Ронни без труда сообразил, что это работы многообещающих местных художников.
На дальнем конце всего этого за обычным мохнатым ковром стояли две плетеные софы, образовавшие прямой угол. Там сидели Симон, Биш, леди Сакстон и леди Болдок, жестом позвавшая Ронни, едва он ее заметил. Покуда он шел туда, Биш и леди Сакстон удалились. Оказалось также, что Мэнсфилд и сэр (выяснилось, что его звали Сесиль) Сакстон пришли с ним. Ронни сел где-то посреди, рядом с леди Болдок с одной стороны и Симон вполоборота – с другой. Сакстона и Мэнсфилда разместили дальше. Никто, кроме Сакстона, видимо, не думал, что Сакстона хоть раз следует посадить поближе.
То, что должно было начаться, началось. Леди Болдок обвела всех улыбкой и сказала:
– Ронни дал нам восхитительный отчет о проблемах молодежи и о том, как их решают. Буквально всем надлежит серьезно подумать об этом. Я совершенно не представляла, что дело дошло до такого. Понимаете ли, у тридцати двух процентов, то есть почти трети тех, кому нет двадцати пяти, неприятности с властями? Вы это знали. Студент? – Последнее слово оказалось христианским именем Мэнсфилда или выполняло эту роль. Ронни поразмыслил. Как прозвище оно вряд ли годилось на любом этапе карьеры Мэнсфилда, разве только по принципу «lucuz a non lucendo» (благодаря чему Апшота звали Табби). Не подходил и второй вариант, когда вносишь путаницу, говоря, как тебя звали в детстве, и кличка «как-то прилипает», – отсюда в высших классах столько «Оджи» и «Ай», а среди знакомых Ронни полно «Брэмберов» и «Плуфов». Скорее всего это просто имя ублюдка. Американец может зваться как угодно. Как бы то ни было, Студент заорал, соображая:
– Это мы об Англии говорим?
– Да, но вы найдете то же самое во всех развитых странах. В Соединенных Штатах будет, конечно, хуже.
Услышав, что речь шла об Англии, Мэнсфилд потерял интерес к разговору. Сакстон, судя по всему, встревожился, словно потрясающая цифра указывала на преступную снисходительность властей. Симон улыбнулась и подмигнула Ронни.
– Но скажите, – продолжала леди Бол док, и стало ясно, что она собирается говорить, а не слушать, – что же заставляет этих детей бунтовать, возмущаться и вести себя не как надо? Отказываться брать на себя ответственность, подрастая? Отказываться повзрослеть? Все это, понимаете, я знаю, ибо у самой беда с трудным ребенком, вот этим. Разве не так, дорогая? Мысль стать взрослой тебе просто ненавистна?
Симон кивнула (возможно, содрогнулась), опустила голову и стала теребить край плетеного сиденья.
– Вечное младенчество – так они зовут это? Эмоциональная незрелость? Боюсь, она всегда отставала в развитии. О, не умственно. Вы согласны, Ронни?
– Насчет юных правонарушителей или насчет Симон?
– И того, и другого.
– Что касается правонарушителей, то большинство психологов, с которыми я говорил, в общем, согласны с вами, Джульетта. Конечно, родители ослабили дисциплину.
– Что насчет Моны?
– Ну… Полагаю, кое-что в этом есть. – Он увидел, как слабо дернулся мускул или нерв на щеке девушки.
– КОЕ-ЧТО? Вся ее болезнь в этом. И нужно ей то, что вы сказали, – дисциплина. Кто-то должен руководить всей ее жизнью и следить, чтобы она выполняла то, что говорят. Беда с Чамми… – Эта беда оставалась тайной, по крайней мере сейчас. Сакстон довольно быстро встал и пошел прочь. После краткой паузы леди Болдок повернулась к Мэнсфилду.
– Вы согласны, Студент? С тем, что Моне нужна дисциплина?
– Конечно, Джульетта. О… э… конечно.
– Боюсь, что я не согласен, – сказал Ронни. Как бы он ни приписывал себе потом молниеносную оценку ситуации, сейчас он говорил только по наитию.
Леди Болдок мгновенно переменилась. Выпрямилась, прежняя мягкость исчезла, подбородок вздернулся; теперь до Ронни дошел весь смысл выражения «испепелить взглядом» – прежде он понимал его поверхностно. Голос тоже изменился.
– Что вы хотите сказать? Считаете, что я не понимаю свое дитя?
– Ни в коем случае, – сказал Ронни, снова смирившись и стараясь сдерживаться. – Тот, кто знает хоть немного вас обеих, не может вообразить подобную чушь. Но наши способы решать ситуацию с Симон различны. По-моему, она…
– Ну так что ей нужно? ПО-ВАШЕМУ.
– По-моему, постоянная доброта, симпатия, любовь и…
– Вы подразумеваете, что все мы, Чамми и я, и Студент, и все наши добрые друзья все время обращались с Моной жестоко, запирали, сажали на хлеб и воду… били?
