В глубине передней начиналась широкая двухмаршевая лестница со ступенями из белого мрамора, с низкими перилами темно-красного дерева. Первый марш оканчивался смежной с балконом площадкой, украшенной слева и справа двумя колончатыми канделябрами. Далее лестница раздваивалась в двух противоположных направлениях — левое крыло выводило на второй этаж, где и оканчивалась, а правое широкими спиралями поднималось до выложенной цветной мозаикой, представляющей стилизованные тюльпаны, площадки третьего этажа. На чердак вела обыкновенная деревянная лестница с массивными ступенями из еловых балок.
На вид дом казался просторным, но комнат в нем было немного. Так, второй этаж состоял из холла, особенностью которого были два расположенных друг против друга кристальных зеркала в позолоченных гипсовых рамах, продолговатого зала, вмещавшего по меньшей мере две дюжины гостей и бывшего когда-то не то столовой, не то гостиной, и двух других небольших помещений, соединённых общей дверью. На третьем этаже были три комнаты, не считая холла. Две из них, выходившие окнами на улицу, были непосредственно связаны с холлом, а третья, обособленная, глядела некогда в сад с беседкой, лужайкой и декоративными деревцами. Теперь вид из её высоких окон заслоняла собой глухая стена соседнего шестиэтажного здания.
Итак, дом далеко не был столь богат комнатами, как выглядел на первый взгляд. Половину его жизненного пространства занимали красивые и торжественные лестницы, коридоры, колоннады и площадки. Его план был в соответствии с потребностями светской семьи, которая более заботилась о парадном, показном блеске, чем об удобствах домашнего быта. Все три комнаты верхнего этажа преспокойно могли бы разместиться на площади парадного зала. Этому же служили и мрамор, напоминающий малахит, и огромная люстра с хрустальными подвесками, и перила благородного дерева, и цветные арабески, и лепные потолки — все это как бы спешило убедить гостя, посетителя, явившегося сюда впервые: «Ты только посмотри, как у нас богато, красиво и просторно!»
Дом был построен по проекту какого-то брюссельского архитектора в те времена, когда для жителей Софии извозчичья пролётка все ещё была единственным наиболее быстрым средством передвижения и автомобиль ещё не конкурировал с ней, в ту эпоху, когда мода предписывала мужчинам ходить с тоненькими тросточками, женщинам — с длинными шлейфами, а в Военном клубе наряду с мазурками танцевали популярный трогательный вальс «Сашко мой, смирно стой». Первым владельцем дома был человек, принадлежавший к правящей верхушке, генерал, супруге которого Фердинанд оказывал особое внимание. Дом тогда был во всем своём блеске, в кристальных зеркалах отражались пышные мундиры с серебряными эполетами, по лестницам звенели офицерские шпоры, белый мрамор отражал разнообразнейшие воздушные турнюры и шелка всевозможных оттенков. То время прошло, отгремели две войны. Генерал, уже в отставке, перешёл на гражданскую службу и выехал за границу. А дом — ну, он, разумеется, остался таким же, каким был во время турнюров и шёлков. Но в зале для банкетов, где до недавнего времени висел на стене портрет Фердинанда, новый владелец повесил портрет королевы Виктории. Это обстоятельство вызывало у случайных гостей недоумение, так как новый владелец дома, коренной софиец, был одним из трех субдиректоров известного франко-бельгийского банка, королева же Виктория не имела ничего общего ни с бельгийской династией, ни с Третьей французской республикой. Теперь под канделябрами уже не блестели серебряные эполеты, на лестнице не звенели шпоры, У ног королевы Виктории усаживались мужи с плешивыми головами, вели мудрые разговоры и без особого воодушевления протягивали руки к рюмкам, наполненным золотистым итальянским чинцано. Затем, когда «Franco-Belge» был в расцвете, субдиректор проиграл в карты колоссальную сумму денег, подмахнул вексель и отравился, проглотив смертоносную дозу стрихнина. За последующие два десятилетия дом дважды менял владельцев. Один из них был табачным торговцем, другой — аптекарем. Торговец превратил зал для банкетов в контору, а аптекарь — в склад для дорогих лекарств и фармацевтических пособий. На месте королевы Виктории торговец табаком вывесил портрет своего деда — усатого богатея-чорбаджии из Елены в феске и башмаках с загнутыми носками, с иерусалимскими янтарными чётками в руках. Аптекарь, в свою очередь, приколол на том же месте огромную цветную рекламу — календарь всеизвестного аспирина «Байер».
