– Где?
– В отпуск езжайте. Морфием не лечатся. Не могу себе простить, зачем только согласилась во второй раз вам приготовить…
– Аннушка, я что, по-вашему, морфинист, что ли?
– Вы становитесь.
– Так вы сделаете укол или нет?
– Михаил Алексеич… Миша…
– Дайте ключи от аптеки, тогда я сам.
– Миша, не надо, я прошу, надо остановиться…
– Дадите ключи или нет?
– Не дам.
– Вы здесь всего лишь сестра милосердия. И я вам приказываю, как врач: выдайте ключи от аптеки. Немедленно.
Анна тихо посмотрела и протянула ключи. Поляков вырвал их и направился к корпусу.
– Сделаете или нет? – зло спросил он, оглянувшись.
Анна двинулась следом.
В свете керосинки руки Анны быстро перемешивали раствор. Поляков нервно курил у двери, потом подошел к полкам. Рука его взяла один из четырех пузырьков с надписью «Morphini» в шкапе, метнулась к карману, затем вниз, и за колбами с физраствором пузырек был спрятан.
Поляков полулежал на диване, Анна сидела у его ног, гладила колени. Кажется, оба плакали. Но если Поляков и плакал, то незаметно и легко, а Анна плакала без слез.
– Ты прости меня, – сказал он.
– Нет, что ты, я не сержусь. Я теперь знаю, что ты пропал. Это я виновата, ты меня прости. Не надо было тогда делать второй укол. Это я виновата, Миша. Ты теперь погиб. И я с тобой.
– Я поеду в Москву, в лечебницу. Не волнуйся. Или просто уменьшу постепенно дозу и отвыкну.
– Фельдшер подозревает что-то. Бомгард от этого застрелился, они не говорили просто… Он всего за год погиб, тоже кололся морфием. Все знали.
– Не может быть… Что ты говоришь…
– Фельдшер догадывается. Заметна убыль морфия в аптеке.
– Завтра же поеду в уезд, выпишу еще. (Если что, я пузырек десятипроцентного переставил вниз, за реторты. Там же, будто заставили банками, если хватятся…)
– Тебе надо ехать в Москву. Хочешь, я с тобой?
– Аннушка, вздор все это. Я же не морфинист… Уменьшу дозу, и все. Давай патефон включим.
– Что же тебе нужно, Миша? Ты скажи только, я сделаю… Как же мне быть…
– Включи патефон, Анечка.
– Может, она тебя спасет, твоя Амнерис, – Анна кивнула на фотографию женщины. – Может, тебе к ней нужно?
– Нет. Мне с тобой нужно.
– Знаешь, я тоже хочу уколоться. Узнать, за что ты его так любишь.
Лошадка Власа пугливо косилась на облупленные двухэтажные домики уездного городка, шарахнулась от пожарной цистерны с двумя ломовиками и наконец остановилась у желтого здания аптеки. Поляков, застегнутый на все пуговицы, соскочил с телеги и вошел внутрь.
Аптекарь, сверяясь с рецептом, выбирал из шкафа какие-то скляночки. Поляков напряженно следил за ним, в какой-то момент даже оглянулся. Поставив кофеин на прилавок, аптекарь снова уткнулся в рецепт и пошел за аспирином. Поляков смотрел в окно. Перед входом, на улице, суетливо рылся в карманах пальто чернявый фельдшер из Симоновской больницы, Лев Аронович. Поляков вздрогнул от голоса аптекаря.
– Сорок грамм морфия?
Звякнул колокольчик входной двери.
– Нет у нас такого количества. Граммов десять дам.
Поляков молчал.
Лев Аронович подошел к прилавку, робко сказал «здрасьте» аптекарю и тут заметил Полякова.
– Вы из Симоновской? Что у вас? – кивнул аптекарь.
– Добрый день, – поздоровался Поляков.
– Здравствуйте… Я для Симоновского пункта, – чернявый протянул бумажку.