Эту атаку легко было предвидеть, но Ронни успел сказать только:
– Конечно, нет. Потому-то я и сказал: «постоянная доб…»
– И это показывает, как мало вы ЗНАЕТЕ. Доброта! Как же! Любовь! За двадцать шесть лет ничего другого она не получила, и вот что это ей дало. И всем, кто имел хоть какое-то дело с ней. Студент! Помогите мне, пожалуйста. Разве не правда, что Мона всегда получала то, что хотела? Все о чем просила?
– Полностью, Джульетта, полностью, – сказал Мэнсфилд голосом, которому позавидовал бы проповедник. – Мона, черт возьми, всегда получала то, что хотела.
– Я совершенно убежден в этом, – сказал Ронни, – и знаю, что такое бывает редко. Но, быть может, вы согласитесь, что тут вы имеете дело с особой, которая не знает, чего хочет. Знать, чего ты хочешь, очень…
– Что вы ПОДРАЗУМЕВАЕТЕ? – Джульетта Болдок стала выделять слова так, как дозволено лишь лицам королевской крови или особам калибра Василикоса. – ИМЕТЬ ДЕЛО с людьми, которые не знают, чего хотят, невозможно. Во всяком случае, я не понимаю, что вы ПОДРАЗУМЕВАЕТЕ.
От Ронни не ускользнуло, что лорд Болдок подошел так, что мог все слышать, оказался где-то рядом с Мэнсфилдом и расхаживал взад и вперед, но нужно было сосредоточить все внимание на немедленном ответе. Как сейчас отвечать, было для Ронни менее ясно.
– Я отчасти подразумеваю, нет, хочу сказать, что мне не нравится, как мы сидим здесь и говорим о Симон, словно она мебель или вроде этого. Нельзя ли обсудить это в другой раз?
– Значит, вы считаете дурным, – сказала леди Болдок, прижимая к глазам платочек, – говорить о моей дочери в ее присутствии?
В сущности, это было весьма недалеко от мыслей Ронни, но он только сказал, так же смиренно, как прежде:
– Нет, нет. Я просто чувствую, что это, ну, как-то мучительно для нее слышать, что она…
– Давайте послушаем самого ребенка. Мона, Мона, посмотри на меня.
Если не считать возни с плетением, Симон во время спора о ее недостатках не шевелилась. Теперь резко подняла голову, но не сразу, словно слова матери дошли до нее через секунды:
– Да? Да, мама?
– Ты против разговора о тебе?
– Нет, мама. – Она снова опустила голову.
– ВОТ.
Торжествующий взгляд леди Болдок, как и демонстрация, которая, по ее мнению, удалась, вряд ли снискали бы ей успех даже на сцене (разве что при световых эффектах), подумал Ронни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
На дальнем конце всего этого за обычным мохнатым ковром стояли две плетеные софы, образовавшие прямой угол. Там сидели Симон, Биш, леди Сакстон и леди Болдок, жестом позвавшая Ронни, едва он ее заметил. Покуда он шел туда, Биш и леди Сакстон удалились. Оказалось также, что Мэнсфилд и сэр (выяснилось, что его звали Сесиль) Сакстон пришли с ним. Ронни сел где-то посреди, рядом с леди Болдок с одной стороны и Симон вполоборота – с другой. Сакстона и Мэнсфилда разместили дальше. Никто, кроме Сакстона, видимо, не думал, что Сакстона хоть раз следует посадить поближе.
То, что должно было начаться, началось. Леди Болдок обвела всех улыбкой и сказала:
– Ронни дал нам восхитительный отчет о проблемах молодежи и о том, как их решают. Буквально всем надлежит серьезно подумать об этом. Я совершенно не представляла, что дело дошло до такого. Понимаете ли, у тридцати двух процентов, то есть почти трети тех, кому нет двадцати пяти, неприятности с властями? Вы это знали. Студент? – Последнее слово оказалось христианским именем Мэнсфилда или выполняло эту роль. Ронни поразмыслил. Как прозвище оно вряд ли годилось на любом этапе карьеры Мэнсфилда, разве только по принципу «lucuz a non lucendo» (благодаря чему Апшота звали Табби). Не подходил и второй вариант, когда вносишь путаницу, говоря, как тебя звали в детстве, и кличка «как-то прилипает», – отсюда в высших классах столько «Оджи» и «Ай», а среди знакомых Ронни полно «Брэмберов» и «Плуфов». Скорее всего это просто имя ублюдка. Американец может зваться как угодно. Как бы то ни было, Студент заорал, соображая:
– Это мы об Англии говорим?
– Да, но вы найдете то же самое во всех развитых странах. В Соединенных Штатах будет, конечно, хуже.
Услышав, что речь шла об Англии, Мэнсфилд потерял интерес к разговору. Сакстон, судя по всему, встревожился, словно потрясающая цифра указывала на преступную снисходительность властей. Симон улыбнулась и подмигнула Ронни.
– Но скажите, – продолжала леди Бол док, и стало ясно, что она собирается говорить, а не слушать, – что же заставляет этих детей бунтовать, возмущаться и вести себя не как надо? Отказываться брать на себя ответственность, подрастая? Отказываться повзрослеть? Все это, понимаете, я знаю, ибо у самой беда с трудным ребенком, вот этим. Разве не так, дорогая? Мысль стать взрослой тебе просто ненавистна?
