об народе, который как-то чудно умел сохранить себя под игом монгольских орд и немецких бюрократов, под капральской палкой казарменной дисциплины и под позорным кнутом татарским; который сохранил величавые черты, живой ум и широкий разгул богатой натуры под гнетом крепостного состояния и в ответ на царский призыв образоваться — ответил через сто лет громадным явлением Пушкина…»
Тургенев и Герцен не надеялись на скорую встречу. Они условились о секретном способе сообщения друг с другом:
«Бог знает, — сказал Тургенев, — когда мне придется тебе писать в другой раз; Бог знает, что меня ждет в России… В случае какого-нибудь важного обстоятельства, ты можешь известить меня помещением в объявлениях „„Journal des D?bat“, que m-r Lois Morisset de Caen“ („Журнал дэ Деба“, что господин Луи Мориссе из Кана. — Ю. Л. ) и т. д. Я буду читать этот журнал и пойму, что ты захочешь мне сказать».
Семейная ссора. Смерть матери
В июне 1850 года Тургенев сел на пароход, отправлявшийся из Штеттина в Петербург. Три года, проведенные за границей, составили целую эпоху в его жизни. Пережито и перечувствовано за это время было слишком много. Да и возвращался он в Россию известным литератором, прославленным автором «Записок охотника». В Петербурге сразу же возникли некоторые затруднения, связанные с его пребыванием в революционном Париже, но помощь друзей и влиятельных знакомых отвела, но не развеяла собиравшуюся над ним грозу.
В середине июля он явился в дом на Остоженке долгожданным, провинившимся гостем. Слезы радости на глазах у матери, расспросы, рассказы Ивана Сергеевича, добрые воспоминания. Собирались поехать в Спасское: наступало время летних охот по тетеревиным выводкам. Оставался нерешенным один вопрос. Безраздельная зависимость от матери доставляла сыновьям немало огорчений и лишений. Даже здесь, в Москве, Иван Сергеевич занимал порою деньги у Порфирия, чтобы заплатить извозчику. Но особенно тяжелым было положение у Николая. Мать благословила наконец его брак с Анной Яковлевной, предложила бросить службу и купила отдельный дом. Сын покорно согласился, вышел в отставку и перевез семью в Москву. Но на этом все и кончилось. По-прежнему он не получал от матери никакой материальной помощи, и семья его терпела страшную нужду.
Предварительно посовещавшись, братья попросили мать определить им небольшой доход, чтобы знать заранее, сколько они могут тратить. Варвара Петровна выслушала сыновей со вниманием, без гнева, согласилась с ними и обещала подумать и все решить. Проходили дни, минула неделя — никаких распоряжений, полное молчание.
Разговор возобновил Иван Сергеевич.
— Я не столько прошу за себя, как за брата… Я как-нибудь проживу сочинениями и переводами, А у него ничего нет, ему скоро есть будет нечего.
— Все, все сделаю, — отвечала Варвара Петровна, — оба вы будете мною довольны.
Наконец настал торжественный день объявления господского решения. Сыновья были приглашены в большую залу дома на Остоженке.
— Позвать сюда Леона Ивановича, — приказала мать вошедшему слуге.
Через несколько минут Леон Иванович принес на серебряном подносе два пакета и подал их своей госпоже. Варвара Петровна проверила надписи и один из них торжественно вручила Николаю, а другой Ивану.
— Прочтите же!
Сыновья повиновались. На простой бумаге, не скрепленной никакими официальными подписями и печатями, объявлялось о том, что Николаю даруется Сычево, а Ивану Кадное.
— Довольны ли вы теперь мною?
Николай Сергеевич подавленно молчал, а Иван ответил:
— Конечно, маман, будем довольны и будем благодарить тебя, если ты все сделаешь и оформишь дарственные.
— То есть как «оформишь»?!
— Не мне объяснять тебе, маман, ты сама прекрасно знаешь.
Могли ли они предполагать, что над ними будет разыграна очередная комедия.
Слуга Леон Иванович сказал им позже на ухо, что старостам Сычева и Кадного по почте послан был приказ: немедленно продать в «дареных» имениях весь хлеб, имеющийся на гумнах и на корню, а деньги от продажи выслать в Москву на имя самой Варвары Петровны.
На другой день утром барыня приступила к Ивану Сергеевичу с вопросами:
— Скажи мне, Иван, отчего вчера ты даже не поблагодарил меня? Неужели ты опять мною недоволен?
— Послушай, маман, оставим этот разговор… Не делай для нас ничего, оставь, и будем жить, как жили.
— Нет, не так! У вас теперь свои имения!
