е. суши и морей, которое в общем-то делит наш земной шар на «полушарие земель» и «полушарие морей».
Соголь взял с этажерки глобус и поставил его на стол.
– Вот что, собственно, лежит в основе моих расчетов. Прежде всего я намечаю параллель – между пятидесятым и пятьдесят вторым градусами северной широты. Наибольшая протяженность суши – именно на этой широте; она пересекает юг Канады, затем весьма старый континент от юга Англии до острова Сахалин. А теперь я провожу меридиан, тоже пересекающий наибольшую поверхность суши. Он располагается между двадцатым и двадцать восьмым градусами восточной долготы и пересекает старый мир примерно от Шпицбергена до Южной Африки. Я оставляю этот зазор в восемь градусов, потому что Средиземное море можно рассматривать и как море в собственном смысле этого слова, и как простой морской анклав на континенте. Следуя некоторой традиции, надо было бы проводить этот меридиан строго по Большой пирамиде Хеопса. Но в принципе это не так уж и существенно. Эти две линии пересекаются, как вы видите, где-то в районе восточной Польши, на Украине или в Белоруссии, в четырехугольнике Варшава-Краков-Минск-Киев…
– Восхитительно! – воскликнул Чикориа, портной-гегельянец. – Я все понял! Поскольку искомый остров безусловно больше по площади, чем очерченный четырехугольник, эти приблизительные вычисления совершенно достаточны. Гора Аналог в таком случае находится в районе-антиподе этого, очерченного вами, то есть расположена она, подождите-ка, сейчас прикину… вот здесь, на юго-востоке от Тасмании и на юго-западе от Новой Зеландии, к востоку от Оклендских островов.
– Рассуждение толковое, – сказал Соголь, – рассуждение, бесспорно, толковое, но несколько поспешное. Это все было бы так, если бы плотность суши повсюду была одинаковой. Но предположим, что мы разрезали бы – на рельефной планисфере – все эти огромные массы континентальных пород и подвесили бы все это на веревочке, крепящейся в центральном четырехугольнике. Можно предположить, что массы американских, евро-азиатских и африканских горных пород, в большинстве своем расположенные ниже пятидесятой широты, сильно перетянут планисферу в сторону юга. Вес Гималаев, гор в Монголии и африканских горных массивов одержит верх – да, да, возможно и такое – над американскими горами и изменит баланс в пользу востока, но точно я это смогу сказать вам только после некоторых, более подробных вычислений. Надо, стало быть, сильно сместить центр тяжести суши к югу или даже чуть-чуть к востоку. Это может привести нас на Балканы или прямо в Египет, а то и в Халдею, к библейским райским местам. Но не будем ничего предполагать. В любом случае Гора Аналог была и остается где-то в южной части тихоокеанского бассейна. Я прошу у вас еще несколько дней, чтобы окончательно привести в порядок свои расчеты. Затем нам понадобится некоторое время на подготовку – как для того, чтобы отправиться в экспедицию, так и для того, чтобы каждый мог уладить свои собственные дела перед дальним походом. Предлагаю наметить отправление на первые числа октября; у нас останется целых два месяца – таким образом, мы окажемся в южной части тихоокеанского бассейна в ноябре, то есть весной.
Остается утрясти кучу второстепенных, но довольно существенных проблем. Например, решить вопрос материально-технического оснащения экспедиции.
Артур Бивер быстро сказал:
– Моя яхта «Невозможная» – славное суденышко, она ходила в кругосветку, и доплывем мы на ней прекрасно. Что до денег, необходимых нам, так вместе как-нибудь разберемся, но уже теперь я уверен, что у нас будет все, что нужно.
– За такие добрые слова, дорогой Артур, – сказал отец Соголь, – вам положен титул «Спасителя миллиардеров». Ну и пусть нам предстоит огромная работа. Надо только, чтобы каждый из нас внес свою лепту. Давайте назначим, если вы не против, вторую нашу встречу на будущее воскресенье, в два часа. Я расскажу о своих последних расчетах, и мы наметим план действий.
Тут все пропустили по одному-другому стаканчику, выкурили по сигарете, и через слуховое окошко с помощью веревки каждый в задумчивости удалился своей дорогой.
В эту неделю не произошло ничего такого, о чем стоило бы непременно рассказать. За исключением, пожалуй, нескольких писем. Прежде всего о грустной записке поэта Альфонса Камара, который сожалел, что состояние его здоровья, по зрелом размышлении, не позволяет ему отправиться вместе с нами. Он, впрочем, хотел на свой лад принять участие в экспедиции и посему прислал мне несколько «Походных песен горцев», благодаря которым, по его утверждению, «он мысленно будет сопутствовать нам в этом восхитительном приключении». Песни у него были на самый разный лад и на все возможные в альпинистской жизни обстоятельства. Я вам процитирую ту, которая мне понравилась больше других, – хотя, вне всякого сомнения, если вам незнакомы мелкие неприятности, о которых здесь идет речь, все это покажется страшно глупым. Это и впрямь глупо, но, как говорится, всякого жита должно быть по лопате.
