У погонщика ослов глаза тоже заблестели, но сверкали они алчностью.
– Случай, – сказал он, – чистая случайность! Я на это больше не попадусь!
– Надо будет, – сказала Джудит, – сшить маленькие, но очень прочные мешочки, мы будем носить их на шее и складывать туда перадамы, которые найдем.
Предусмотрительность и в самом деле необходимая. Дождь кончился еще накануне, солнце подсушивало дороги, завтра на рассвете надо было выходить. Перед сном каждый смастерил себе аккуратный мешочек для грядущих перадамов.
Глава пятая
ГУСТАЯ ночная тьма еще облепляла нас внизу, у подножия елей, а высокие вершины их уже вписывали свой красивый узор в перламутровое небо; чуть позже низко, среди стволов, загорелись красноватые пятнышки, и многим из нас открылся в небе вымытый голубой цвет глаз наших бабушек. Понемногу из черноты выплывала вся гамма зеленых цветов, и время от времени свежий аромат бука затмевал запах смолы и усиливал грибные запахи. Птички вели свои несерьезные утренние разговоры: то верещали как трещотки, то звенели серебром, то журчали как роднички, то в их пении звучал голос флейты. Мы шли молча. Караван наш был длинный: десять ослов, три погонщика и пятнадцать носильщиков. Каждый из нас нес себе пропитание на день и свои вещи. У некоторых была своя тяжелая ноша и на сердце, и на уме. Мы быстро наловчились ходить, как ходят горцы, и усвоили изнурительную тактику, которая необходима с первых шагов, если хочешь идти долго и не уставать. На ходу я перебирал в памяти события, приведшие меня сюда, – начиная со статьи, которая появилась в журнале «Ископаемые», и первой своей встречи с Соголем. По счастью, ослы были приучены идти не слишком быстро; они напоминали мне тех, что я видел в Бигорре, и я без устали смотрел на плавную игру их мускулов, никогда не перенапрягавшихся зазря. Я думал о тех четырех, струсивших, которые прислали нам свои извинения. Как далеко от нас они были, Жюли Бонасс, Эмиль Горж, Чикориа и этот славный Альфонс Камар со своими дорожными песнями! Это был уже другой мир. Вспомнив их, я сам с собой наедине расхохотался. Можно подумать, что в горах кто-нибудь поет на ходу! Да, иногда поет, после того как несколько часов карабкается по осыпям или дерну, поет сам про себя, крепко сжав зубы. Я, например, пою:
«тяк! тяк! тяк! тяк!» – один «тяк» на шаг; по снегу в полдень это звучит так– «тяк! чи-чи-тяк!»
Или другая песня: «штум! ди-ди-штум!» – или:
«джи… пуфф! джи… пуфф!»
Я знаю только такой способ петь в горах. Заснеженных вершин больше не было видно, только лесистые склоны, обрывающиеся известковыми отвесными скалами, да в глубине долин справа, среди просветов в лесу виднелся поток. За последним поворотом тропинки исчез и морской горизонт, поднимавшийся все выше и выше, по мере того как мы шли вверх. Я грыз сухарик. Осел, взмахнув хвостом, обрушил на меня целую тучу мух. Мои спутники тоже призадумались. Все-таки что-то загадочное было в той легкости, с которой мы попали на континент Горы Аналог; и потом, уж очень было похоже, что нас ждали. Я думаю, позже все объяснится. Бернар, главный среди носильщиков, тоже был задумчив не меньше нашего, однако не так часто, как мы, отвлекался. А нам и правда трудно было не отвлечься каждую минуту: то на голубую белочку, то на красноглазого горностая, столбиком замиравшего посреди изумрудной полянки, где словно разбрызганы были кроваво-красные мухоморы, то на стадо единорогов – мы поначалу приняли их за серн, они вспрыгивали на облысевший отрог другого косогора, – то на летучую ящерицу, которая скакала прямо перед нами с одного дерева на другое, клацая зубами. Все нанятые нами люди, за исключением Бернара, несли на своих рюкзаках по маленькому луку, сделанному из рога, и по пучку коротких стрел без оперения. Во время первого же большого привала, незадолго до полудня, трое или четверо удалились и вернулись с несколькими куропатками и с тушей зверя, похожего на большого индийского кабана. Один из них сказал мне:
«Надо пользоваться моментом, пока охота разрешена. Мы съедим их сегодня вечером. Выше – все, никакой для нас дичи не будет!»