— Никаких имений нет, ничего ты нам не дала и ничего не дашь, — отвечал выведенный из терпения Иван Сергеевич. — Твои дарственные, как ты их называешь, не имеют силы. Завтра же ты можешь отнять у нас все, что «подарила» сегодня. Да и к чему! Имения твои, и все твое. Скажи нам просто: «Не хочу ничего вам дать!» К чему вся эта комедия?
— Ты с ума сошел! — закричала Варвара Петровна. — Ты забываешь, с кем ты говоришь!!!
— Мне брата жаль. За что ты его сгубила? Ты позволила ему жениться, заставила его бросить службу, переехать сюда с семьей. Ведь он жил своими трудами, у тебя ничего не просил… А теперь со дня его переезда ты на муку его обрекла, ты постоянно его мучаешь, не тем, так другим.
— Чем? Скажи, чем?! — повышала голос Варвара Петровна.
— Всем! — уже с отчаянием и не сдерживаясь, воскликнул Иван Сергеевич. — Да кого ты не мучаешь? Кого? Всех! Кто возле тебя свободно дышит?!
— Нет у меня детей! — вдруг закричала Варвара Петровна. — Вон! Ступай! — И, хлопнув дверью, удалилась из комнаты.
В господском кабинете с сердцем брошен был об пол портрет Ивана Сергеевича; стекло разбилось вдребезги, а картон с изображением отлетел далеко к стене. Сбежались слуги. Начались обмороки и истерика…
Так и валялся дорогой образ сына Ванички поруганным вплоть до возвращения Варвары Петровны из Спасского в первых числах сентября.
Когда припадок самовластия прошел, направила госпожа за сыновьями посыльного, но те уже уехали из Москвы в Тургеневе, единственную им принадлежащую деревушку, которая досталась по наследству от покойного отца.
Врачующие сельские просторы милой Родины. Им, только им обязан был Тургенев исцелением от невзгод безрадостного детства, трудной юности и бесприютной, скитальческой молодости. Все лето он провел в охотничьих странствиях, встречаясь с мужиками и крестьянскими детьми. Случалось, настигала ночь заплутавшего охотника, и небо с ясными, мерцающими звездами являлось для него надежным кровом при слабом свете догорающего костра. Тогда он написал два поэтических рассказа из «Записок охотника» — «Певцы» и «Бежин луг».
Неподалеку от Тургенева, в невзрачном кабачке, который получил в народе прозвище Притынного, присутствовал Иван Сергеевич при состязании двух певцов. Потрясенный услышанным, возвращался Тургенев домой по широкой равнине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200
Тургенев и Герцен не надеялись на скорую встречу. Они условились о секретном способе сообщения друг с другом:
«Бог знает, — сказал Тургенев, — когда мне придется тебе писать в другой раз; Бог знает, что меня ждет в России… В случае какого-нибудь важного обстоятельства, ты можешь известить меня помещением в объявлениях „„Journal des D?bat“, que m-r Lois Morisset de Caen“ („Журнал дэ Деба“, что господин Луи Мориссе из Кана. — Ю. Л. ) и т. д. Я буду читать этот журнал и пойму, что ты захочешь мне сказать».
Семейная ссора. Смерть матери
В июне 1850 года Тургенев сел на пароход, отправлявшийся из Штеттина в Петербург. Три года, проведенные за границей, составили целую эпоху в его жизни. Пережито и перечувствовано за это время было слишком много. Да и возвращался он в Россию известным литератором, прославленным автором «Записок охотника». В Петербурге сразу же возникли некоторые затруднения, связанные с его пребыванием в революционном Париже, но помощь друзей и влиятельных знакомых отвела, но не развеяла собиравшуюся над ним грозу.
В середине июля он явился в дом на Остоженке долгожданным, провинившимся гостем. Слезы радости на глазах у матери, расспросы, рассказы Ивана Сергеевича, добрые воспоминания. Собирались поехать в Спасское: наступало время летних охот по тетеревиным выводкам. Оставался нерешенным один вопрос. Безраздельная зависимость от матери доставляла сыновьям немало огорчений и лишений. Даже здесь, в Москве, Иван Сергеевич занимал порою деньги у Порфирия, чтобы заплатить извозчику. Но особенно тяжелым было положение у Николая. Мать благословила наконец его брак с Анной Яковлевной, предложила бросить службу и купила отдельный дом. Сын покорно согласился, вышел в отставку и перевез семью в Москву. Но на этом все и кончилось. По-прежнему он не получал от матери никакой материальной помощи, и семья его терпела страшную нужду.
Предварительно посовещавшись, братья попросили мать определить им небольшой доход, чтобы знать заранее, сколько они могут тратить. Варвара Петровна выслушала сыновей со вниманием, без гнева, согласилась с ними и обещала подумать и все решить. Проходили дни, минула неделя — никаких распоряжений, полное молчание.