ПЕЧАЛЬНАЯ ПЕСНЬ ГОРЕ-АЛЬПИНИСТОВ
Чай пахнет алюминием, и на троих – один тюфяк, так, правда, было потеплее, но на рассвете воздух злее и режет бритвой, не жалея, а ониушли впотьмах.
Мои часы. остановились, твои как-то заблудились, все мы липкие от меда, над нами небо все в комках, мы вышли, раз уж день настал, камнями горы плакали и лед уже желтел; в руке холодной – тяжесть, во фляге – керосин, а канат замерз, ну чисто ерш колючий трубочиста.
Хижина была – блоховник, храп стоял безжалостный, ухи мои отморожеты, на турпан похожа ты; мне карманов не хватило, в косточке чернослива компас ты мой все ж нашла; ножик свой позабыл я, но зато у тебя щетка есть, и какая! – зубная она у тебя.
Двадцать пять тысяч часов восходим, а все еще будто внизу, шоколад гололедом мы заедаем, пробуя на зуб; пробуксовываем мы в сыре, что-то едкое есть в эфире, и в двух шагах ничего не видать.
Постой чуть-чуть, себя побереги, смотри, как мой рюкзак резвится, мне сердце болью надрывая, он прыгает, стремится вниз; провалы, что-то булькает, и воздух черно-сиз; там – железные дороги, на моренах – рюкзаки, десять тысяч, – ломать ноги приходите, дураки; правда, нет, не рюкзаки, это пропасти повсюду, да еще торчат оттуда гнусные подножки. Вот какой во мне хавос, дай мне на спину свой воз, будем очень осторожны с косточками черных слив.
Трещина ледника от смеха лопнет, провалимся мы до подбородка, вот и пространство в серых тонах; улуаром мы кошиблись, зубы свои о колени расшибли, жандармы к себе нас не подпускают; в памяти моей – блок, консоль – в желудке, жажда мучает целые сутки, а два пальца у меня синие, как незабудки.
И какая там вершина – только баночка сардинок, наши отзывы заклинило – развязывали вечность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Соголь взял с этажерки глобус и поставил его на стол.
– Вот что, собственно, лежит в основе моих расчетов. Прежде всего я намечаю параллель – между пятидесятым и пятьдесят вторым градусами северной широты. Наибольшая протяженность суши – именно на этой широте; она пересекает юг Канады, затем весьма старый континент от юга Англии до острова Сахалин. А теперь я провожу меридиан, тоже пересекающий наибольшую поверхность суши. Он располагается между двадцатым и двадцать восьмым градусами восточной долготы и пересекает старый мир примерно от Шпицбергена до Южной Африки. Я оставляю этот зазор в восемь градусов, потому что Средиземное море можно рассматривать и как море в собственном смысле этого слова, и как простой морской анклав на континенте. Следуя некоторой традиции, надо было бы проводить этот меридиан строго по Большой пирамиде Хеопса. Но в принципе это не так уж и существенно. Эти две линии пересекаются, как вы видите, где-то в районе восточной Польши, на Украине или в Белоруссии, в четырехугольнике Варшава-Краков-Минск-Киев…
– Восхитительно! – воскликнул Чикориа, портной-гегельянец. – Я все понял! Поскольку искомый остров безусловно больше по площади, чем очерченный четырехугольник, эти приблизительные вычисления совершенно достаточны. Гора Аналог в таком случае находится в районе-антиподе этого, очерченного вами, то есть расположена она, подождите-ка, сейчас прикину… вот здесь, на юго-востоке от Тасмании и на юго-западе от Новой Зеландии, к востоку от Оклендских островов.
