейчас должен приехать Козин с Кировского. В случае чего, буду у себя.
Жуков остался один. Он посмотрел на часы, нажал кнопку звонка и, едва порученец появился в дверях, приказал:
— Федюнинского!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79