Чего же мне еще желать?
Я задумался над его словами, а он, улыбаясь, наблюдал за мной.
– А вам нравится ваша работа? – спросил я.– Вы управляющий этой эстансией?
– Конечно,– ответил он.– Это гораздо лучше того, чем я занимался сразу же после своего приезда в Аргентину.
– Что это была за работа? – полюбопытствовал я.
– Я кастрировал быков в Кордобе,– хихикнув, сказал он.
Я вышел и, начиненный мыслями, сел к Хельмуту в машину. Мне удалось провести два часа с весьма необыкновенным человеком – по-настоящему счастливым и совершенно не озлобленным.
Моя коллекция животных уже так разрослась, что один только уход за ней отнимал весь день. Я уже не мог сбегать на три-четыре дня и оставлять моих животных на бедную Эдну. Кроме того, я был занят изготовлением клеток для тех зверей, которые до сего времени разгуливали на свободе или сидели на привязи. Пора было подумать об отъезде. Сначала я хотел отправиться со своей коллекцией в Буэнос-Айрес самолетом, но когда я получил смету расходов, мне показалось, что над ней поработало Королевское астрономическое общество, привыкшее иметь дело со световыми годами.
Значит, о самолете не могло быть и речи. Ехать в поезде два дня и три ночи – удовольствие небольшое, но другого выхода не было. Чарлз, несмотря на множество собственных забот и волнений из-за жены, которая лежала в больнице, устроил все с присущей ему быстротой и сноровкой. А я стучал себе в саду молотком и пилил, готовя клетки для путешествия в поезде, и не спускал глаз с тех животных, которые еще не были взаперти и могли набедокурить. Самыми большими среди них были коати, Марта и Матиас. Они сидели на привязи под деревьями. Я очень люблю коати, хотя и знаю, что не все разделяют мое пристрастие к этим очаровательным животным. Я нахожу что-то очень трогательное в их длинных шершавых носах со скошенными кончиками, в их пальцах, торчащих в разные стороны, как у голубей, в их медвежьей походке и манере держать трубой полосатый хвост, похожий на пушистый восклицательный знак. На воле они держатся довольно большими стаями. Бродя по лесу, они переворачивают стволы упавших деревьев и камни, обнюхивая каждый укромный уголок и каждую щель своими носами, похожими на пылесос, потому что пищей им может служить все – от жуков до птиц, от фруктов до грибов. Как и большинство мелких стайных млекопитающих, они общаются друг с другом с помощью богатого набора всяких условных звуков, и я уверен, что "беседы" стаи коати заслуживают специального изучения. Матиас при мне по целому часу издавал всякие птичьи писки и трели. Обследуя гнилое бревно или камень и учуяв сочного жука или слизняка, он начинал похрюкивать на разные лады, перемежая это хрюканье странным чавкающим шумом, который он издавал, очень быстро щелкая зубами. В ярости он неистово визжал, трясясь всем телом, как в лихорадке, и кричал так протяжно и пронзительно, что едва выдерживали барабанные перепонки.
Обоих коати я привязывал на очень длинных сворках к деревьям. Когда они заканчивали обкопку и обследование каждой щепки и камня на всей площади, которую им позволял охватить поводок, я привязывал их к другому дереву. Всякий раз при этом Матиас поначалу тратил минут десять на то, чтобы обозначить свои новые владения пахучими выделениями железы, которая находится у него у основания хвоста. Он торжественно ходил по кругу с выражением крайней сосредоточенности на морде и через определенные интервалы присаживался, чтобы потереться задней частью тела о понравившийся ему камень или палку. Проделав эту операцию, которая у коати равнозначна поднятию флага над завоеванной территорией, он держался уже свободнее и с чистой совестью начинал охоту за жуками. Если какой-нибудь из местных псов неосторожно приближался к территории коати, то второй раз этого он больше никогда не делал. Коати медленно шел навстречу собаке, угрожающе стуча зубами, держа хвост трубой и раздуваясь вдвое против обычных размеров. Подойдя к собаке, он вдруг, странно переваливаясь, с пронзительными оглушающими воплями бросался вперед. Эти мерзкие звуки сбивали спесь с любой не очень храброй собаки, и она поспешно отступала, а Матиас, спокойно попискивая и повизгивая, пускался по кругу, чтобы снова обозначить свои владения. Во время таких сцен Марта сидела, натянув до отказа цепочку, с обожанием наблюдала за Матиасом и повизгивала, чтобы подбодрить его.