– Рассуждение толковое, – сказал Соголь, – рассуждение, бесспорно, толковое, но несколько поспешное. Это все было бы так, если бы плотность суши повсюду была одинаковой. Но предположим, что мы разрезали бы – на рельефной планисфере – все эти огромные массы континентальных пород и подвесили бы все это на веревочке, крепящейся в центральном четырехугольнике. Можно предположить, что массы американских, евро-азиатских и африканских горных пород, в большинстве своем расположенные ниже пятидесятой широты, сильно перетянут планисферу в сторону юга. Вес Гималаев, гор в Монголии и африканских горных массивов одержит верх – да, да, возможно и такое – над американскими горами и изменит баланс в пользу востока, но точно я это смогу сказать вам только после некоторых, более подробных вычислений. Надо, стало быть, сильно сместить центр тяжести суши к югу или даже чуть-чуть к востоку. Это может привести нас на Балканы или прямо в Египет, а то и в Халдею, к библейским райским местам. Но не будем ничего предполагать. В любом случае Гора Аналог была и остается где-то в южной части тихоокеанского бассейна. Я прошу у вас еще несколько дней, чтобы окончательно привести в порядок свои расчеты. Затем нам понадобится некоторое время на подготовку – как для того, чтобы отправиться в экспедицию, так и для того, чтобы каждый мог уладить свои собственные дела перед дальним походом. Предлагаю наметить отправление на первые числа октября; у нас останется целых два месяца – таким образом, мы окажемся в южной части тихоокеанского бассейна в ноябре, то есть весной.
Остается утрясти кучу второстепенных, но довольно существенных проблем. Например, решить вопрос материально-технического оснащения экспедиции.
Артур Бивер быстро сказал:
– Моя яхта «Невозможная» – славное суденышко, она ходила в кругосветку, и доплывем мы на ней прекрасно. Что до денег, необходимых нам, так вместе как-нибудь разберемся, но уже теперь я уверен, что у нас будет все, что нужно.
– За такие добрые слова, дорогой Артур, – сказал отец Соголь, – вам положен титул «Спасителя миллиардеров». Ну и пусть нам предстоит огромная работа. Надо только, чтобы каждый из нас внес свою лепту. Давайте назначим, если вы не против, вторую нашу встречу на будущее воскресенье, в два часа. Я расскажу о своих последних расчетах, и мы наметим план действий.
Тут все пропустили по одному-другому стаканчику, выкурили по сигарете, и через слуховое окошко с помощью веревки каждый в задумчивости удалился своей дорогой.
В эту неделю не произошло ничего такого, о чем стоило бы непременно рассказать. За исключением, пожалуй, нескольких писем. Прежде всего о грустной записке поэта Альфонса Камара, который сожалел, что состояние его здоровья, по зрелом размышлении, не позволяет ему отправиться вместе с нами. Он, впрочем, хотел на свой лад принять участие в экспедиции и посему прислал мне несколько «Походных песен горцев», благодаря которым, по его утверждению, «он мысленно будет сопутствовать нам в этом восхитительном приключении». Песни у него были на самый разный лад и на все возможные в альпинистской жизни обстоятельства. Я вам процитирую ту, которая мне понравилась больше других, – хотя, вне всякого сомнения, если вам незнакомы мелкие неприятности, о которых здесь идет речь, все это покажется страшно глупым. Это и впрямь глупо, но, как говорится, всякого жита должно быть по лопате.
ПЕЧАЛЬНАЯ ПЕСНЬ ГОРЕ-АЛЬПИНИСТОВ
Чай пахнет алюминием, и на троих – один тюфяк, так, правда, было потеплее, но на рассвете воздух злее и режет бритвой, не жалея, а ониушли впотьмах.
Мои часы. остановились, твои как-то заблудились, все мы липкие от меда, над нами небо все в комках, мы вышли, раз уж день настал, камнями горы плакали и лед уже желтел; в руке холодной – тяжесть, во фляге – керосин, а канат замерз, ну чисто ерш колючий трубочиста.
Хижина была – блоховник, храп стоял безжалостный, ухи мои отморожеты, на турпан похожа ты; мне карманов не хватило, в косточке чернослива компас ты мой все ж нашла; ножик свой позабыл я, но зато у тебя щетка есть, и какая! – зубная она у тебя.
Двадцать пять тысяч часов восходим, а все еще будто внизу, шоколад гололедом мы заедаем, пробуя на зуб; пробуксовываем мы в сыре, что-то едкое есть в эфире, и в двух шагах ничего не видать.
Постой чуть-чуть, себя побереги, смотри, как мой рюкзак резвится, мне сердце болью надрывая, он прыгает, стремится вниз; провалы, что-то булькает, и воздух черно-сиз; там – железные дороги, на моренах – рюкзаки, десять тысяч, – ломать ноги приходите, дураки; правда, нет, не рюкзаки, это пропасти повсюду, да еще торчат оттуда гнусные подножки. Вот какой во мне хавос, дай мне на спину свой воз, будем очень осторожны с косточками черных слив.
Трещина ледника от смеха лопнет, провалимся мы до подбородка, вот и пространство в серых тонах; улуаром мы кошиблись, зубы свои о колени расшибли, жандармы к себе нас не подпускают; в памяти моей – блок, консоль – в желудке, жажда мучает целые сутки, а два пальца у меня синие, как незабудки.
И какая там вершина – только баночка сардинок, наши отзывы заклинило – развязывали вечность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29