Симон кивнула (возможно, содрогнулась), опустила голову и стала теребить край плетеного сиденья.
– Вечное младенчество – так они зовут это? Эмоциональная незрелость? Боюсь, она всегда отставала в развитии. О, не умственно. Вы согласны, Ронни?
– Насчет юных правонарушителей или насчет Симон?
– И того, и другого.
– Что касается правонарушителей, то большинство психологов, с которыми я говорил, в общем, согласны с вами, Джульетта. Конечно, родители ослабили дисциплину.
– Что насчет Моны?
– Ну… Полагаю, кое-что в этом есть. – Он увидел, как слабо дернулся мускул или нерв на щеке девушки.
– КОЕ-ЧТО? Вся ее болезнь в этом. И нужно ей то, что вы сказали, – дисциплина. Кто-то должен руководить всей ее жизнью и следить, чтобы она выполняла то, что говорят. Беда с Чамми… – Эта беда оставалась тайной, по крайней мере сейчас. Сакстон довольно быстро встал и пошел прочь. После краткой паузы леди Болдок повернулась к Мэнсфилду.
– Вы согласны, Студент? С тем, что Моне нужна дисциплина?
– Конечно, Джульетта. О… э… конечно.
– Боюсь, что я не согласен, – сказал Ронни. Как бы он ни приписывал себе потом молниеносную оценку ситуации, сейчас он говорил только по наитию.
Леди Болдок мгновенно переменилась. Выпрямилась, прежняя мягкость исчезла, подбородок вздернулся; теперь до Ронни дошел весь смысл выражения «испепелить взглядом» – прежде он понимал его поверхностно. Голос тоже изменился.
– Что вы хотите сказать? Считаете, что я не понимаю свое дитя?
– Ни в коем случае, – сказал Ронни, снова смирившись и стараясь сдерживаться. – Тот, кто знает хоть немного вас обеих, не может вообразить подобную чушь. Но наши способы решать ситуацию с Симон различны. По-моему, она…
– Ну так что ей нужно? ПО-ВАШЕМУ.
– По-моему, постоянная доброта, симпатия, любовь и…
– Вы подразумеваете, что все мы, Чамми и я, и Студент, и все наши добрые друзья все время обращались с Моной жестоко, запирали, сажали на хлеб и воду… били?
Эту атаку легко было предвидеть, но Ронни успел сказать только:
– Конечно, нет. Потому-то я и сказал: «постоянная доб…»
– И это показывает, как мало вы ЗНАЕТЕ. Доброта! Как же! Любовь! За двадцать шесть лет ничего другого она не получила, и вот что это ей дало. И всем, кто имел хоть какое-то дело с ней. Студент! Помогите мне, пожалуйста. Разве не правда, что Мона всегда получала то, что хотела? Все о чем просила?
– Полностью, Джульетта, полностью, – сказал Мэнсфилд голосом, которому позавидовал бы проповедник. – Мона, черт возьми, всегда получала то, что хотела.
– Я совершенно убежден в этом, – сказал Ронни, – и знаю, что такое бывает редко. Но, быть может, вы согласитесь, что тут вы имеете дело с особой, которая не знает, чего хочет. Знать, чего ты хочешь, очень…
– Что вы ПОДРАЗУМЕВАЕТЕ? – Джульетта Болдок стала выделять слова так, как дозволено лишь лицам королевской крови или особам калибра Василикоса. – ИМЕТЬ ДЕЛО с людьми, которые не знают, чего хотят, невозможно. Во всяком случае, я не понимаю, что вы ПОДРАЗУМЕВАЕТЕ.
От Ронни не ускользнуло, что лорд Болдок подошел так, что мог все слышать, оказался где-то рядом с Мэнсфилдом и расхаживал взад и вперед, но нужно было сосредоточить все внимание на немедленном ответе. Как сейчас отвечать, было для Ронни менее ясно.
– Я отчасти подразумеваю, нет, хочу сказать, что мне не нравится, как мы сидим здесь и говорим о Симон, словно она мебель или вроде этого. Нельзя ли обсудить это в другой раз?
– Значит, вы считаете дурным, – сказала леди Болдок, прижимая к глазам платочек, – говорить о моей дочери в ее присутствии?
В сущности, это было весьма недалеко от мыслей Ронни, но он только сказал, так же смиренно, как прежде:
– Нет, нет. Я просто чувствую, что это, ну, как-то мучительно для нее слышать, что она…
– Давайте послушаем самого ребенка. Мона, Мона, посмотри на меня.
Если не считать возни с плетением, Симон во время спора о ее недостатках не шевелилась. Теперь резко подняла голову, но не сразу, словно слова матери дошли до нее через секунды:
– Да? Да, мама?
– Ты против разговора о тебе?
– Нет, мама. – Она снова опустила голову.
– ВОТ.
Торжествующий взгляд леди Болдок, как и демонстрация, которая, по ее мнению, удалась, вряд ли снискали бы ей успех даже на сцене (разве что при световых эффектах), подумал Ронни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51