На эти-то арканы — «ремение» и «ужища» — и понадеялись, видимо, ратники Олега как на главное свое преимущество в предстоящем сражении.
Брань, по летописям, произошла «на Скорнищеве», или, как у Татищева, «на Скорневцеве». Местоположение этого урочища (или села) ныне неизвестно. Судя по всему, московское войско переправилось через Оку и углубилось в область Олега Рязанского. У того же Татищева о сражении читаем: «брань люта и сеча зла, рязанцы убо биющеся крепце». Эта картина беспощадного поединка двух противников может быть дополнена подробностями Никоновского летописца, несколько насмешливого к воинам Олега: «Рязанци убо мехающеся вензми и ремением и ужищи и ничтоже успеша, но падоша мертвый, аки снопы, и, акы свиньи, заклани быша».
Арканы хороши в поединке, единоборстве, в погоне или в тот час боя, когда сплошные ряды противников раздробятся, появится свободное пространство и одиночные живые цели. То ли рязанцы не научились еще как следует владеть татарскими арканами, то ли Дмитрий Боброк, быстро сообразовавшись с обстановкой, от начала до конца держал свои полки плотным стеноподобным строем, но заемное оружие подвело Олега, и он бежал, сопровождаемый малым остатком разбитой рати.
Известно, что в числе бояр и воевод рязанского князя имелись выходцы из Орды, принявшие православие, один из них даже женился на дочери Олега. Но эти люди были и сами беглецы, они приехали в Рязань сам-друг, а вовсе не во главе сотен, до зубов вооруженных. Так что Олег мог надеяться лишь на себя: на то, что сумеет вовремя исчезнуть в лесной темени: вовремя нанести оттуда неожиданный удар. Не было случая, чтобы, потерпев поражение, он хоть раз отважился укрыться за стенами Рязани и переждать там осаду. Судя по всему, его столица, сплошь деревянная, то и дело предаваемая огню ордынцами, не имела даже более-менее надежной крепости.
Вот и теперь, ускользнув с поля боя, Олег устремился не в Рязань, но куда-то еще — в лесные, заваленные снегом глухомани.
Естественным шагом Дмитрия Ивановича, который он и предпринял, узнав о победе под Скорнищевом, было занять Рязань. Но, конечно, занимать ее следовало не своими собственными войсками. Не могло быть и речи о том, чтобы отныне прекратилось самостоятельное существование великого княжества Рязанского. Олега надо было только наказать, и он примерно наказан. Не одним лишь уроном живой силы и позором бегства, но и известием — быстро ему донесут, — что в Рязань въехал и посажен на великий стол его двоюродный брат Владимир Дмитриевич, князь пронский.
Однако в ту же зиму, отсидевшись неведомо где и неизвестно откуда прикопив сил, рязанец приступил к своей столице и изгнал брата — «самозванца» — ставленника Москвы. Жалел только, что удалось родичу ускользнуть из его рук. Вскоре, правда, пронского князя поймали, и Олег привел его «в свою волю». Видимо, принуждение подчиниться оказалось насильственным. Неизвестно даже, был ли Владимир Дмитриевич в конце концов отпущен домой. Слухи об этих событиях до Москвы доходили невнятные. Вот ведь она, Рязань, совсем близко, но Дмитрию Ивановичу, как ни странно, лучше были известны дела ордынские, чем то, что происходило сейчас в сумеречно-молчаливом Заочье.
Минул год после боя у Скорнищева, и московский великий князь узнал, что Владимира Дмитриевича Пронского больше нет в живых. Загадочная скоропостижная кончина заставила предполагать, что тут не все чисто и что, приводя двоюродного брата в повиновение, Олег его порядочно «примучил». Впрочем, не зная истинных обстоятельств смерти, решили не давать догадкам волю. Дмитрий мог только посожалеть, что лишился еще одного человека, который, кажется, доверял московскому делу и смотрел на вещи более широко, чем его ныне здравствующий родственник.
Да, ордынскую подноготную Дмитрий знал, пожалуй, получше. По крайней мере, донесение разведки о том, что Мамай отправил рать в русские пределы, его в отличие от Олега не застало врасплох, хотя и было отчасти неожиданностью, наперед не расчисленной. Ведь как раз накануне москвичам стало известно, что в Орде после годов сравнительного затишья снова вспыхнула «замятия»: жертвами резни оказалось еще несколько чингисхановичей; в кровопролитных стычках погибло множество простых воинов. Все это происходило в Сарае, но уж явно не без участия Мамая, не оставлявшего надежд возвратиться в великую столицу. Трудно было предположить, что именно в такое хлопотное время он отправит часть своего войска изгоном на русские земли. Олег оказался совсем не подготовлен к сопротивлению. Мамаевы воеводы безнаказанно сожгли несколько его городков. Рязанец в очередной раз запрятался в какие-то потайные урочища, недосягаемые ни для друга, ни для врага.
