..
— Это что же за знамя должно быть? — с сомнением спросил Иван.
— Натуральный шелк, сто пятьдесят на сто, я посчитал.
— Чего?
— Разумеется метров.
— А древко?
— А вы видели гигантские пальмы? Товарищ Новиков, я к вам совсем по другому вопросу. Дело в том, что, мне кажется, я оттуда уже не вернусь... — Брускин опустил голову, справляясь со своей секундной слабостью. — И я бы хотел, чтобы вы взяли мой дневник. Но чтобы никому-никому! А если вдруг снова окажетесь в Москве, отдайте его моей бабушке...
— А если... я? — растерянно спросил Иван.
— Так вы же сто один год проживете! — засмеялся, блестя повлажневшими глазами, комиссар.
И Иван засмеялся. И они обнялись.
Штат Хамагар-Прадеш. Город Химла.
5 января 1925 года.
В большой магазин, где торговали тканями, заскочили несколько человек, одетых в индийское и европейское платье. Угрожая наганами перепуганным продавцам и покупателям, они торопливо искали нужную им ткань. Экспроприаторами были грузины, армяне, азербайджанцы, поэтому общались между собой они на русском.
— Смотри, Георгий, такой ткань берем? — спрашивал один, вытаскивая из-под прилавка штуку вишневого сукна.
Высокий красивый красноармеец пощупал ткань пальцами и вскинул руку с поднятым вверх наганом.
— Слушай, ара, ты не понял? Шелк надо, натуральный шелк.
А из подсобки уже тащили именно то, что было нужно, — свитки алого китайского шелка. Его концы ползли по полу, и все в магазине окрасилось в красное.
Южное предгорье Гималаев.
12 февраля 1925 года.
Под навесом из сосновых веток стоял аэроплан, и летчик Курочкин возился в моторе. Вокруг сидели местные жители и молитвенно смотрели на него.
— Товарищ Курочкин! — окликнул его Брускин.
Курочкин оглянулся и увидел наших. Они стояли, вытянувшись, в две длинные шеренги: одна держала на плечах скрученное и перевязанное знамя, другая — древко, ошкуренный ствол гигантской пальмы. Во главе шеренги стояли улыбающиеся Брускин и Шведов. Летчик вытер на ходу руки ветошью, приложил руку к виску и доложил:
— Произвожу текущий ремонт мотора.
Брускин указал взглядом на туземцев.
— Как вы думаете, они пойдут с нами?
— Конечно пойдут. Уж не знаю, за кого они меня принимают, но что ни попрошу...
— Понятно за кого, — пожал плечами Брускин. — Вы ведь летаете...
Курочкин бросил печальный взгляд на свой аэроплан.
— Да вот не заводится он...
ЗАБЕГАЯ ДАЛЕКО ВПЕРЕД СКАЖЕМ, ЧТО АЭРОПЛАН ВСЕ-ТАКИ ЗАВЕЛСЯ, И В 1973 ГОДУ ЛЕТЧИК КУРОЧКИН ПОЛЕТЕЛ НА РОДИНУ. НО НА ГРАНИЦЕ, ПРИНЯВ ЗА НАРУШИТЕЛЯ, ЕГО ВСТРЕТИЛ НАШ “МИГ”. САМОНАВОДЯЩИЕСЯ РАКЕТЫ НЕ НАВОДИЛИСЬ НА ОБТЯНУТУЮ ПЕРКАЛЕМ ФАНЕРУ, И ТОГДА БЫЛ ПРИМЕНЕН ТАРАН. ОБА САМОЛЕТА УПАЛИ, И ОБА ЛЕТЧИКА ПОГИБЛИ. СООБЩЕНИЯ ОБ ЭТОМ БЫЛИ НАПЕЧАТАНЫ ВО ВСЕХ ЦЕНТРАЛЬНЫХ ГАЗЕТАХ, НО, РАЗУМЕЕТСЯ, НЕ БЫЛИ НАЗВАНЫ ФАМИЛИИ ЛЕТЧИКОВ И СТРАНА, ИЗ КОТОРОЙ ЛЕТЕЛ НАРУШИТЕЛЬ...
— Выше! Выше! Выше! — как заклинание повторял Брускин, глядя на вершину Нандадеви.
