А одному богу было известно, как ценились эти продукты в Пекине, где на рынке продавали только свинину и капусту.
В немецком гараже мы отбили у неприятеля ящик с супами в пакетиках и отнесли его в госпиталь. Оставалось только решить, что с ним делать. Состоялся симпозиум по этому вопросу, который постановил, что супы гораздо полезнее в виде порошка. Генералы тайно уединились с санитаркой-врачом и решили, что этот порошок послужит нам панацеей от всех недугов, как телесных, так и душевных. Тот, кто добавит в них воду, предстанет перед военным трибуналом.
Супчики пользовались большим успехом, и госпиталь никогда не пустовал. Симулянтов можно было простить, ведь благодаря Жюльетт больница превратилась в райский уголок. Она укладывала «больных» и «раненых» на матрасы из «Женмин Жибао», ласково и серьёзно расспрашивала об их недугах, пела им колыбельные, обмахивала веером и кормила с ложечки сухими супами. Даже сады Аллаха не могли сравниться с этим раем.
Генералы догадывались об истинной причине болезней, но не осуждали эту хитрость, т.к. это поддерживало моральных дух солдат и привлекало в наши ряды много новобранцев. Конечно, новые рекруты, вступая в армию, надеялись, что их ранят, но военачальники не теряли надежды сделать из них храбрых вояк.
Мне пришлось проявить настойчивость, чтобы попасть в армию Союзников. Меня считали слишком маленькой. В гетто были другие дети моего возраста, то есть ещё младше меня, но их война не интересовала.
Мне помогли храбрость, упорство, безграничная преданность, а особенно резвость моего скакуна.
Последнее достоинство привлекло наибольшее внимание.
Генералы долго совещались между собой. Наконец меня позвали. С дрожью в ногах я явилась в ставку. Мне объявили, что за маленький рост и проворство меня назначали разведчиком.
— Тем более, ты ещё ребёнок, враг ничего не заподозрит.
Я даже не обиделась, так велика была моя радость.
Разведчик! Невозможно было придумать лучше, грандиознее и достойнее меня.
Можно было жонглировать этим словом так и этак, оседлать его, как мустанга, повиснуть на нём, как на трапеции: оно оставалось столь же блистательным.
От разведчика зависит жизнь армии. С риском для жизни он крадётся по незнакомой территории в поисках опасности, может случайно наступить на мину и его разорвёт на тысячу частей. Кусочки его геройского тела медленно лягут на землю, нарисовав перед этим в воздухе ядерный гриб, этакое конфетти из плоти. Уцелевшие товарищи по оружию, увидев в небе его останки, воскликнут: «Это был наш разведчик!» А, поднявшись на приличную для исторического события высоту, тысяча осколков замрёт на мгновение и приземлится столь грациозно, что даже враг будет рыдать над моей кончиной. Я мечтала так умереть. Этот фейерверк сделал бы из меня легенду на все времена.
Дело разведчика — узнавать и разведывать, проливать свет на то, что скрыто от глаз, освещать неведомое. Нести свет — мне бы это так пошло. Я стану настоящим человеком-факелом.
Но переменчивый как Протей, разведчик мог вдруг стать невидимым и неслышимым. Никем не замеченный, лёгкой тенью скользит он меж вражеских рядов. Хитрый шпион меняет свой облик, гордый разведчик не опускается до переодеваний. Затаившись в тени, он храбро рискует жизнью.
И когда он вернётся в лагерь после смертельно опасной вылазки, его товарищи будут с восхищением и благодарностью внимать его словам. Добытые им сведения бесценны и подобны манне небесной. Когда говорит разведчик, генералы замолкают. Никто не поздравляет его, но восхищённые взгляды вокруг говорят сами за себя.
Никогда ни одно звание не наполняло меня такой гордостью, и никогда ни одну должность я не считала настолько достойной меня.
Позже, когда я стану Нобелевским лауреатом в области медицины или мучеником, я без особой досады смирюсь с этими простоватыми титулами, думая о том, что самый славный период моей жизни уже позади, и останусь ему вечно верна. До самой смерти я буду вызывать восхищение простыми словами: «Во время войны в Пекине я была разведчиком».
Можно было прочесть Хо Ши Мина в подлиннике, перевести Маркса на классический хеттский язык, провести стилистический анализ эпаналепсисов текста Красной книжечки, написать транскрипцию методом Улипо работ Ленина, но сколько ни размышляла я о коммунизме, я так и не отказалась от вывода, который сделала в возрасте пяти лет.