Да и на чью дружескую поддержку мог он уповать? Единственно на московскую, но с Дмитрием у него не было мира.
Ордынский набег пришелся на время, когда после третьей Литовщины московские великокняжеские полки еще не были разведены по городам, на свои исходные места. Поэтому Дмитрий смог сравнительно быстро и легко рассредоточить их по всему северному берегу Оки от Любутска до Коломны. Если военачальники Мамая вздумают где-нибудь в одном или нескольких местах перейти Оку вброд и учинить грабеж в московских волостях, тут их примут в копья. Легкие отряды конных разведчиков сторожили на рязанской стороне.
Наиболее важными звеньями всей окской обороны стали Коломна и пока еще небольшой Серпухов, расположенный при впадении в Оку Нары. Серпухов входил в число городов, что достались от покойного родителя князю Владимиру Андреевичу. Сейчас, когда Владимир, узнав об ордынской угрозе, поспешил из Новгорода к окскому рубежу, и ему и Дмитрию было особенно отчетливо видно: Серпухов расположен удивительно выгодно, он «держит», будто десница лучника, громадный извив окского русла. Этому городу должно бы уделять нисколько не меньше внимания, чем Коломне. Москва, Коломна и Серпухов создают своего рода треугольник, обращенный опорной стороной против южной опасности — прежде всего ордынской, но, может быть, и рязанской.
Тем временем разведка донесла, что, отягощенный полоном враг ушел в степь. Наконец-то можно было снять полки с береговой линии и дать возможность ратникам вернуться к своим семьям, к спелым нивам, ждущим людской заботы. В этом году удалось сберечь стада и табуны Междуречья, сохранить урожай — и от Литвы, и от Орды.
Можно было Дмитрию и людям его княжого совета подумать вслух о том, что изнурительные испытания минувших лет все же не прошли для них даром. Ольгерд, кажется, достаточно проучен и посрамлен, чтобы не затевать впредь новых вселитовских походов на Москву. Утихомирятся Гедиминовичи, не так-то вольготно станет и Михаилу Тверскому, войдет в разум Святослав Смоленский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Брань, по летописям, произошла «на Скорнищеве», или, как у Татищева, «на Скорневцеве». Местоположение этого урочища (или села) ныне неизвестно. Судя по всему, московское войско переправилось через Оку и углубилось в область Олега Рязанского. У того же Татищева о сражении читаем: «брань люта и сеча зла, рязанцы убо биющеся крепце». Эта картина беспощадного поединка двух противников может быть дополнена подробностями Никоновского летописца, несколько насмешливого к воинам Олега: «Рязанци убо мехающеся вензми и ремением и ужищи и ничтоже успеша, но падоша мертвый, аки снопы, и, акы свиньи, заклани быша».
Арканы хороши в поединке, единоборстве, в погоне или в тот час боя, когда сплошные ряды противников раздробятся, появится свободное пространство и одиночные живые цели. То ли рязанцы не научились еще как следует владеть татарскими арканами, то ли Дмитрий Боброк, быстро сообразовавшись с обстановкой, от начала до конца держал свои полки плотным стеноподобным строем, но заемное оружие подвело Олега, и он бежал, сопровождаемый малым остатком разбитой рати.
Известно, что в числе бояр и воевод рязанского князя имелись выходцы из Орды, принявшие православие, один из них даже женился на дочери Олега. Но эти люди были и сами беглецы, они приехали в Рязань сам-друг, а вовсе не во главе сотен, до зубов вооруженных. Так что Олег мог надеяться лишь на себя: на то, что сумеет вовремя исчезнуть в лесной темени: вовремя нанести оттуда неожиданный удар. Не было случая, чтобы, потерпев поражение, он хоть раз отважился укрыться за стенами Рязани и переждать там осаду. Судя по всему, его столица, сплошь деревянная, то и дело предаваемая огню ордынцами, не имела даже более-менее надежной крепости.
Вот и теперь, ускользнув с поля боя, Олег устремился не в Рязань, но куда-то еще — в лесные, заваленные снегом глухомани.
