) 3. Нам слишком мало известно о том, осуществимо ли «обратное скрещивание» и способно ли оно дать почти «чистокровных» приморских овсянок Даски. (Опять же — вы еще не делали никаких попыток; и вообще — что вы теряете?) 4. Мы не считаем, что метод гибридизации как природоохранное средство регенерации конкретных видов совместим с уставом нашей организации. (Насколько я понимаю, он хочет сказать: «Мы предпочитаем ничего не делать вместо того, чтобы что-то делать, так как, делая что-то, можем создать прецедент и нам придется работать».) 5. Одобрение данного проекта создаст в области скрещивания прецедент, который мы не можем поддерживать. (Прецедент, явившись на свет, превращается в хищного монстра, ищущего, кого бы сожрать. Ящик Пандоры лучше не открывать. Овсянки всегда найдутся, бюрократов следует беречь.) Сожалею, что наши взгляды на способы сохранения приморской овсянки Даски расходятся. Тем не менее мы весьма признательны за ваше предложение и надеемся, что вы сможете поддержать задуманное нами мероприятие. (Под «мероприятием» подразумевались дальнейшие поиски самок овсянки Даски.) Искренне…»
Один комментатор высказался по этому поводу еще более едко, чем я.
«Причины отказа выражены в форме софистических выкрутасов, продиктованных опасением „создать прецедент“. Поскольку вымирание вида — прецедент, с которым мы будем сталкиваться постоянно, нам трудно оценить или понять юридический жаргон и бюрократические препоны, воздвигаемые людьми (иные из которых были биологами и специалистами по охране живой природы, прежде чем запутались в сетях управленческих структур), коим следовало бы понимать, что к чему. Есть нечто нелепое в том, что последний удар популяции приморской овсянки Даски нанесен именно тем федеральным органом, в чьи обязанности входило не дать ей исчезнуть».
Пока шла эта битва, овсянки Даски одна за другой умирали, но Служба рыбных ресурсов и диких животных не расставалась с бюрократическими шорами и стояла на своем.
Шестнадцатого июня 1987 года умер последний самец приморской овсянки Даски. Так за сорок с небольшим лет популяция, насчитывавшая в сороковых годах больше шести тысяч особей, исчезла с лица земли из-за бездумья и захватнических повадок человека в сочетании с идиотскими бюрократическими замашками несимпатичной людской породы, именуемой юристами. Один превосходный молодой журналист завершил свою корреспонденцию в «Орландо сентинел» о кончине овсянки такими словами: «Как канарейка давала знать шахтерам, что в воздухе мало кислорода, так исчезновение овсянки Даски предупреждает о грозящей всем нам опасности».
Таковы некоторые ситуации, с коими мы сталкивались на фронте борьбы за охрану живой природы, стараясь наладить размножение видов в неволе. Иногда ваш противник — мелкое правительственное учреждение, иногда — один отдельный человек (что отнюдь не всегда облегчает вашу задачу). А иногда битва развертывается по всему свету, вовлекая столько различных людей и организаций, что вы теряете всякую надежду чего-либо добиться. Здесь мне сразу вспоминается международная торговля дикими животными и связанным с ними товаром.
В те дни, когда я только-только учредил свой зоопарк на Джерси, меня на одном совещании познакомили с голландским торговцем животными, обаятельным человеком, который блестяще изъяснялся по-английски и (думаю, подобно всем торговцам) не знал никаких моральных мучений. Конечно, в ту пору общественность не очень-то была осведомлена (не то что сегодня) о незавидном положении дикой фауны и не было настоящего, действенного международного охранного законодательства. Правда, в некоторых странах существовало то, что я всегда называл «бумажной охраной» части обитающих там видов, но с проведением законов в жизнь дело обстояло плохо, и, даже если проявлялась некая активность, чаще всего дело срывалось из-за отсутствия средств на необходимый персонал и оборудование. Да и торговцы (подобно нынешним наркодельцам) неустанно изобретали новые хитрые способы обойти закон.