Тропинка вела из лесу и спускалась мимо залитого солнцем крольчатника к потоку, несшемуся с шумным клокотаньем толпы; мы перешли его вброд. Всколыхнув с мокрого берега целые тучи перламутровых бабочек, мы начали свое долгое восхождение по щебню без намека на какую-нибудь тень. Потом мы снова вернулись на правый берег, где начинался довольно светлый лиственный лес. Я весь вспотел и пел свою дорожную песню. Вид у нас был все более и более задумчивый, хотя на самом деле думали мы все меньше и меньше. Наша дорога пролегала над высокой каменистой грядой и поворачивала направо, туда, где долина, сжимаясь, вела в узкое ущелье; затем она безжалостно извилисто карабкалась по склону пустоши, заросшей можжевельником и рододендронами. И наконец мы оказались на высокогорном, увлажненном тысячью ручейков пастбище, где паслись упитанные коровки. Двадцать минут ходьбы по затопленной траве – и мы добрались до каменистого отрога, где роняли свою тень невысокие лиственницы и стояло несколько построек из сухого камня, крытых ветвями деревьев: первый этап нашего пути был закончен. У нас оставалось еще часа два-три до захода солнца, и мы могли спокойно устроиться здесь. Один из домиков, должно быть, предназначался для хранения нашего багажа, другой – для ночевки: там были доски, свежая солома и печь, сложенная из крупных камней; третий – к нашему великому изумлению – оказался молочной: кувшины, полные молока, большие куски масла, сыры со слезой, казалось, ждали нас. Стало быть, здесь живут? Бернар первым делом приказал своим людям сложить луки и стрелы, а также и рогатки – у многих были и они – в углу помещения для жилья, специально отведенном для этого, а потом объяснил нам:
– Еще утром тут кто-то жил. Здесь всегда кто-нибудь должен быть, чтобы смотреть за коровами. Впрочем, это закон, выше вам его объяснят: ни один лагерь нельзя оставлять больше чем на день. Предыдущая группа наверняка оставила здесь одного или двух человек, и они ждали нас, чтобы двинуться дальше. Издалека увидев нас, они тут же ушли. Мы подтвердим им, что пришли сюда, а заодно я покажу вам, откуда идет тропа к Базе.
Несколько минут мы шли за ним широкой каменистой дорожкой над пропастью до площадки, откуда видна была долина. Она начиналась чем-то вроде ледникового цирка с выходом в глубокое ущелье, по высоким стенам которого с самых вершин то здесь, то там свисали языки ледника. Бернар разжег огонь, подбросил в него немного мокрой травы и стал внимательно смотреть в направлении ледникового цирка. Через несколько минут мы увидели, как очень далеко в ответ на сигнал появилась струйка белого дыма, почти неразличимая в мягкой пене водопадов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– Случай, – сказал он, – чистая случайность! Я на это больше не попадусь!
– Надо будет, – сказала Джудит, – сшить маленькие, но очень прочные мешочки, мы будем носить их на шее и складывать туда перадамы, которые найдем.
Предусмотрительность и в самом деле необходимая. Дождь кончился еще накануне, солнце подсушивало дороги, завтра на рассвете надо было выходить. Перед сном каждый смастерил себе аккуратный мешочек для грядущих перадамов.
Глава пятая
ГУСТАЯ ночная тьма еще облепляла нас внизу, у подножия елей, а высокие вершины их уже вписывали свой красивый узор в перламутровое небо; чуть позже низко, среди стволов, загорелись красноватые пятнышки, и многим из нас открылся в небе вымытый голубой цвет глаз наших бабушек. Понемногу из черноты выплывала вся гамма зеленых цветов, и время от времени свежий аромат бука затмевал запах смолы и усиливал грибные запахи. Птички вели свои несерьезные утренние разговоры: то верещали как трещотки, то звенели серебром, то журчали как роднички, то в их пении звучал голос флейты. Мы шли молча. Караван наш был длинный: десять ослов, три погонщика и пятнадцать носильщиков. Каждый из нас нес себе пропитание на день и свои вещи. У некоторых была своя тяжелая ноша и на сердце, и на уме. Мы быстро наловчились ходить, как ходят горцы, и усвоили изнурительную тактику, которая необходима с первых шагов, если хочешь идти долго и не уставать. На ходу я перебирал в памяти события, приведшие меня сюда, – начиная со статьи, которая появилась в журнале «Ископаемые», и первой своей встречи с Соголем. По счастью, ослы были приучены идти не слишком быстро; они напоминали мне тех, что я видел в Бигорре, и я без устали смотрел на плавную игру их мускулов, никогда не перенапрягавшихся зазря. Я думал о тех четырех, струсивших, которые прислали нам свои извинения. Как далеко от нас они были, Жюли Бонасс, Эмиль Горж, Чикориа и этот славный Альфонс Камар со своими дорожными песнями! Это был уже другой мир. Вспомнив их, я сам с собой наедине расхохотался. Можно подумать, что в горах кто-нибудь поет на ходу! Да, иногда поет, после того как несколько часов карабкается по осыпям или дерну, поет сам про себя, крепко сжав зубы. Я, например, пою:
«тяк! тяк! тяк! тяк!» – один «тяк» на шаг; по снегу в полдень это звучит так– «тяк! чи-чи-тяк!»