Все остальные животные чувствовали себя превосходно. Растолстевшая Хуанита с каждым днем становилась все более очаровательной и вовсю помыкала попугаями. Мои драгоценные желтоголовые ара чуть не довели меня до сердечного приступа, когда я увидел, что они хиреют с каждым днем. В конце концов совершенно случайно я обнаружил, что они не больны, а по какой-то неизвестной причине хотят спать по ночам в ящике. Как только им дали спальный ящик, их аппетит улучшился и они стали поправляться. Маленькая дикая кошка уже совсем примирилась с неволей и так самозабвенно играла с пестрым домашним котенком в прятки и еще в одну изобретенную ими самими игру (которую можно было бы назвать "задуши своего соседа"), что я начал беспокоиться, удастся ли мне довезти их живыми до Буэнос-Айреса, не говоря уже об Англии. Пума Луна немного остепенилась и даже позволяла мне почесать у себя за ушами, довольно урча при этом. Бедный, околевавший от голода оцелот теперь лоснился от сытости. Его голодная апатия прошла, и он стал самим собой. Свою клетку он считал святилищем, и поэтому чистка его клетки и кормление были делом весьма опасным. Так иногда платят за доброту.
Среди новых животных были два самых очаровательных представителя обезьяньего племени – парочка дурукули. Их поймал в лесу охотник-индеец. Это был очень хороший охотник, но, к сожалению, я заплатил ему за обезьян слишком щедро. Ошарашенный полученной суммой, он удалился в деревню и с тех пор беспробудно пил. Поэтому обезьяны были последними животными, которых я от него получил. Это целое искусство – платить за животное правильную сумму: заплатив слишком много, вы рискуете легко потерять хорошего ловца, потому что между вашим лагерем и лесом всегда найдется много лавок с выпивкой, а ловцы пользуются славой людей слабовольных.
Дурукули – единственные обезьяны в мире, ведущие ночной образ жизни, и уже с одной этой точки зрения застуживают всяческого внимания. А если к этому добавить, что они похожи на помесь совы и клоуна, что из всех обезьян они самые ласковые и что много времени они проводят, заключив друг друга в объятия и обмениваясь самыми что ни на есть человеческими поцелуями, то можно себе представить, насколько они неотразимы (во всяком случае, для меня). У них огромные, типичные для ночных животных глаза и белая с черной опушкой лицевая маска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Я задумался над его словами, а он, улыбаясь, наблюдал за мной.
– А вам нравится ваша работа? – спросил я.– Вы управляющий этой эстансией?
– Конечно,– ответил он.– Это гораздо лучше того, чем я занимался сразу же после своего приезда в Аргентину.
– Что это была за работа? – полюбопытствовал я.
– Я кастрировал быков в Кордобе,– хихикнув, сказал он.
Я вышел и, начиненный мыслями, сел к Хельмуту в машину. Мне удалось провести два часа с весьма необыкновенным человеком – по-настоящему счастливым и совершенно не озлобленным.
Моя коллекция животных уже так разрослась, что один только уход за ней отнимал весь день. Я уже не мог сбегать на три-четыре дня и оставлять моих животных на бедную Эдну. Кроме того, я был занят изготовлением клеток для тех зверей, которые до сего времени разгуливали на свободе или сидели на привязи. Пора было подумать об отъезде. Сначала я хотел отправиться со своей коллекцией в Буэнос-Айрес самолетом, но когда я получил смету расходов, мне показалось, что над ней поработало Королевское астрономическое общество, привыкшее иметь дело со световыми годами.
Значит, о самолете не могло быть и речи. Ехать в поезде два дня и три ночи – удовольствие небольшое, но другого выхода не было. Чарлз, несмотря на множество собственных забот и волнений из-за жены, которая лежала в больнице, устроил все с присущей ему быстротой и сноровкой. А я стучал себе в саду молотком и пилил, готовя клетки для путешествия в поезде, и не спускал глаз с тех животных, которые еще не были взаперти и могли набедокурить. Самыми большими среди них были коати, Марта и Матиас. Они сидели на привязи под деревьями. Я очень люблю коати, хотя и знаю, что не все разделяют мое пристрастие к этим очаровательным животным. Я нахожу что-то очень трогательное в их длинных шершавых носах со скошенными кончиками, в их пальцах, торчащих в разные стороны, как у голубей, в их медвежьей походке и манере держать трубой полосатый хвост, похожий на пушистый восклицательный знак. На воле они держатся довольно большими стаями. Бродя по лесу, они переворачивают стволы упавших деревьев и камни, обнюхивая каждый укромный уголок и каждую щель своими носами, похожими на пылесос, потому что пищей им может служить все – от жуков до птиц, от фруктов до грибов. Как и большинство мелких стайных млекопитающих, они общаются друг с другом с помощью богатого набора всяких условных звуков, и я уверен, что "беседы" стаи коати заслуживают специального изучения. Матиас при мне по целому часу издавал всякие птичьи писки и трели. Обследуя гнилое бревно или камень и учуяв сочного жука или слизняка, он начинал похрюкивать на разные лады, перемежая это хрюканье странным чавкающим шумом, который он издавал, очень быстро щелкая зубами. В ярости он неистово визжал, трясясь всем телом, как в лихорадке, и кричал так протяжно и пронзительно, что едва выдерживали барабанные перепонки.