Вечером, когда завершилось упомянутое совещание, голландец отыскал меня
— обнаружив, что я учредил зоопарк, он хотел знать, нельзя ли продать мне что-нибудь. Услышал с огорчением, что у него нет ничего, что я желал бы приобрести, а если бы и пожелал — мне это не по карману. Однако, будучи человеком компанейским, он засиделся допоздна. Под воздействием алкоголя голландец становился все более общительным и разоткровенничался. Надо ли говорить, что я, полагаясь на крепость своей головы и надеясь побольше разузнать, щедро подливал ему спиртного и не скупился на вопросы.
— Дорогой Джерри, — говорил он (мы уже перешли на «ты», и он смотрел на меня как на побратима), — ты только пожелай, я раздобуду для тебя любого зверя, какие бы законы его ни охраняли.
— Брось хвастаться, — сказал я, укоризненно улыбаясь, как если бы передо мной сидел озорной ребенок, — ни за что не поверю.
— Да нет же, Джерри, это правда, уверяю, — настаивал он. — Клянусь могилой матери.
— Прими мои соболезнования по поводу кончины твоей матушки.
— Она жива, — последовало опровержение. — Но я клянусь могилой, в которую она когда-нибудь ляжет. Давай, назови какое-нибудь животное, проверь меня.
— Комодоский варан, — сразу сказал я, зная, как строго эти самые крупные ящерицы охраняются на их острове индонезийскими властями.
— Пфу! — Он приложился к своему стаканчику. — Придумай что-нибудь потруднее. С комодоскими варанами не будет никаких проблем.
— Ну и как же ты это сделаешь? — поинтересовался я.
— Понимаешь, — он указал на меня длинным пальцем с аккуратно подстриженным ногтем, — у индонезийцев есть катер, который патрулирует берега острова Комодо, ясно?
— Знаю, — отозвался я, — патруль для борьбы с контрабандой и браконьерством.
Голландец кивнул и выразительно моргнул большим влажным карим глазом.
— А знаешь ли ты, какую скорость развивает этот катер? — последовал риторический вопрос. — Максимум пятнадцать узлов.
—И что?
— А то, что на одном из соседних островов живет мой друг, чей катер развивает тридцать пять узлов. Мы подходим к Комодо, этот друг высаживает меня на берег. Разумеется, мы подкупаем островитян — жутко криминальные типы… Три дня отлавливаем варанов. Затем мой катер возвращается и забирает меня. Пять раз за нами гонялись таможенники — куда там. И получай драконов, Европа, получай, Америка.
Он удовлетворенно вздохнул и опустошил свой стаканчик.
— Ну хорошо, — продолжал я его провоцировать. — Вот тебе задачка потруднее. Как насчет большой панды?
Я был уверен, что это собьет спесь с голландца, а он только снисходительно посмотрел на меня.
— Нет, правда, — назвал бы что-нибудь потруднее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Один комментатор высказался по этому поводу еще более едко, чем я.
«Причины отказа выражены в форме софистических выкрутасов, продиктованных опасением „создать прецедент“. Поскольку вымирание вида — прецедент, с которым мы будем сталкиваться постоянно, нам трудно оценить или понять юридический жаргон и бюрократические препоны, воздвигаемые людьми (иные из которых были биологами и специалистами по охране живой природы, прежде чем запутались в сетях управленческих структур), коим следовало бы понимать, что к чему. Есть нечто нелепое в том, что последний удар популяции приморской овсянки Даски нанесен именно тем федеральным органом, в чьи обязанности входило не дать ей исчезнуть».
Пока шла эта битва, овсянки Даски одна за другой умирали, но Служба рыбных ресурсов и диких животных не расставалась с бюрократическими шорами и стояла на своем.
Шестнадцатого июня 1987 года умер последний самец приморской овсянки Даски. Так за сорок с небольшим лет популяция, насчитывавшая в сороковых годах больше шести тысяч особей, исчезла с лица земли из-за бездумья и захватнических повадок человека в сочетании с идиотскими бюрократическими замашками несимпатичной людской породы, именуемой юристами. Один превосходный молодой журналист завершил свою корреспонденцию в «Орландо сентинел» о кончине овсянки такими словами: «Как канарейка давала знать шахтерам, что в воздухе мало кислорода, так исчезновение овсянки Даски предупреждает о грозящей всем нам опасности».