Разговор возобновил Иван Сергеевич.
— Я не столько прошу за себя, как за брата… Я как-нибудь проживу сочинениями и переводами, А у него ничего нет, ему скоро есть будет нечего.
— Все, все сделаю, — отвечала Варвара Петровна, — оба вы будете мною довольны.
Наконец настал торжественный день объявления господского решения. Сыновья были приглашены в большую залу дома на Остоженке.
— Позвать сюда Леона Ивановича, — приказала мать вошедшему слуге.
Через несколько минут Леон Иванович принес на серебряном подносе два пакета и подал их своей госпоже. Варвара Петровна проверила надписи и один из них торжественно вручила Николаю, а другой Ивану.
— Прочтите же!
Сыновья повиновались. На простой бумаге, не скрепленной никакими официальными подписями и печатями, объявлялось о том, что Николаю даруется Сычево, а Ивану Кадное.
— Довольны ли вы теперь мною?
Николай Сергеевич подавленно молчал, а Иван ответил:
— Конечно, маман, будем довольны и будем благодарить тебя, если ты все сделаешь и оформишь дарственные.
— То есть как «оформишь»?!
— Не мне объяснять тебе, маман, ты сама прекрасно знаешь.
Могли ли они предполагать, что над ними будет разыграна очередная комедия.
Слуга Леон Иванович сказал им позже на ухо, что старостам Сычева и Кадного по почте послан был приказ: немедленно продать в «дареных» имениях весь хлеб, имеющийся на гумнах и на корню, а деньги от продажи выслать в Москву на имя самой Варвары Петровны.
На другой день утром барыня приступила к Ивану Сергеевичу с вопросами:
— Скажи мне, Иван, отчего вчера ты даже не поблагодарил меня? Неужели ты опять мною недоволен?
— Послушай, маман, оставим этот разговор… Не делай для нас ничего, оставь, и будем жить, как жили.
— Нет, не так! У вас теперь свои имения!
— Никаких имений нет, ничего ты нам не дала и ничего не дашь, — отвечал выведенный из терпения Иван Сергеевич. — Твои дарственные, как ты их называешь, не имеют силы. Завтра же ты можешь отнять у нас все, что «подарила» сегодня. Да и к чему! Имения твои, и все твое. Скажи нам просто: «Не хочу ничего вам дать!» К чему вся эта комедия?
— Ты с ума сошел! — закричала Варвара Петровна. — Ты забываешь, с кем ты говоришь!!!
— Мне брата жаль. За что ты его сгубила? Ты позволила ему жениться, заставила его бросить службу, переехать сюда с семьей. Ведь он жил своими трудами, у тебя ничего не просил… А теперь со дня его переезда ты на муку его обрекла, ты постоянно его мучаешь, не тем, так другим.
— Чем? Скажи, чем?! — повышала голос Варвара Петровна.
— Всем! — уже с отчаянием и не сдерживаясь, воскликнул Иван Сергеевич. — Да кого ты не мучаешь? Кого? Всех! Кто возле тебя свободно дышит?!
— Нет у меня детей! — вдруг закричала Варвара Петровна. — Вон! Ступай! — И, хлопнув дверью, удалилась из комнаты.
В господском кабинете с сердцем брошен был об пол портрет Ивана Сергеевича; стекло разбилось вдребезги, а картон с изображением отлетел далеко к стене. Сбежались слуги. Начались обмороки и истерика…
Так и валялся дорогой образ сына Ванички поруганным вплоть до возвращения Варвары Петровны из Спасского в первых числах сентября.
Когда припадок самовластия прошел, направила госпожа за сыновьями посыльного, но те уже уехали из Москвы в Тургеневе, единственную им принадлежащую деревушку, которая досталась по наследству от покойного отца.
Врачующие сельские просторы милой Родины. Им, только им обязан был Тургенев исцелением от невзгод безрадостного детства, трудной юности и бесприютной, скитальческой молодости. Все лето он провел в охотничьих странствиях, встречаясь с мужиками и крестьянскими детьми. Случалось, настигала ночь заплутавшего охотника, и небо с ясными, мерцающими звездами являлось для него надежным кровом при слабом свете догорающего костра. Тогда он написал два поэтических рассказа из «Записок охотника» — «Певцы» и «Бежин луг».
Неподалеку от Тургенева, в невзрачном кабачке, который получил в народе прозвище Притынного, присутствовал Иван Сергеевич при состязании двух певцов. Потрясенный услышанным, возвращался Тургенев домой по широкой равнине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200