Моя нога едва коснулась Красной земли, я ещё не покинула аэропорт, но уже все поняла.
Я нашла единственно-верное определение, заключавшееся в одной фразе.
Эта формула была одновременно прекрасной, простой и поэтичной. И как все великие истины, она немного разочаровывала своей простотой.
«Вода кипит при температуре сто градусов по Цельсию» — элементарно, красиво и понятно, не вызывает никаких вопросов.
Но истинная красота должна волновать и будоражить.
И в этом отношении моя формула была красива.
Вот она: «Коммунистическая страна — это страна, где есть вентиляторы».
Эта мысль столь гениальна в своей простоте, что могла бы служить примером для венского трактата по логике. Но если отбросить стилистику, то больше всего моя формула поражает своей правдивостью.
Эта очевидность не могла не броситься в глаза, когда в Пекинском аэропорту я столкнулась нос к носу с целой армией вентиляторов.
Странные цветы с крутящимся венчиком, посаженные в клетки, могли расти только в таком необычном месте.
В Японии были кондиционеры. Там я ни разу не видела такие пластмассовые растения.
Иногда в коммунистической стране можно было встретить кондиционер, но он не работал, и тогда нужен был вентилятор.
Потом я жила в других коммунистических странах, Лаосе и Бирме, и там я убедилась, что мой вывод, сделанный в 1972 году, был верен.
Я не утверждаю, что в других, некоммунистических странах совсем нет вентиляторов. Но там они очень редки, а потому не столь примечательны.
Вентилятор для коммунизма — то же самое, что эпитет для Гомера. Гомер не единственный писатель, который пользовался эпитетами, но именно у него они приобретают особый смысл.
В 1985 году вышел фильм Эмира Кустурицы «Папа в командировке». Там есть сцена коммунистического допроса, в которой участвуют трое: двое мужчин и вентилятор. Во время этого бесконечного сеанса вопросов и ответов голова машины вертится без остановки. Её крылья вращаются в неумолимом ритме, на миг замирая, чтобы указать лучом то на одного, то на другого персонажа. Это бессмысленное движение раздражает и делает сцену невыносимой.
Во время допроса люди неподвижны, камера стоит на месте, только вентилятор вертится. Без него сцена не достигла бы своего накала. Вентилятор играет роль античного хора, но его пассивное присутствие ужасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
В немецком гараже мы отбили у неприятеля ящик с супами в пакетиках и отнесли его в госпиталь. Оставалось только решить, что с ним делать. Состоялся симпозиум по этому вопросу, который постановил, что супы гораздо полезнее в виде порошка. Генералы тайно уединились с санитаркой-врачом и решили, что этот порошок послужит нам панацеей от всех недугов, как телесных, так и душевных. Тот, кто добавит в них воду, предстанет перед военным трибуналом.
Супчики пользовались большим успехом, и госпиталь никогда не пустовал. Симулянтов можно было простить, ведь благодаря Жюльетт больница превратилась в райский уголок. Она укладывала «больных» и «раненых» на матрасы из «Женмин Жибао», ласково и серьёзно расспрашивала об их недугах, пела им колыбельные, обмахивала веером и кормила с ложечки сухими супами. Даже сады Аллаха не могли сравниться с этим раем.
Генералы догадывались об истинной причине болезней, но не осуждали эту хитрость, т.к. это поддерживало моральных дух солдат и привлекало в наши ряды много новобранцев. Конечно, новые рекруты, вступая в армию, надеялись, что их ранят, но военачальники не теряли надежды сделать из них храбрых вояк.
Мне пришлось проявить настойчивость, чтобы попасть в армию Союзников. Меня считали слишком маленькой. В гетто были другие дети моего возраста, то есть ещё младше меня, но их война не интересовала.
Мне помогли храбрость, упорство, безграничная преданность, а особенно резвость моего скакуна.
Последнее достоинство привлекло наибольшее внимание.
Генералы долго совещались между собой. Наконец меня позвали. С дрожью в ногах я явилась в ставку. Мне объявили, что за маленький рост и проворство меня назначали разведчиком.
— Тем более, ты ещё ребёнок, враг ничего не заподозрит.
Я даже не обиделась, так велика была моя радость.
Разведчик! Невозможно было придумать лучше, грандиознее и достойнее меня.
Можно было жонглировать этим словом так и этак, оседлать его, как мустанга, повиснуть на нём, как на трапеции: оно оставалось столь же блистательным.