Таковы некоторые ситуации, с коими мы сталкивались на фронте борьбы за охрану живой природы, стараясь наладить размножение видов в неволе. Иногда ваш противник — мелкое правительственное учреждение, иногда — один отдельный человек (что отнюдь не всегда облегчает вашу задачу). А иногда битва развертывается по всему свету, вовлекая столько различных людей и организаций, что вы теряете всякую надежду чего-либо добиться. Здесь мне сразу вспоминается международная торговля дикими животными и связанным с ними товаром.
В те дни, когда я только-только учредил свой зоопарк на Джерси, меня на одном совещании познакомили с голландским торговцем животными, обаятельным человеком, который блестяще изъяснялся по-английски и (думаю, подобно всем торговцам) не знал никаких моральных мучений. Конечно, в ту пору общественность не очень-то была осведомлена (не то что сегодня) о незавидном положении дикой фауны и не было настоящего, действенного международного охранного законодательства. Правда, в некоторых странах существовало то, что я всегда называл «бумажной охраной» части обитающих там видов, но с проведением законов в жизнь дело обстояло плохо, и, даже если проявлялась некая активность, чаще всего дело срывалось из-за отсутствия средств на необходимый персонал и оборудование. Да и торговцы (подобно нынешним наркодельцам) неустанно изобретали новые хитрые способы обойти закон.
Вечером, когда завершилось упомянутое совещание, голландец отыскал меня
— обнаружив, что я учредил зоопарк, он хотел знать, нельзя ли продать мне что-нибудь. Услышал с огорчением, что у него нет ничего, что я желал бы приобрести, а если бы и пожелал — мне это не по карману. Однако, будучи человеком компанейским, он засиделся допоздна. Под воздействием алкоголя голландец становился все более общительным и разоткровенничался. Надо ли говорить, что я, полагаясь на крепость своей головы и надеясь побольше разузнать, щедро подливал ему спиртного и не скупился на вопросы.
— Дорогой Джерри, — говорил он (мы уже перешли на «ты», и он смотрел на меня как на побратима), — ты только пожелай, я раздобуду для тебя любого зверя, какие бы законы его ни охраняли.
— Брось хвастаться, — сказал я, укоризненно улыбаясь, как если бы передо мной сидел озорной ребенок, — ни за что не поверю.
— Да нет же, Джерри, это правда, уверяю, — настаивал он. — Клянусь могилой матери.
— Прими мои соболезнования по поводу кончины твоей матушки.
— Она жива, — последовало опровержение. — Но я клянусь могилой, в которую она когда-нибудь ляжет. Давай, назови какое-нибудь животное, проверь меня.
— Комодоский варан, — сразу сказал я, зная, как строго эти самые крупные ящерицы охраняются на их острове индонезийскими властями.
— Пфу! — Он приложился к своему стаканчику. — Придумай что-нибудь потруднее. С комодоскими варанами не будет никаких проблем.
— Ну и как же ты это сделаешь? — поинтересовался я.
— Понимаешь, — он указал на меня длинным пальцем с аккуратно подстриженным ногтем, — у индонезийцев есть катер, который патрулирует берега острова Комодо, ясно?
— Знаю, — отозвался я, — патруль для борьбы с контрабандой и браконьерством.
Голландец кивнул и выразительно моргнул большим влажным карим глазом.
— А знаешь ли ты, какую скорость развивает этот катер? — последовал риторический вопрос. — Максимум пятнадцать узлов.
—И что?
— А то, что на одном из соседних островов живет мой друг, чей катер развивает тридцать пять узлов. Мы подходим к Комодо, этот друг высаживает меня на берег. Разумеется, мы подкупаем островитян — жутко криминальные типы… Три дня отлавливаем варанов. Затем мой катер возвращается и забирает меня. Пять раз за нами гонялись таможенники — куда там. И получай драконов, Европа, получай, Америка.
Он удовлетворенно вздохнул и опустошил свой стаканчик.
— Ну хорошо, — продолжал я его провоцировать. — Вот тебе задачка потруднее. Как насчет большой панды?
Я был уверен, что это собьет спесь с голландца, а он только снисходительно посмотрел на меня.
— Нет, правда, — назвал бы что-нибудь потруднее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48