Незадолго до последней мировой войны дом перешёл к одному предприимчивому коммерсанту, экспортёру разных овощей, повидла и консервов. Этот жизнерадостный и весёлый человек «озвучил» здание сверху донизу, подвесив репродукторы всюду, где только можно было их повесить, — к канделябрам, колоннам, люстрам. Несколько позже, в желании создать хотя бы некоторое подобие «национального» уюта среди барочных лестниц и плафонад, уюта, который напоминал бы ему о рае рыждавицких черешен и конявских яблок, провертел мраморные плиты, ввинтил в них крюки — из тех, которые мастерят кузнецы-цыганы, — и развесил на них пестроцветные кюстендильские плахты, домотканые ковры, сборчатые юбки, волынки и даже связки сушёной жёлтой и красной кукурузы.
Между турнюрными вальсами и «национальным уютом» с крюками и сборчатыми юбками пролегли годы, безвозвратно отшумевшие десятилетия. Блеск, деньги, торговые сделки, причуды выскочек, весёлое и грустное, жалкое и смешное — все имело место под кровлей этой постройки, пронёсшей через все время свою неизменную красоту, бесконечно чуждую железобетону и бесконечно одинокую.
После Девятого сентября дом был национализирован, и его несколько лет использовали под санитарный пункт и квартальный детский сад. Затем для него наступили критические времена, и жизнь его висела на волоске: один из начальников в райисполкоме решил во что бы то ни стало стереть с лица своего района этот «пережиток» похороненного мира. Соответствующий бульдозер и команда рабочих с кирками и лопатами уже заняли было исходную позицию, но в последний момент Дирекция архитектуры протелефонировала своё вето, и на смертоносном мероприятии был поставлен крест.
Детский сад перевели в новое здание — преимущественно из стекла и лишь кое-где из бетона, — а в нижний этаж старого дома, этого пережитка похороненного мира, въехала одна из болгарских секций Олимпийского комитета Впрочем, вся секция состояла из двух руководящих работников — председателя и секретаря, — которые являлись на службу два раза в неделю — во вторник и пятницу после полудня. Секция устроилась комфортабельно — как подобает филиалу международной организации, но фактически пользовалась лишь банкетным залом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
На вид дом казался просторным, но комнат в нем было немного. Так, второй этаж состоял из холла, особенностью которого были два расположенных друг против друга кристальных зеркала в позолоченных гипсовых рамах, продолговатого зала, вмещавшего по меньшей мере две дюжины гостей и бывшего когда-то не то столовой, не то гостиной, и двух других небольших помещений, соединённых общей дверью. На третьем этаже были три комнаты, не считая холла. Две из них, выходившие окнами на улицу, были непосредственно связаны с холлом, а третья, обособленная, глядела некогда в сад с беседкой, лужайкой и декоративными деревцами. Теперь вид из её высоких окон заслоняла собой глухая стена соседнего шестиэтажного здания.
Итак, дом далеко не был столь богат комнатами, как выглядел на первый взгляд. Половину его жизненного пространства занимали красивые и торжественные лестницы, коридоры, колоннады и площадки. Его план был в соответствии с потребностями светской семьи, которая более заботилась о парадном, показном блеске, чем об удобствах домашнего быта. Все три комнаты верхнего этажа преспокойно могли бы разместиться на площади парадного зала. Этому же служили и мрамор, напоминающий малахит, и огромная люстра с хрустальными подвесками, и перила благородного дерева, и цветные арабески, и лепные потолки — все это как бы спешило убедить гостя, посетителя, явившегося сюда впервые: «Ты только посмотри, как у нас богато, красиво и просторно!»