От разведчика зависит жизнь армии. С риском для жизни он крадётся по незнакомой территории в поисках опасности, может случайно наступить на мину и его разорвёт на тысячу частей. Кусочки его геройского тела медленно лягут на землю, нарисовав перед этим в воздухе ядерный гриб, этакое конфетти из плоти. Уцелевшие товарищи по оружию, увидев в небе его останки, воскликнут: «Это был наш разведчик!» А, поднявшись на приличную для исторического события высоту, тысяча осколков замрёт на мгновение и приземлится столь грациозно, что даже враг будет рыдать над моей кончиной. Я мечтала так умереть. Этот фейерверк сделал бы из меня легенду на все времена.
Дело разведчика — узнавать и разведывать, проливать свет на то, что скрыто от глаз, освещать неведомое. Нести свет — мне бы это так пошло. Я стану настоящим человеком-факелом.
Но переменчивый как Протей, разведчик мог вдруг стать невидимым и неслышимым. Никем не замеченный, лёгкой тенью скользит он меж вражеских рядов. Хитрый шпион меняет свой облик, гордый разведчик не опускается до переодеваний. Затаившись в тени, он храбро рискует жизнью.
И когда он вернётся в лагерь после смертельно опасной вылазки, его товарищи будут с восхищением и благодарностью внимать его словам. Добытые им сведения бесценны и подобны манне небесной. Когда говорит разведчик, генералы замолкают. Никто не поздравляет его, но восхищённые взгляды вокруг говорят сами за себя.
Никогда ни одно звание не наполняло меня такой гордостью, и никогда ни одну должность я не считала настолько достойной меня.
Позже, когда я стану Нобелевским лауреатом в области медицины или мучеником, я без особой досады смирюсь с этими простоватыми титулами, думая о том, что самый славный период моей жизни уже позади, и останусь ему вечно верна. До самой смерти я буду вызывать восхищение простыми словами: «Во время войны в Пекине я была разведчиком».
Можно было прочесть Хо Ши Мина в подлиннике, перевести Маркса на классический хеттский язык, провести стилистический анализ эпаналепсисов текста Красной книжечки, написать транскрипцию методом Улипо работ Ленина, но сколько ни размышляла я о коммунизме, я так и не отказалась от вывода, который сделала в возрасте пяти лет.
Моя нога едва коснулась Красной земли, я ещё не покинула аэропорт, но уже все поняла.
Я нашла единственно-верное определение, заключавшееся в одной фразе.
Эта формула была одновременно прекрасной, простой и поэтичной. И как все великие истины, она немного разочаровывала своей простотой.
«Вода кипит при температуре сто градусов по Цельсию» — элементарно, красиво и понятно, не вызывает никаких вопросов.
Но истинная красота должна волновать и будоражить.
И в этом отношении моя формула была красива.
Вот она: «Коммунистическая страна — это страна, где есть вентиляторы».
Эта мысль столь гениальна в своей простоте, что могла бы служить примером для венского трактата по логике. Но если отбросить стилистику, то больше всего моя формула поражает своей правдивостью.
Эта очевидность не могла не броситься в глаза, когда в Пекинском аэропорту я столкнулась нос к носу с целой армией вентиляторов.
Странные цветы с крутящимся венчиком, посаженные в клетки, могли расти только в таком необычном месте.
В Японии были кондиционеры. Там я ни разу не видела такие пластмассовые растения.
Иногда в коммунистической стране можно было встретить кондиционер, но он не работал, и тогда нужен был вентилятор.
Потом я жила в других коммунистических странах, Лаосе и Бирме, и там я убедилась, что мой вывод, сделанный в 1972 году, был верен.
Я не утверждаю, что в других, некоммунистических странах совсем нет вентиляторов. Но там они очень редки, а потому не столь примечательны.
Вентилятор для коммунизма — то же самое, что эпитет для Гомера. Гомер не единственный писатель, который пользовался эпитетами, но именно у него они приобретают особый смысл.
В 1985 году вышел фильм Эмира Кустурицы «Папа в командировке». Там есть сцена коммунистического допроса, в которой участвуют трое: двое мужчин и вентилятор. Во время этого бесконечного сеанса вопросов и ответов голова машины вертится без остановки. Её крылья вращаются в неумолимом ритме, на миг замирая, чтобы указать лучом то на одного, то на другого персонажа. Это бессмысленное движение раздражает и делает сцену невыносимой.
Во время допроса люди неподвижны, камера стоит на месте, только вентилятор вертится. Без него сцена не достигла бы своего накала. Вентилятор играет роль античного хора, но его пассивное присутствие ужасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24