Или другая песня: «штум! ди-ди-штум!» – или:
«джи… пуфф! джи… пуфф!»
Я знаю только такой способ петь в горах. Заснеженных вершин больше не было видно, только лесистые склоны, обрывающиеся известковыми отвесными скалами, да в глубине долин справа, среди просветов в лесу виднелся поток. За последним поворотом тропинки исчез и морской горизонт, поднимавшийся все выше и выше, по мере того как мы шли вверх. Я грыз сухарик. Осел, взмахнув хвостом, обрушил на меня целую тучу мух. Мои спутники тоже призадумались. Все-таки что-то загадочное было в той легкости, с которой мы попали на континент Горы Аналог; и потом, уж очень было похоже, что нас ждали. Я думаю, позже все объяснится. Бернар, главный среди носильщиков, тоже был задумчив не меньше нашего, однако не так часто, как мы, отвлекался. А нам и правда трудно было не отвлечься каждую минуту: то на голубую белочку, то на красноглазого горностая, столбиком замиравшего посреди изумрудной полянки, где словно разбрызганы были кроваво-красные мухоморы, то на стадо единорогов – мы поначалу приняли их за серн, они вспрыгивали на облысевший отрог другого косогора, – то на летучую ящерицу, которая скакала прямо перед нами с одного дерева на другое, клацая зубами. Все нанятые нами люди, за исключением Бернара, несли на своих рюкзаках по маленькому луку, сделанному из рога, и по пучку коротких стрел без оперения. Во время первого же большого привала, незадолго до полудня, трое или четверо удалились и вернулись с несколькими куропатками и с тушей зверя, похожего на большого индийского кабана. Один из них сказал мне:
«Надо пользоваться моментом, пока охота разрешена. Мы съедим их сегодня вечером. Выше – все, никакой для нас дичи не будет!»
Тропинка вела из лесу и спускалась мимо залитого солнцем крольчатника к потоку, несшемуся с шумным клокотаньем толпы; мы перешли его вброд. Всколыхнув с мокрого берега целые тучи перламутровых бабочек, мы начали свое долгое восхождение по щебню без намека на какую-нибудь тень. Потом мы снова вернулись на правый берег, где начинался довольно светлый лиственный лес. Я весь вспотел и пел свою дорожную песню. Вид у нас был все более и более задумчивый, хотя на самом деле думали мы все меньше и меньше. Наша дорога пролегала над высокой каменистой грядой и поворачивала направо, туда, где долина, сжимаясь, вела в узкое ущелье; затем она безжалостно извилисто карабкалась по склону пустоши, заросшей можжевельником и рододендронами. И наконец мы оказались на высокогорном, увлажненном тысячью ручейков пастбище, где паслись упитанные коровки. Двадцать минут ходьбы по затопленной траве – и мы добрались до каменистого отрога, где роняли свою тень невысокие лиственницы и стояло несколько построек из сухого камня, крытых ветвями деревьев: первый этап нашего пути был закончен. У нас оставалось еще часа два-три до захода солнца, и мы могли спокойно устроиться здесь. Один из домиков, должно быть, предназначался для хранения нашего багажа, другой – для ночевки: там были доски, свежая солома и печь, сложенная из крупных камней; третий – к нашему великому изумлению – оказался молочной: кувшины, полные молока, большие куски масла, сыры со слезой, казалось, ждали нас. Стало быть, здесь живут? Бернар первым делом приказал своим людям сложить луки и стрелы, а также и рогатки – у многих были и они – в углу помещения для жилья, специально отведенном для этого, а потом объяснил нам:
– Еще утром тут кто-то жил. Здесь всегда кто-нибудь должен быть, чтобы смотреть за коровами. Впрочем, это закон, выше вам его объяснят: ни один лагерь нельзя оставлять больше чем на день. Предыдущая группа наверняка оставила здесь одного или двух человек, и они ждали нас, чтобы двинуться дальше. Издалека увидев нас, они тут же ушли. Мы подтвердим им, что пришли сюда, а заодно я покажу вам, откуда идет тропа к Базе.
Несколько минут мы шли за ним широкой каменистой дорожкой над пропастью до площадки, откуда видна была долина. Она начиналась чем-то вроде ледникового цирка с выходом в глубокое ущелье, по высоким стенам которого с самых вершин то здесь, то там свисали языки ледника. Бернар разжег огонь, подбросил в него немного мокрой травы и стал внимательно смотреть в направлении ледникового цирка. Через несколько минут мы увидели, как очень далеко в ответ на сигнал появилась струйка белого дыма, почти неразличимая в мягкой пене водопадов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29