Упорно поднималась в гору длинная вереница людей, неся на плечах великое знамя и великое древко к нему.
Высота — 4000 метров.
Была ночь. Горели на снегу костры. Сидели вокруг них восходители. Шведов мял ноющие ладони, всовывал их в огонь, морщился.
— Болят? — сочувственно спросил Брускин.
— Болят, будь они неладны, — смущенно отозвался Шведов. — Сколько ран на теле, и ничего, а они... Дело-то как было... Брали мы Зимний... Ворота закрыты, полезли мы их открывать, помните?
Брускин кивнул.
— И тут юнкера ударили... Тот, кто выше меня залез, так и встал, прямо на руках у меня топчется, испугался, видно. Я говорю: “Что же ты, товарищ?”...
Шведов вздохнул, махнул рукой. Брускин протянул ему варежки, связанные Натальей.
— Возьмите, Артем.
— Да нет, что вы!
— Возьмите, возьмите.
Высота 5000 метров.
— Хетти! Хетти! — испуганно и возбужденно говорили туземцы, указывая на разбросанные по снегу человеческие черепа и кости, а также на идущие от них следы босых ног.
— Что это значит, Григорий Наумович? — не понимал Шведов.
— Это значит, что мифы становятся реальностью, — задумчиво глядя на кости, ответил Брускин. — Только скверно, что они — людоеды.
— Они уходят, Григорь Наумыч! — оторвал его от размышлений Шведов.
Туземцы не шли, бежали вниз. Шведов вытащил из кобуры маузер.
— Может, остановить?
— Пусть уходят, — меланхолично произнес Брускин и вдруг сорвался, закричал убегающим в спины, размахивая кулаком: — Проклятая Вандея! Ренегаты! Иуды!
Высота 5500 метров.
Восходители окружили то место, где спал Брускин. От него осталась буденовка и раздавленные очки. На снегу хорошо были видны следы босых ног.
— Хетти комисал слопал, — убежденно сказал китаец Сунь и прибавил: — Сунь знает.
— Что делать будем, товарищ Шведов? — жалобно спросил один из восходителей.
— Как что? — удивился Шведов. — Выше пойдем!
Высота 6000 метров.
Впереди стояло что-то вроде сложенного из плоских камней крохотного домика, и в сгущающихся сумерках из его щелей сочился золотисто-розовый свет.
В домике в позе лотос сидел индиец в одной набедренной повязке, и тело его, а особенно голова, излучало тот самый свет. Вблизи он был таким ярким, что было больно смотреть глазам, и настолько теплым, что восходители снаружи грели о камни замерзшие ладони. Под сидящим зеленела изумрудная травка.
— Браток! — окликнул его Шведов.
Он произнес это слово не так уж и громко, но, вероятно, для привыкшего к абсолютной тишине йога звук его был подобен взрыву.
Йог упал вдруг набок как сидел — со скрещенными ногами и лежащими на коленях ладонями, — и излучаемый им свет стал меркнуть на глазах. Скоро это был просто скрюченный синий труп индийца, лежащего на побитой инеем траве.
Высота 6001 метр.
— Я ничего не вижу... — удивленно произнес Шведов, щупая перед собой воздух руками и не решаясь сделать хотя бы шаг. Но он не стал жаловаться, жаловаться было некому, потому что ослепли все.
— Ме вераперс вхедав! — кричали одни.
— Ес вочинч чем теснум! — кричали другие.
— Мэн хэч бир шей кёрмюрям! — кричали третьи.
И остальные кричали что-то на своих языках. Они забыли вдруг русский или, ослепнув, не желали или не могли больше на нем разговаривать.
Шведов обессиленно сел в снег, вытащил кисет и попытался свернуть самокрутку, но табак высыпался, а кисет упал в снег. Шведов не стал его искать и заплакал. Он не видел, как, щупая перед собой руками воздух, столкнулись двое.
— Сэн ким сэн? — спрашивал, падая, один.
— Иск ду овесс? — падая, спрашивал другой.
Они упали в снег и, сцепившись, стали кататься по нему и бить один другого по лицу и невидящим глазам, пока не раздался выстрел и один перестал бить другого.
И в других местах раздались выстрелы.
Шведов сидел не двигаясь, слушал незнакомые крики, чужие слова проклятий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Это что же за знамя должно быть? — с сомнением спросил Иван.
