Распродав оставшиеся у него старинные картины, он перекрасил свою лавку, заказал новую вывеску: «Импрессионисты и символисты» – и пригласил нескольких художников, заслуживающих, с его точки зрения, наибольшего внимания, выставить у него свои картины для продажи. В левом углу витрины на большой доске будут обозначены имена этих художников.
Приглашенный Ле Барком, Лотрек вместе с Бернаром, Анкетеном и другими художниками, такими, как Боннар и Морис Дени, принял участие в первой выставке новой галереи, которая состоялась в декабре.
Эта выставка вызвала некоторый интерес. «Эко де Пари» даже поручила одному из своих репортеров взять интервью у художников этой группы. Анкетен надменно заявил ему: «Никаких теорий, никаких школ. Важен только темперамент. Кто я? Я просто Анкетен, вот и все». Бернар принял журналиста в своей маленькой дощатой мастерской, оборудованной им в Аньере. На стенах красовались надписи, излагавшие его убеждения: «Искусство – это умение находить в жизни самое возвышенное». Рядом висел список художников, именуемый «Слава гениям», перед которыми он преклонялся. Бернар пространно развивал свои эстетические теории и негодовал против официальных знаменитостей: «Кабанель, Каролюс Дюран, Кормон и прочие кретины, – уверял он, – ничего не поняли в мастерах, дело которых собирались продолжить… Что же касается Мейссонье, то первые его картины – это искусно приготовленные пирожные, а последние – соус к жаркому».
Лотрек, хотя он уже считался художником с именем, по сравнению со своими бунтующими товарищами высказался довольно робко. Да он и впрямь не кичился своими успехами. «Я работаю в своей берлоге», – ограничился он скромным заявлением. Официальные художники? Нет, о них он ничего не может сказать. Мейссонье? «Он очень старался, – рассуждал Лотрек, – а тот, кто старается, заслуживает некоторого уважения». Вот и все.
Было очевидно, что Лотрек не стремится к шумихе. Но все-таки он начал приобретать известность. И это отнюдь не привело в восторг его близких. Однажды графиню Адель спросили: «Кто ваш любимый художник?» «Только не мой сын», – ответила она.
Граф Альфонс был очень недоволен, что сын, несмотря на запрет, ставил на своих произведениях имя Лотреков. Почему бы ему не заняться батальной живописью, как Невиль или Детай? Кому удастся убедить его изменить своим излюбленным темам и избрать иную манеру? «Он должен хотя бы из уважения к имени выбирать свои модели не на Монмартре», – заметил один из его дядей.
Из уважения к имени! Лотрек расхохотался. Отныне этого дядю он называл «Из уважения к имени» и высказал пожелание «поддерживать с ним только похоронные отношения».
Посмеиваясь, он вернулся к своим танцовщицам и проституткам.
Вернулся в свой анатомический театр.
III
БУКЕТИК ФИАЛОК
Вы, люди, не можете ни о чем говорить, не вынося тут же приговора: это безумие, это разумно, это хорошо, это плохо. А почему? Разве вы пытаетесь понять, почему совершен тот или иной поступок? Что вызвало его, что сделало его неизбежным? Если бы вы знали это, вы бы не судили так поспешно.
Гёте

Лотрек часто выставлялся. В январе 1892 года он посылает работы в «Группу двадцати», сразу же вслед за этим выставляется в «Вольней» и у Независимых. Отзывы о нем в прессе хорошие, иногда просто великолепные. В «Плюм» от 15 марта Иван Рамбосон в статье о выставке «Вольней» написал, что Лотрек «очень выгодно выделяется на фоне множества банальностей». Лотрека стали понимать и ценить. Октав Маус видел в его произведениях «искусство, свободное как от всяких условностей, так и от литературщины, которое своей откровенной обнаженностью наводит на глубокие размышления». Это «горькое, лихорадочное и бесстыдное» искусство.
Лотрек поспевал повсюду. В мае он поехал в Лондон. За месяц до этого он был проездом в Тулузе, где наблюдал за печатанием своего второго рекламного черно-белого плаката, очень выразительного, который был ему заказан Артуром Юком, редактором «Ла Депеш» для нового романа с продолжением, подготовленного к печати газетой.
Но если бы Лотрек даже не уезжал из Парижа, он вряд ли смог бы написать больше, чем написал. Множество сцен в «Мулен Руж» – на холсте, на картоне, – и почти всюду изображены Ла Гулю и Джейн Авриль.
Джейн Авриль – ее звали также Ла Меленит – совершенно не походила на других танцовщиц и очень привлекала Лотрека. Она была незаконнорожденной дочерью итальянского аристократа и бывшей дамы полусвета Второй империи. В детстве она настрадалась от грубости своей матери, неуравновешенной и извращенной женщины, внешнее обаяние которой не могло скрыть даже от любовников ее раздражительный, жесткий характер. Эта бывшая кокотка была не в состоянии смириться с нуждой. Она то впадала в депрессию и у нее начиналась мания преследования, то приходила в возбужденное состояние и ее охватывала мания величия. Она вымещала на дочери свою неудачную жизнь, терроризировала ее, угрожая ей страшными наказаниями, если та вздумает пожаловаться соседям или закричать. Она посылала девочку по дворам петь и просить милостыню. Не выдержав, Джейн убежала из дома, и этот первый ее побег закончился в больнице Сальпетриер, в отделении Шарко, где ее лечили от нервного потрясения. После этого девочку вернули матери, которая стала толкать ее на проституцию. В семнадцать лет она снова сбежала и уже не вернулась, сохранив на всю жизнь отвращение «ко всему низкому, вульгарному, грубому». У нее были покровители, но она никогда не продавала себя и заводила романы только с теми, кто ей нравился. Музыка и танец стали ее убежищем. Сначала она работала наездницей на ипподроме на авеню Альма, потом кассиршей на Всемирной выставке 1889 года, затем пришла в «Мулен Руж», где ее очень тепло принял Зидлер.
Лотрек тоже испытывал дружеские чувства к этой болезненной, впечатлительной молодой женщине с несчастным лицом, бирюзовыми глазами, попавшей в толпу девок, которые называли ее Безумная Джейн. Они считали ее чужой. Она разбиралась в картинах и книгах, у нее был хороший вкус. Ее утонченность, изысканность, культура, одним словом, «одухотворенность» выделяли Джейн среди товарок по «Мулен Руж», которые, как водится, ненавидели ее за это.
У Ла Гулю танец был проявлением чувственности, звериных инстинктов, выражаемых в ритме, что и создало ей порочную славу. Танец Джейн Авриль наполнен мыслью – это был язык, которым она объяснялась с миром. Лотрек упивался изящными па, гармоничным сочетанием цветов ее костюмов – черное, зеленое, фиолетовое, голубое, оранжевое, – она одна из всех танцовщиц «Мулен Руж» выступала не в белых нижних юбках, а в цветных – из шелка или муслина.
Он без конца писал ее, очарованный ее своеобразным лицом, сдержанным и потому, как это ни странно, особенно привлекательным, придававшим ей «волнующий» шарм, порочный, как уверяли некоторые, или же, как его остроумно определил Артур Саймонс, – шарм «развращенной девственницы».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88