Наконец в тургеневской поэзии намечается новый путь, ведущий к «Запискам охотника». Это поэтический цикл «Деревня», первый подход к народной теме, к будущим Калинычам, Ермолаям, Касьянам. Цикл задуман как единое художественное произведение из девяти стихотворений; в нем соблюдается типичное для будущих романов «годовое кольцо»: весна, лето, осень, зима. Вынырнув из философско-романтических волн «немецкого моря», Тургенев с головою окунулся в море русское:
Туда, туда, в раздольные поля,
Где бархатом чернеется земля,
Где рожь, куда ни киньте вы глазами,
Струится тихо мягкими волнами
И падает тяжелый, желтый луч
Из-за прозрачных, белых, круглых туч.
Там хорошо; там только — русский дома;
И степь ему, как родина, знакома,
Как по морю, гуляет он по ней —
Живет и дышит, движется вольней;
Идет себе — поет себе беспечно;
Идет… куда? не знает! бесконечно
Бегут, бегут несвязные слова.
Приподнялась уж по следу трава…
Ему другой вы не сулите доли —
Не хочет он другой, разумной воли…
Полина Виардо
Когда в 1843 году Тургенев поступил на государственную службу, Варвара Петровна успокоилась за судьбу сына. Втайне она уж и невесту подыскала. Да и к поэтическим опытам Ивана стала относиться благосклонно. Впрочем, мать всегда достаточно ревниво следила за его поэтическими успехами, а Иван Сергеевич частенько уже из Берлина вместо писем посылал ей стихи. «Нечего писать, — ворчала Варвара Петровна в ответ, — ну, тогда и пиши стихи! — Но! — как ждешь, ждешь, — а вместо письма, где бы я видела тебя, как в зеркале: что ты делаешь, как поживаешь, где бываешь, в каких местах гуляешь. — И вдруг, что же?.. — Получаю стихи, да еще какие беспутные, — то есть без рифм. — Воля твоя, — не понимаю я их — в наши времена так не писали. — Я люблю почерк Пушкина за то, что понимаю или разбираю его почти как собственный. Ты же напоминаешь мне простоту тетки Федосьи… доброй, впрочем. — Возьмет ноты и мычит по оным, будто поёт…
Не понимаю, не понимаю я… Вот почему и поставила крест и отослала назад…»
Но порой получал он от матери и такие письма: «Ах! Прекрасные стихи ты прислал. Я-то читать не хотела, что мне было непонятно. А так писать — благослови тебя Господь. И ясно и складно».
Однажды, незадолго до отъезда из Берлина на родину, Тургенев послал матери стихи Лермонтова «Казачья колыбельная», она отвечала: «Я не верю, чтобы эти стихи он написал, а не ты. Кто, кроме тебя, мог написать матери: „Стану целый день молиться, по ночам гадать?!“ — Это ты… ты подсмотрел за мною. Чья мать? Разве есть еще мать в разлуке, у которой под головами карты, и всё спит и гадает, и молится. — „Дам тебе я на дорогу образок святой!“ — Слава Богу, что в этом же письме и твой план я прочла, а то бы я неутешно плакала больше».
Когда же она прочла поэму «Параша», Тургенев получил очень ободряющее письмо: «Параша» мне прежде еще читательской похвалы понравилась — и я точно вижу в тебе талант… Сейчас подают мне землянику. Мы, деревенские, всё материальное любим. — Итак, твоя поэма пахнет земляникой. Есть картины, которые можно было бы нарисовать из «Параши», например: два лета, итальянское и русское. <…> Ты знаешь, я тщеславна. Прости меня Господь! Но!.. Я прошу тебя быть в твоем сочинении Лутовиновым, ты меня очень утешишь. Нет, не переставай писать, не убивай от одного критика свой талант. «Параши» Лутовиновой прекрасное начало. Дай бог тебе таких детей. Но твоя первая дочь будет Парашей, и я желаю ей во всем, — и даже с пороками, — походить на сестру…»
После 1842 года все надежды Варвары Петровны сосредоточились на Иване Сергеевиче, а старший сын Николай попал в жестокую опалу. Всё началось на злополучном пожаре, почти дотла истребившем спасский дом. Николай заездом был у матери и собирался с дядюшкой в Лебедянь на ярмарку закупать лошадей для своего полка. Мать любовалась сыном: красивый, статный офицер, один из лучших женихов в губернии, он внешне очень был похож на отца. Прекрасно образованный, говоривший на английском, немецком и французском, Николай был остроумен, умел вести изящный светский разговор. Мать называла сына «Златоустом», прочила ему блестящую карьеру и выгодную партию с какой-нибудь богатой невестой. В отличие от Ивана он был расчетлив, скуповат, практичен, мечтал о выходе в отставку, капитале и открытии собственной фабрики. Хозяйственного Николая мать нередко ставила Ивану в пример.
Горела дворня, Николай и дядюшка вели борьбу с огнем. Потом занялся барский дом, возникла паника, в пристройке позабыли нянюшку Васильевну, и Николай, рискуя жизнью, бросился в окно и чудом спас старушку. Она и плакала, и умоляла барина: «Ангел ты мой! Спаситель мой! Брось ты меня. Старая уж, ненужная я стала! Сам сгоришь! Брось, батюшка!» Она любила рассказывать потом, как барин вынес ее из огня «на своих барских ручках и не дал ей помереть мученической смертью, без покаяния».
Но вот и рухнул главный барский дом, сноп искр взметнулся вверх и огненными змейками рассыпался по саду, — всё было кончено. И тут-то Николай Сергеевич вспомнил о шкатулке с казенными деньгами — в ней было 30 тысяч, выданных ему полковым начальством для казенных надобностей. Молодой офицер впал в отчаяние.
Его вывела из состояния страха и потерянности Анна Яковлевна Шварц, камеристка Варвары Петровны. В руках её была спасенная шкатулка. Когда все в доме опомнились от несчастья, в почете оказалась эта девушка, немочка из Риги, служившая в Спасском по вольному найму. В её обязанности входили кройка и шитье для госпожи утренних, дневных и вечерних нарядов. Сама Варвара Петровна приласкала девушку и даже позволила ей садиться за общий барский стол.
По случаю семейного несчастья Николай Сергеевич взял отпуск и до конца лета прожил в Спасском, руководя отстройкой и расширением уцелевшего от пожара флигеля. Добрые отношения с Анной Яковлевной незаметно, как часто бывает в молодости, перешли в тайную любовь. Когда срок отпуска закончился, Николай Сергеевич отправился в Петербург, а девушка попросила у госпожи расчет по случаю её вызова в Ригу родителями, и тоже уехала из Спасского. Вспоминали, что ничего не подозревавшая Варвара Петровна наградила её щедро, устроила трогательное прощание и даже приколола на грудь Анны Яковлевны букет цветов.
Но не в Ригу ехала молодая камеристка; она осталась в Петербурге и в 1842 году тайно обвенчалась с Николаем Сергеевичем. Когда слухи о самовольной женитьбе сына на служанке-немке дошли до Спасского, Варвара Петровна не хотела верить ушам своим. Немедленно был послан в Петербург дворецкий Федор Иванович Лобанов с приказом всё узнать и доложить всю правду по возвращении.
Иван Сергеевич находился в Спасском, когда из Петербурга вернулся Лобанов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200