К тому времени, когда я кончил записывать, она вошла в такую ярость, что из ящика доносился непрерывный громкий треск, напоминавший стрельбу из пулемета.
— Теперь можно ее отпустить, — сказал я, беря мачете.
— Надеюсь, ты не собираешься выпускать ее здесь? — тревожно спросила Джеки.
— А что особенного? Я дам ей пинка, и она уползет в болото.
— Судя по шуму, она очень рассержена. Ты уверен, что она захочет уползти в болото?
— Ну, хватит об этом разговаривать, отойди подальше и стань в стороне, — заявил я с апломбом, который хоть кого мог вывести из себя.
Джеки отошла на почтительное расстояние, а я начал отдирать крышку ящика. Это оказалось нелегким делом, так как индеец приколотил ее неимоверным количеством длинных ржавых гвоздей. В конце концов я просунул в щель конец мачете и, понатужившись, оторвал часть крышки. Облегченно вздохнув, я наклонился и заглянул в ящик, чтобы рассмотреть змею. Это было величайшей глупостью с моей стороны. Мало сказать, что змея была разъярена — она кипела от ярости, и когда мое лицо показалось в отверстии, она прыгнула на меня снизу вверх с разинутой пастью.
Я никогда не подозревал, что гремучие змеи могут бросаться на свою жертву снизу вверх, в отличие от остальных змей, которые бросаются прямо вперед. С удивлением и страхом я увидел, как тупая голова змеи, бугристая, как ананас, метнулась снизу к моему лицу. Пасть ее, розовая и влажная, была широко раскрыта, а клыки, со страху показавшиеся мне огромными, как когти тигра, были готовы нанести смертельный удар. Я отскочил от ящика прыжком, который мог повторить, но не превзойти лишь отлично владеющий своим телом кенгуру в расцвете сил. Моему прыжку мог бы позавидовать любой гимнаст, но, к сожалению, я споткнулся о мачете и тяжело плюхнулся на землю. Змея тем временем выползла из ящика и свернулась, словно часовая пружина, подняв голову и с таким ожесточением тряся своей погремушкой, что она казалась расплывчатым пятном вокруг ее хвоста.
— Дай ей пинка, и она уползет в болото, — с явной издевкой посоветовала Джеки.
У меня не было настроения пикироваться. Я вырезал длинную палку и снова подошел к змее, рассчитывая прижать ее к земле, а потом поднять. Но змея была другого мнения на этот счет. Она дважды бросалась на опускавшуюся палку, а потом быстро поползла ко мне с такими явно агрессивными намерениями, что я был вынужден снова повторить свой балетный прыжок. Змея была разъярена до предела и, что неприятнее всего, упорно отказывалась поддаваться на угрозы и обман, направленные к тому, чтобы удалить ее с нашей территории. Мы кидали в нее комья земли, но она только сворачивалась и гремела кольцами. Тогда я вылил на змею ведро воды, но это, вероятно, еще больше взбесило ее, она развернулась и поползла ко мне. Неприятнее всего было то, что мы не могли оставить ее на какое-то время в покое, так как у нас было много неотложных дел, а все время оглядываться при работе, чтобы не наступить на четырехфутовую гремучую змею, было не очень-то сподручно. Кроме того, Пу и Кай сидели на привязи около своих клеток, и я боялся, как бы змея не укусила кого-нибудь из них. Волей-неволей я пришел к выводу, что остается только убить змею как можно скорее и безболезненнее. И вот Джеки при помощи палки отвлекла ее внимание, а я осторожно подкрался к ней сзади, выбрал удобный момент и отрубил ей голову. С минуту после того как голова была отделена от тела, ее челюсти сжимались и разжимались, и даже полчаса спустя, когда я касался палкой обезглавленного тела, оно конвульсивно подергивалось. Удивительнее всего было то, что обычно гремучая змея может нападать, лишь предварительно свернувшись в кольцо, и поэтому, как бы разъярена она ни была, она всегда свертывается в клубок для нанесения удара; эта же змея без малейших колебаний развертывалась и ползла ко мне. Не знаю, сумела бы она броситься и укусить меня из такого положения, но я не испытывал никакого желания проверять это на практике.
На следующее утро большинство животных исчезло, и только несколько упрямцев продолжало бродить по лагерю. В полдень пришел посыльный с радиостанции и сказал, что американец связался с ними и сообщил, что в Асунсьоне боевые действия временно прекращены и после полудня он вышлет для нас самолет. Мы принялись лихорадочно упаковывать оставшиеся вещи, одновременно утешая Паулу, которая ходила за нами из комнаты в комнату, разражаясь долгими душераздирающими рыданиями при мысли о предстоящей разлуке. Уложив вещи, мы наскоро перекусили и начали рассаживать животных по временным клеткам. Все они повиновались беспрекословно, за исключением Пу, который вообразил, что мы изобрели новое, изощренное орудие пытки. Сперва мы пробовали завлечь его в клетку, бросая туда бананы, но он вылавливал их, не заходя внутрь, своими длинными артистическими пальцами и с наслаждением съедал. В конце концов, когда время стало поджимать, пришлось схватить его одной рукой за загривок, а другой под заднее место и затолкать в клетку головой вперед; при этом он вопил, как грешник в аду, и отчаянно цеплялся за что попало всеми четырьмя лапами. Загнав его в клетку, мы дали ему яйцо, он с философским спокойствием принялся высасывать его и больше нас не тревожил.
Тем временем пришли девочки Паулы и застыли в скорбных позах, словно плакальщицы на похоронах. По лицу Паулы непрерывно и все увеличиваясь в числе катились слезы, губя ее косметику, но поскольку она явно упивалась своим горем, я решил, что это пустяки. Внезапно она заставила всех нас вздрогнуть, издав громкий стон, который сделал бы честь тени отца Гамлета, и крикнула замогильным голосом: «Вон он!» — после чего снова начала изливать водопады слез. Далеко в небе мы услышали тихий, прерывистый гул самолета, и почти в ту же минуту к дому подъехал грузовик. Пока я грузил в него багаж и животных, Джеки переходила из объятий в объятья, которые раскрывали ей девицы, а затем была притиснута к взволнованно вздымавшейся, орошенной слезами груди Паулы. Когда подошла моя очередь, я облегченно вздохнул, увидев, что девицы не имели намерения обниматься со мной, а лишь пожимали мне руку и делали короткий реверанс, отчего я чувствовал себя чем-то вроде царственной особы. Паула схватила мою руку обеими руками, прижала ее к животу и подняла ко мне заплаканное лицо.
— Прощайте, сеньор, — сказала она, и из ее черных глаз катились большие, тучные слезы. — Счастливого пути вам и сеньоре. Если будет на то божья воля, вы еще вернетесь в Чако.
Грузовик покатил по пыльной дороге, подпрыгивая на ухабах; мы махали на прощание Пауле и ее девушкам, напоминавшим стайку великолепных тропических птиц; они тоже отчаянно махали руками и пронзительными голосами кричали нам вслед:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51