Дом был построен по проекту какого-то брюссельского архитектора в те времена, когда для жителей Софии извозчичья пролётка все ещё была единственным наиболее быстрым средством передвижения и автомобиль ещё не конкурировал с ней, в ту эпоху, когда мода предписывала мужчинам ходить с тоненькими тросточками, женщинам — с длинными шлейфами, а в Военном клубе наряду с мазурками танцевали популярный трогательный вальс «Сашко мой, смирно стой». Первым владельцем дома был человек, принадлежавший к правящей верхушке, генерал, супруге которого Фердинанд оказывал особое внимание. Дом тогда был во всем своём блеске, в кристальных зеркалах отражались пышные мундиры с серебряными эполетами, по лестницам звенели офицерские шпоры, белый мрамор отражал разнообразнейшие воздушные турнюры и шелка всевозможных оттенков. То время прошло, отгремели две войны. Генерал, уже в отставке, перешёл на гражданскую службу и выехал за границу. А дом — ну, он, разумеется, остался таким же, каким был во время турнюров и шёлков. Но в зале для банкетов, где до недавнего времени висел на стене портрет Фердинанда, новый владелец повесил портрет королевы Виктории. Это обстоятельство вызывало у случайных гостей недоумение, так как новый владелец дома, коренной софиец, был одним из трех субдиректоров известного франко-бельгийского банка, королева же Виктория не имела ничего общего ни с бельгийской династией, ни с Третьей французской республикой. Теперь под канделябрами уже не блестели серебряные эполеты, на лестнице не звенели шпоры, У ног королевы Виктории усаживались мужи с плешивыми головами, вели мудрые разговоры и без особого воодушевления протягивали руки к рюмкам, наполненным золотистым итальянским чинцано. Затем, когда «Franco-Belge» был в расцвете, субдиректор проиграл в карты колоссальную сумму денег, подмахнул вексель и отравился, проглотив смертоносную дозу стрихнина. За последующие два десятилетия дом дважды менял владельцев. Один из них был табачным торговцем, другой — аптекарем. Торговец превратил зал для банкетов в контору, а аптекарь — в склад для дорогих лекарств и фармацевтических пособий. На месте королевы Виктории торговец табаком вывесил портрет своего деда — усатого богатея-чорбаджии из Елены в феске и башмаках с загнутыми носками, с иерусалимскими янтарными чётками в руках. Аптекарь, в свою очередь, приколол на том же месте огромную цветную рекламу — календарь всеизвестного аспирина «Байер».
Незадолго до последней мировой войны дом перешёл к одному предприимчивому коммерсанту, экспортёру разных овощей, повидла и консервов. Этот жизнерадостный и весёлый человек «озвучил» здание сверху донизу, подвесив репродукторы всюду, где только можно было их повесить, — к канделябрам, колоннам, люстрам. Несколько позже, в желании создать хотя бы некоторое подобие «национального» уюта среди барочных лестниц и плафонад, уюта, который напоминал бы ему о рае рыждавицких черешен и конявских яблок, провертел мраморные плиты, ввинтил в них крюки — из тех, которые мастерят кузнецы-цыганы, — и развесил на них пестроцветные кюстендильские плахты, домотканые ковры, сборчатые юбки, волынки и даже связки сушёной жёлтой и красной кукурузы.
Между турнюрными вальсами и «национальным уютом» с крюками и сборчатыми юбками пролегли годы, безвозвратно отшумевшие десятилетия. Блеск, деньги, торговые сделки, причуды выскочек, весёлое и грустное, жалкое и смешное — все имело место под кровлей этой постройки, пронёсшей через все время свою неизменную красоту, бесконечно чуждую железобетону и бесконечно одинокую.
После Девятого сентября дом был национализирован, и его несколько лет использовали под санитарный пункт и квартальный детский сад. Затем для него наступили критические времена, и жизнь его висела на волоске: один из начальников в райисполкоме решил во что бы то ни стало стереть с лица своего района этот «пережиток» похороненного мира. Соответствующий бульдозер и команда рабочих с кирками и лопатами уже заняли было исходную позицию, но в последний момент Дирекция архитектуры протелефонировала своё вето, и на смертоносном мероприятии был поставлен крест.
Детский сад перевели в новое здание — преимущественно из стекла и лишь кое-где из бетона, — а в нижний этаж старого дома, этого пережитка похороненного мира, въехала одна из болгарских секций Олимпийского комитета Впрочем, вся секция состояла из двух руководящих работников — председателя и секретаря, — которые являлись на службу два раза в неделю — во вторник и пятницу после полудня. Секция устроилась комфортабельно — как подобает филиалу международной организации, но фактически пользовалась лишь банкетным залом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35