Между своими пороками и добродетелями честных людей они, ослепленные гордостью, не видят разницы.
Отсюда неизбежно, что человек, выброшенный обществом из своей среды и с глухим озлоблением несущий тяжесть общественного осуждения, делается бунтовщиком — преданным, горячим, фанатическим сообщником тех, кто с иными целями возбуждают толпу, непримиримым врагом военных, чиновников, духовенства, всего, что олицетворяет собой дисциплину, закон, правила и долг.
В таком именно состоянии духа был маркиз де Сад, когда Шарантон распахнул перед ним свои двери.
Из этой тюрьмы, далеко не строгой, скажем более, почти комфортабельной, вышел раздраженный и ожесточенный вольнодумец, полный ненависти и злобы революционер, анархист.
Его злоба нашла свой исход в новых теориях, которые он приводил в своем философском романе «Алина и Валькур», написанном им в Бастилии и, вероятно, обработанном позднее.
Старый режим покарал его (кстати сказать, сравнительно мягко), и он объявил себя врагом старого режима, которому он и его семейство были обязаны столькими милостями.
Он восторженно приветствовал зарю революции, как приветствовал во время террора кровавые сумерки.
"О Франция! — восклицал он в период переполнявшего его душу энтузиазма. — Наступит день, когда ты прозреешь, я убежден в этом: энергия твоих граждан скоро разобьет скипетры деспотизма и тирании, повергнув к твоим ногам злодеев; ты осознаешь, что свободный по природе и по праву гения народ должен сам управлять собой».
Литературный незаконный сын Руссо, скучный Рейналь, сочинение которого «Философская и политическая история двух Индий» имело успех, был его главным учителем.
"О Рейналь! — говорил он. — Твой век и твое отечество тебя не стоили».
Единственно потому, что Людовик XV и Людовик XVI, довольно добродушные монархи, подписывали приказы о его аресте, на что имели достаточно основания, маркиз де Сад, сделавшись республиканцем, поносил всех королей без разбора.
Особенно строго судил он Людовика Святого, о котором писал: «Этот король жестокий и глупый… этот сумасшедший фанатик не удовольствовался тем, что создал нелепые и невыполнимые законы; он бросил заботы о своем государстве, чтобы покорить турок ценой крови своих подданных; его могилу, если бы она, по несчастию, была в нашей стране, следовало бы поспешить разрушить».
Антимонархист, как можно судить по этому отрывку (из «Алины и Валькура»), уживался в нем со свободомыслящим.
Враждебный христианству, или, вернее, всякой религии, так как он пострадал именно от тех мер, которые религия принимает против разнузданности нравов, он считал попов пособниками королей.
Эта теория была для него удобна, потворствуя его порокам, и ни в одном месте его философского романа это не выясняется так ярко, как в том, которое, видимо, навеяно сочинением «Опыт исследования нравов»: «Теократические строгости суть измышления аристократии, религия есть только орудие тирании; она ее поддерживает, дает ей силы. Первым долгом свободного или освобождающегося государства должно быть, несомненно, уничтожение религиозной узды. Изгнать королей, но не разрушить религиозный культ — это все равно что отрубить одну из голов гидры; убежище деспотизма — храмы; преследуемый в государстве удаляется туда и оттуда появляется вновь, чтобы заковать в цепи людей, если последние были так неблагоразумны, что не преследовали его там, разрушив его изменническое убежище и уничтожив злодеев, приютивших его».
В одном месте своей книги он, во имя свободы, требовал его полного уничтожения, что вскоре и предприняли последователи культа Разума: «Французы, проникнитесь этой мыслью! Сознайте, что католическая религия, полная смешных странностей и нелепостей, — жестокая религия, которой ваши враги с таким искусством пользуются против нас; что она не может быть религией свободного народа: нет, никогда поклонникам распятого раба не достигнуть добродетелей Б рута».
Похвалы добродетелям Брута — довольно неожиданны под пером маркиза де Сада, хотя и не лишены политической соли.
С момента своего выхода из тюрьмы он всячески проявлял свою любовь к народу, к тому народу, который в 1790 году разрушил и сжег его замок де ла Коста.
Он сделался революционером и в своих сочинениях, и в своих делах, вследствие своего темперамента и преследований.
Его жена навсегда оставила его. Его сыновья эмигрировали. Его дочь жила, укрывшись от света, в монастыре Св. Ора.
Почти лишенный средств, он в пятьдесят лет был принужден жить своим пером.
По счастью для него, в Венсене и Бастилии он имел время много написать, и его рукописи, по крайней мере, его романы были из тех, которые могли нравиться публике, и печатание их не встречало препятствий.
Его писательское хвастовство, его наглость помогали ему. Он считал себя оригинальным мыслителем и замечательным писателем.
Самым незначительным своим фразам, самым посредственным выдумкам он придавал огромное значение. Он был не только эротоман, но и графоман тоже.
Наконец, он обратился к театру, который был и тогда, как теперь, в общем доходнее.
Библиофил Жакоб (часто очень смелый в своих предположениях) думает, что маркизу принадлежит одна из тех непристойных пьес, которые появились в 1789-м и 1793 годах и были направлены против Марии-Антуанетты, принцессы Ламбаль, г-жи де Полиньяк и проч., и которые ставились на подпольных сценах.
Это возможно, но мы не нашли этому доказательств и поэтому не можем утверждать этого.
Он дебютировал как драматург в 1791 году. В этом году ему было отказано в постановке на сцене Французского театра его пьесы «Жанна Ленэ, или Осада Бовэ», зато его пьеса «Окстьерн, или Последствия беспутства» была поставлена в театре Мольера.
Пьеса имела успех.
Маркиз де Сад изобразил в ней отчасти свою историю. Пьеса эта переделана им для сцены из одной из двенадцати его исторических новелл, написанных в Бастилии, которые он имел право напечатать не ранее 1800 года.
"Монитор» в номере от 6 ноября 1791 года отметил, что «эта мрачная драма не лишена интереса и силы», но главное действующее лицо возмущает зрителя своей жестокостью. Автор рисует своего героя Окстьерна злодеем и даже чудовищем, но в глубине души все его симпатии на стороне героя.
Теории, которые он вкладывает в уста своего героя, — это его собственная теория безнравственности, вечные прославления преступления, выдаваемые им за признаки высокого ума.
Окстьерн — это, в сущности, тот же человек «маленького домика» в Аркюэле, взирающий с высокомерным презрением философа на бедняг — мелких жуликов, у которых еще сохранилась совесть как несчастный предрассудок «Эти глупцы, — презрительно говорит он, — люди без принципов:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30