– Господа, да что вы, сговорились?.. Нет у нас такого количества…
У Полякова даже задергалось веко, однако Лев Аронович оказался настойчив.
– Позвольте, я заказывал… Еще месяц назад… У меня заказ, вот квитанция…
– Господа, у меня разнарядка для фронта, на складе семнадцать грамм для земства. Десять коллеге – остальное вам.
Поляков чуть отошел от стойки, ослабил шарф и молча наблюдал, как неприятно изменилось лицо Льва Ароновича.
– У меня тридцать койкомест. И сорок семь больных. У коллеги в Мурьино, полагаю, менее.
– Господин… Бомгард, – заглянул в рецепт аптекарь, – мне, поверьте, все равно кому. Разберитесь с коллегой сами.
Чернявый замер, а Поляков подошел и начал укладывать склянки в саквояж:
– Мне, думаю, нужнее, чем господину… Бомгарду. Давайте хотя бы грамм десять.
Они ехали по той же дороге, что и в сентябре. Снегу было мало, так что пейзаж почти не изменился. Ехали долго, не разговаривали. Потом Влас высморкался, а Поляков сказал:
– Уеду я, наверное… В Москву, в отпуск.
– Да, все одно… – почему-то ответил Влас. – И в Москве не лучшее нынче…
Анна сидела у печки с закатанным рукавом, массируя место укола.
– Не увеличивать дозу, самое главное. Я увеличил, и… привыкание. Скверное состояние… бывает, – возбужденно говорил Поляков, протирая пластинки и глядя куда-то на улицу. – Попробую снизить, или можно кокаином заменить…
– Надо стерилизовать шприцы непременно, Миша. У тебя уже нарывы, может быть заражение…
– Да-да… Стерилизовать… Ну я же не сестра, я врач. У тебя руки золотые, ты и колешь незаметно. А я, по правде сказать, и раствор приготовить как надо не умею…
Поляков установил пластинку, посмотрел в окно. Посередине двора бессмысленно торчал фельдшер, глядя в их сторону.
«Я о сестре тебя молю», – запел Валентин.
– Хорошее, – сказала Анна, лежа у огня. – Хорошее лекарство – морфий. Только мне кажется, Миша, мы погибнем от этого.
– Глупости, Аннушка…
– Надо тебе ехать, надо ехать…
Анатолий Лукич повернулся и пошел к корпусу.
Не зажигая света, он вошел в аптеку с лампой, открыл шкаф и пошарил за банками в нижнем отделении. Достав пузырек, он поставил его на провизорский стол, сел, поколупал бумажку. Потом, потирая переносицу, прошелся вдоль шкафов, что-то выбирая.
Так же быстро, как и в руках Анны, смешались порошки, одна ладонь смела в другую лишние крошки белых кристалликов, потом вытрясла в карман халата. Пальцем он чуть приладил отклеивающийся уголок ярлыка, поставил пузырек на место и, поправив очки, неловко перекрестился.
Большие напольные часы в докторском кабинете, доставшиеся в наследство от Леопольда, показывали без пяти пять. Все было на своих местах, уютный маятник, когда-то страшное гинекологическое кресло, коллекция инструментов и книжный шкаф, стеклянная дверца которого отражала две фигуры. Поляков сидел у стола, перед ним на коленях стояла женщина и, кажется, занималась с ним любовью. За окном шла обычная дневная жизнь: разгружали дрова с помощью выздоравливающих, бегали дети, несколько родственников ждали своих. Из своего флигеля к аптеке прошла Анна, бросив взгляд на окошко.
Поляков чуть ослабил галстук, но было ясно, что ему скорее плохо, чем хорошо. Он как-то тяжело сглотнул, глянул вниз на двигающуюся красивую голову, на часы и сразу на дверь аптеки, через двор. Она была закрыта.
Сосредоточиться на любви не получалось. Поляков попытался было, но вдруг увидел, как медленно и спасительно открылась черная дерматиновая дверь, как вышла Анна, увидел даже, как она придерживает карман пальто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57