Обоих коати я привязывал на очень длинных сворках к деревьям. Когда они заканчивали обкопку и обследование каждой щепки и камня на всей площади, которую им позволял охватить поводок, я привязывал их к другому дереву. Всякий раз при этом Матиас поначалу тратил минут десять на то, чтобы обозначить свои новые владения пахучими выделениями железы, которая находится у него у основания хвоста. Он торжественно ходил по кругу с выражением крайней сосредоточенности на морде и через определенные интервалы присаживался, чтобы потереться задней частью тела о понравившийся ему камень или палку. Проделав эту операцию, которая у коати равнозначна поднятию флага над завоеванной территорией, он держался уже свободнее и с чистой совестью начинал охоту за жуками. Если какой-нибудь из местных псов неосторожно приближался к территории коати, то второй раз этого он больше никогда не делал. Коати медленно шел навстречу собаке, угрожающе стуча зубами, держа хвост трубой и раздуваясь вдвое против обычных размеров. Подойдя к собаке, он вдруг, странно переваливаясь, с пронзительными оглушающими воплями бросался вперед. Эти мерзкие звуки сбивали спесь с любой не очень храброй собаки, и она поспешно отступала, а Матиас, спокойно попискивая и повизгивая, пускался по кругу, чтобы снова обозначить свои владения. Во время таких сцен Марта сидела, натянув до отказа цепочку, с обожанием наблюдала за Матиасом и повизгивала, чтобы подбодрить его.
Все остальные животные чувствовали себя превосходно. Растолстевшая Хуанита с каждым днем становилась все более очаровательной и вовсю помыкала попугаями. Мои драгоценные желтоголовые ара чуть не довели меня до сердечного приступа, когда я увидел, что они хиреют с каждым днем. В конце концов совершенно случайно я обнаружил, что они не больны, а по какой-то неизвестной причине хотят спать по ночам в ящике. Как только им дали спальный ящик, их аппетит улучшился и они стали поправляться. Маленькая дикая кошка уже совсем примирилась с неволей и так самозабвенно играла с пестрым домашним котенком в прятки и еще в одну изобретенную ими самими игру (которую можно было бы назвать "задуши своего соседа"), что я начал беспокоиться, удастся ли мне довезти их живыми до Буэнос-Айреса, не говоря уже об Англии. Пума Луна немного остепенилась и даже позволяла мне почесать у себя за ушами, довольно урча при этом. Бедный, околевавший от голода оцелот теперь лоснился от сытости. Его голодная апатия прошла, и он стал самим собой. Свою клетку он считал святилищем, и поэтому чистка его клетки и кормление были делом весьма опасным. Так иногда платят за доброту.
Среди новых животных были два самых очаровательных представителя обезьяньего племени – парочка дурукули. Их поймал в лесу охотник-индеец. Это был очень хороший охотник, но, к сожалению, я заплатил ему за обезьян слишком щедро. Ошарашенный полученной суммой, он удалился в деревню и с тех пор беспробудно пил. Поэтому обезьяны были последними животными, которых я от него получил. Это целое искусство – платить за животное правильную сумму: заплатив слишком много, вы рискуете легко потерять хорошего ловца, потому что между вашим лагерем и лесом всегда найдется много лавок с выпивкой, а ловцы пользуются славой людей слабовольных.
Дурукули – единственные обезьяны в мире, ведущие ночной образ жизни, и уже с одной этой точки зрения застуживают всяческого внимания. А если к этому добавить, что они похожи на помесь совы и клоуна, что из всех обезьян они самые ласковые и что много времени они проводят, заключив друг друга в объятия и обмениваясь самыми что ни на есть человеческими поцелуями, то можно себе представить, насколько они неотразимы (во всяком случае, для меня). У них огромные, типичные для ночных животных глаза и белая с черной опушкой лицевая маска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48