Естественным шагом Дмитрия Ивановича, который он и предпринял, узнав о победе под Скорнищевом, было занять Рязань. Но, конечно, занимать ее следовало не своими собственными войсками. Не могло быть и речи о том, чтобы отныне прекратилось самостоятельное существование великого княжества Рязанского. Олега надо было только наказать, и он примерно наказан. Не одним лишь уроном живой силы и позором бегства, но и известием — быстро ему донесут, — что в Рязань въехал и посажен на великий стол его двоюродный брат Владимир Дмитриевич, князь пронский.
Однако в ту же зиму, отсидевшись неведомо где и неизвестно откуда прикопив сил, рязанец приступил к своей столице и изгнал брата — «самозванца» — ставленника Москвы. Жалел только, что удалось родичу ускользнуть из его рук. Вскоре, правда, пронского князя поймали, и Олег привел его «в свою волю». Видимо, принуждение подчиниться оказалось насильственным. Неизвестно даже, был ли Владимир Дмитриевич в конце концов отпущен домой. Слухи об этих событиях до Москвы доходили невнятные. Вот ведь она, Рязань, совсем близко, но Дмитрию Ивановичу, как ни странно, лучше были известны дела ордынские, чем то, что происходило сейчас в сумеречно-молчаливом Заочье.
Минул год после боя у Скорнищева, и московский великий князь узнал, что Владимира Дмитриевича Пронского больше нет в живых. Загадочная скоропостижная кончина заставила предполагать, что тут не все чисто и что, приводя двоюродного брата в повиновение, Олег его порядочно «примучил». Впрочем, не зная истинных обстоятельств смерти, решили не давать догадкам волю. Дмитрий мог только посожалеть, что лишился еще одного человека, который, кажется, доверял московскому делу и смотрел на вещи более широко, чем его ныне здравствующий родственник.
Да, ордынскую подноготную Дмитрий знал, пожалуй, получше. По крайней мере, донесение разведки о том, что Мамай отправил рать в русские пределы, его в отличие от Олега не застало врасплох, хотя и было отчасти неожиданностью, наперед не расчисленной. Ведь как раз накануне москвичам стало известно, что в Орде после годов сравнительного затишья снова вспыхнула «замятия»: жертвами резни оказалось еще несколько чингисхановичей; в кровопролитных стычках погибло множество простых воинов. Все это происходило в Сарае, но уж явно не без участия Мамая, не оставлявшего надежд возвратиться в великую столицу. Трудно было предположить, что именно в такое хлопотное время он отправит часть своего войска изгоном на русские земли. Олег оказался совсем не подготовлен к сопротивлению. Мамаевы воеводы безнаказанно сожгли несколько его городков. Рязанец в очередной раз запрятался в какие-то потайные урочища, недосягаемые ни для друга, ни для врага.
Да и на чью дружескую поддержку мог он уповать? Единственно на московскую, но с Дмитрием у него не было мира.
Ордынский набег пришелся на время, когда после третьей Литовщины московские великокняжеские полки еще не были разведены по городам, на свои исходные места. Поэтому Дмитрий смог сравнительно быстро и легко рассредоточить их по всему северному берегу Оки от Любутска до Коломны. Если военачальники Мамая вздумают где-нибудь в одном или нескольких местах перейти Оку вброд и учинить грабеж в московских волостях, тут их примут в копья. Легкие отряды конных разведчиков сторожили на рязанской стороне.
Наиболее важными звеньями всей окской обороны стали Коломна и пока еще небольшой Серпухов, расположенный при впадении в Оку Нары. Серпухов входил в число городов, что достались от покойного родителя князю Владимиру Андреевичу. Сейчас, когда Владимир, узнав об ордынской угрозе, поспешил из Новгорода к окскому рубежу, и ему и Дмитрию было особенно отчетливо видно: Серпухов расположен удивительно выгодно, он «держит», будто десница лучника, громадный извив окского русла. Этому городу должно бы уделять нисколько не меньше внимания, чем Коломне. Москва, Коломна и Серпухов создают своего рода треугольник, обращенный опорной стороной против южной опасности — прежде всего ордынской, но, может быть, и рязанской.
Тем временем разведка донесла, что, отягощенный полоном враг ушел в степь. Наконец-то можно было снять полки с береговой линии и дать возможность ратникам вернуться к своим семьям, к спелым нивам, ждущим людской заботы. В этом году удалось сберечь стада и табуны Междуречья, сохранить урожай — и от Литвы, и от Орды.
Можно было Дмитрию и людям его княжого совета подумать вслух о том, что изнурительные испытания минувших лет все же не прошли для них даром. Ольгерд, кажется, достаточно проучен и посрамлен, чтобы не затевать впредь новых вселитовских походов на Москву. Утихомирятся Гедиминовичи, не так-то вольготно станет и Михаилу Тверскому, войдет в разум Святослав Смоленский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111