— Натуральный шелк, сто пятьдесят на сто, я посчитал.
— Чего?
— Разумеется метров.
— А древко?
— А вы видели гигантские пальмы? Товарищ Новиков, я к вам совсем по другому вопросу. Дело в том, что, мне кажется, я оттуда уже не вернусь... — Брускин опустил голову, справляясь со своей секундной слабостью. — И я бы хотел, чтобы вы взяли мой дневник. Но чтобы никому-никому! А если вдруг снова окажетесь в Москве, отдайте его моей бабушке...
— А если... я? — растерянно спросил Иван.
— Так вы же сто один год проживете! — засмеялся, блестя повлажневшими глазами, комиссар.
И Иван засмеялся. И они обнялись.
Штат Хамагар-Прадеш. Город Химла.
5 января 1925 года.
В большой магазин, где торговали тканями, заскочили несколько человек, одетых в индийское и европейское платье. Угрожая наганами перепуганным продавцам и покупателям, они торопливо искали нужную им ткань. Экспроприаторами были грузины, армяне, азербайджанцы, поэтому общались между собой они на русском.
— Смотри, Георгий, такой ткань берем? — спрашивал один, вытаскивая из-под прилавка штуку вишневого сукна.
Высокий красивый красноармеец пощупал ткань пальцами и вскинул руку с поднятым вверх наганом.
— Слушай, ара, ты не понял? Шелк надо, натуральный шелк.
А из подсобки уже тащили именно то, что было нужно, — свитки алого китайского шелка. Его концы ползли по полу, и все в магазине окрасилось в красное.
Южное предгорье Гималаев.
12 февраля 1925 года.
Под навесом из сосновых веток стоял аэроплан, и летчик Курочкин возился в моторе. Вокруг сидели местные жители и молитвенно смотрели на него.
— Товарищ Курочкин! — окликнул его Брускин.
Курочкин оглянулся и увидел наших. Они стояли, вытянувшись, в две длинные шеренги: одна держала на плечах скрученное и перевязанное знамя, другая — древко, ошкуренный ствол гигантской пальмы. Во главе шеренги стояли улыбающиеся Брускин и Шведов. Летчик вытер на ходу руки ветошью, приложил руку к виску и доложил:
— Произвожу текущий ремонт мотора.
Брускин указал взглядом на туземцев.
— Как вы думаете, они пойдут с нами?
— Конечно пойдут. Уж не знаю, за кого они меня принимают, но что ни попрошу...
— Понятно за кого, — пожал плечами Брускин. — Вы ведь летаете...
Курочкин бросил печальный взгляд на свой аэроплан.
— Да вот не заводится он...
ЗАБЕГАЯ ДАЛЕКО ВПЕРЕД СКАЖЕМ, ЧТО АЭРОПЛАН ВСЕ-ТАКИ ЗАВЕЛСЯ, И В 1973 ГОДУ ЛЕТЧИК КУРОЧКИН ПОЛЕТЕЛ НА РОДИНУ. НО НА ГРАНИЦЕ, ПРИНЯВ ЗА НАРУШИТЕЛЯ, ЕГО ВСТРЕТИЛ НАШ “МИГ”. САМОНАВОДЯЩИЕСЯ РАКЕТЫ НЕ НАВОДИЛИСЬ НА ОБТЯНУТУЮ ПЕРКАЛЕМ ФАНЕРУ, И ТОГДА БЫЛ ПРИМЕНЕН ТАРАН. ОБА САМОЛЕТА УПАЛИ, И ОБА ЛЕТЧИКА ПОГИБЛИ. СООБЩЕНИЯ ОБ ЭТОМ БЫЛИ НАПЕЧАТАНЫ ВО ВСЕХ ЦЕНТРАЛЬНЫХ ГАЗЕТАХ, НО, РАЗУМЕЕТСЯ, НЕ БЫЛИ НАЗВАНЫ ФАМИЛИИ ЛЕТЧИКОВ И СТРАНА, ИЗ КОТОРОЙ ЛЕТЕЛ НАРУШИТЕЛЬ...
— Выше! Выше! Выше! — как заклинание повторял Брускин, глядя на вершину Нандадеви.
Упорно поднималась в гору длинная вереница людей, неся на плечах великое знамя и великое древко к нему.
Высота — 4000 метров.
Была ночь. Горели на снегу костры. Сидели вокруг них восходители. Шведов мял ноющие ладони, всовывал их в огонь, морщился.
— Болят? — сочувственно спросил Брускин.
— Болят, будь они неладны, — смущенно отозвался Шведов. — Сколько ран на теле, и ничего, а они... Дело-то как было... Брали мы Зимний... Ворота закрыты, полезли мы их открывать, помните?
Брускин кивнул.
— И тут юнкера ударили... Тот, кто выше меня залез, так и встал, прямо на руках у меня топчется, испугался, видно. Я говорю: “Что же ты, товарищ?”...
Шведов вздохнул, махнул рукой. Брускин протянул ему варежки, связанные Натальей.
— Возьмите, Артем.
— Да нет, что вы!
— Возьмите, возьмите.
Высота 5000 метров.
— Хетти! Хетти! — испуганно и возбужденно говорили туземцы, указывая на разбросанные по снегу человеческие черепа и кости, а также на идущие от них следы босых ног.
— Что это значит, Григорий Наумович? — не понимал Шведов.
— Это значит, что мифы становятся реальностью, — задумчиво глядя на кости, ответил Брускин. — Только скверно, что они — людоеды.
— Они уходят, Григорь Наумыч! — оторвал его от размышлений Шведов.
Туземцы не шли, бежали вниз. Шведов вытащил из кобуры маузер.
— Может, остановить?
— Пусть уходят, — меланхолично произнес Брускин и вдруг сорвался, закричал убегающим в спины, размахивая кулаком: — Проклятая Вандея! Ренегаты! Иуды!
Высота 5500 метров.
Восходители окружили то место, где спал Брускин. От него осталась буденовка и раздавленные очки. На снегу хорошо были видны следы босых ног.
— Хетти комисал слопал, — убежденно сказал китаец Сунь и прибавил: — Сунь знает.
— Что делать будем, товарищ Шведов? — жалобно спросил один из восходителей.
— Как что? — удивился Шведов. — Выше пойдем!
Высота 6000 метров.
Впереди стояло что-то вроде сложенного из плоских камней крохотного домика, и в сгущающихся сумерках из его щелей сочился золотисто-розовый свет.
В домике в позе лотос сидел индиец в одной набедренной повязке, и тело его, а особенно голова, излучало тот самый свет. Вблизи он был таким ярким, что было больно смотреть глазам, и настолько теплым, что восходители снаружи грели о камни замерзшие ладони. Под сидящим зеленела изумрудная травка.
— Браток! — окликнул его Шведов.
Он произнес это слово не так уж и громко, но, вероятно, для привыкшего к абсолютной тишине йога звук его был подобен взрыву.
Йог упал вдруг набок как сидел — со скрещенными ногами и лежащими на коленях ладонями, — и излучаемый им свет стал меркнуть на глазах. Скоро это был просто скрюченный синий труп индийца, лежащего на побитой инеем траве.
Высота 6001 метр.
— Я ничего не вижу... — удивленно произнес Шведов, щупая перед собой воздух руками и не решаясь сделать хотя бы шаг. Но он не стал жаловаться, жаловаться было некому, потому что ослепли все.
— Ме вераперс вхедав! — кричали одни.
— Ес вочинч чем теснум! — кричали другие.
— Мэн хэч бир шей кёрмюрям! — кричали третьи.
И остальные кричали что-то на своих языках. Они забыли вдруг русский или, ослепнув, не желали или не могли больше на нем разговаривать.
Шведов обессиленно сел в снег, вытащил кисет и попытался свернуть самокрутку, но табак высыпался, а кисет упал в снег. Шведов не стал его искать и заплакал. Он не видел, как, щупая перед собой руками воздух, столкнулись двое.
— Сэн ким сэн? — спрашивал, падая, один.
— Иск ду овесс? — падая, спрашивал другой.
Они упали в снег и, сцепившись, стали кататься по нему и бить один другого по лицу и невидящим глазам, пока не раздался выстрел и один перестал бить другого.
И в других местах раздались выстрелы.
Шведов сидел не двигаясь, слушал незнакомые крики, чужие слова проклятий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37