Она только что окончила институт.
По мартовской невылазной грязи кони едва тащили четырехместную колымагу. Колеса то вязли по ступицу в глину, то плюхались в воду. Хорошо что общество двоюродных сестер скрашивало тяготы путешествия. Младшая всю дорогу смешила Глинку, так была весела, задорна и молода. Все давало неистощимые поводы для веселья и шуток.
Под Невелем колымага увязла в глубоком снегу, еще не успевшем растаять. Пришлось выпрягать пристяжных и скакать за подмогой в ближайшую усадьбу. Владелец усадьбы – помещик, большой хлебосол, пригласил пострадавших к себе на ночлег и угостил их не только хорошим обедом, но и домашнею оперой в исполнении крепостного театра. На репетицию знаменитой в то время оперы «Днепровская русалка» актеры явились – кто из кухни в поварском колпаке, кто из скотной избы в замасленном сарафане, кто босиком, кто в лаптях. Оркестр был решительно плох, и Глинка долго с ним возился, прежде чем оперу можно было начать. Зато хозяин остался доволен гостями.
Из Новоспасского Глинка выехал на Кавказ в сопровождении дядьки Ильи и повара Афанасия. Дубовые рощи и дикая вишня в цвету сменили березовые леса. От белых мазанок веяло чистотой. По ночам южное небо было усеяно крупными звездами, каких не увидишь на Севере. Все это казалось пленительно новым, все восхищало и тешило взгляд. В Харькове Глинка остановился на несколько дней, чтобы дождаться запоздавших смоленских попутчиков. Наскучив дремать в гостинице у окна, пустился разыскивать музыкальную лавку; нашел порядочный магазин. Увидел рояль и попросил позволения испробовать инструмент. Сев за рояль, играл так, что хозяин пришел в изумление. Семейство хозяина все состояло из музыкантов. Глинка был принят в их тесном кружке, как родной. Тут же составился струнный квартет. Играли до ночи, а на другой день с утра Глинка опомнился лишь тогда, когда из гостиницы явился Илья доложить, что смоленские спутники прибыли.
Вместе с попутчиками поехали дальше на юг. За Доном потянулись необозримые степи, поросшие дикой пахучей травой. Повеяло горькой полынью. Коляска катилась по гладким просторам, приближаясь к северному Кавказу. Наконец добрались до Ставрополя. Здесь Глинка увидел на краю неба облака, – те же самые, что за несколько лет до него видел Пушкин, – кавказские горы.
В Пятигорск Глинка въехал под вечер. Городок, расположенный живописно, больше напоминал черкесский аул, чем русское поселение: домики с палисадниками, плоские кровли, безлюдные улички, – ни церкви, ни сада.
В самом городке смотреть было не на что. Зато – горы! Они громоздились одна над другой; вблизи – гребни утесов, подобные черной тени, вдали – снеговые вершины. Одни казались серебряными, другие сверкали, иные, в самой дали, чуть синели и расплывались. Над темной вершиной мохнатого Машука ходили грозовые облака. Слышались медленный скрип арбы, шум кипящих источников, оклики сторожевых казаков. Но как ни странно, все эти звуки нисколько не нарушали царившей над миром таинственной тишины.
На другое же утро после прибытия в Пятигорск Глинка пустился объезжать окрестности.
То ездил он по бескрайней степи, сплошь поросшей высокой пахучей травой, – конь и всадник пропадали в ней с головой, и поверх их голов ветер гнал серебристые волны; то карабкался по обрывистой каменистой тропе сквозь кустарник и заросли мелких деревьев, оплетенные виноградом; то вдруг спускался в глубокую балку, по дну которой бежал мутный гремучий ручей, или в рощу цветущих диких черешен.
Но куда бы ни попадал Глинка, над всем безраздельно и властно царили горы. Даже не видя их, он всюду чувствовал их молчаливое, торжественное присутствие.
В мирных черкесских аулах, лепившихся точно соты по скалам, приезжих встречали голодные стаи тощих и злых собак. Мальчишки в огромных бараньих шапках и в пестрых лохмотьях, а иногда полуголые, с трудом разгоняли их палками. Идущий навстречу своею легкой походкой в раскачку, как ходят горцы, черкес окидывал Глинку и спутников неуловимо быстрым взглядом. И, взявшись за рукоять серебряного кинжала, сверкающего на рваном бешмете, спокойно шествовал мимо. Худые высокие старики со смуглыми лицами и темно-коричневыми кистями высохших рук сурово смотрели из-под бровей на проезжих, иногда перекидываясь взглядом между собой.
С помощью новых знакомых, которые сразу же завелись в Пятигорске, Глинке все-таки удалось увидеть в одном ауле игры, джигитовку черкесов и пляску черкешенок. Лезгинка его поразила: ее удивительный ритм, необыкновенная плавность и легкость движений, скупая и величавая их красота в самом начале танца, горделивая гибкая сила, стремительность и огонь в разгаре пляски, живая прелесть восточных уборов, блеск глаз, выразительная подвижность лиц, жизнь, воля, – все вместе сливалось в одну удивительную симфонию красок, движений и звуков.
Глинка не мог забыть этой пляски, явившейся вдруг, как виденье в суровых кавказских горах. Через много лет он воссоздал ее в музыкальных образах «Руслана и Людмилы».
Из Пятигорска Глинка поехал на Железные воды. Источники их прорывались из трещин на склоне гор, на площадке. Только один деревянный дом, служивший гостиницей, стоял тогда у источников. Для приезжающих никогда нехватало места. Волей-неволей приходилось ставить палатки в лесу. Перед палатками вечно дымились и тлели костры.
Как-то вечером, отойдя от костров, Глинка столкнулся впотьмах с незнакомым ему военным. Разговорившись, они пошли погулять по каменистой тропинке. Военный – адъютант Ермолова, приехал к Железным водам из Тифлиса. В Тифлисе он знавал Кюхельбекера, который по возвращении из-за границы жил у Александра Сергеевича Грибоедова, находясь под негласным надзором полиции.
О Грибоедове, Кюхельбекере и о самом генерале Ермолове адъютант, по фамилии Тимковский, говорил осторожно, словно чего-то не договаривая. Из слов его Глинка вывел, что на Кавказе генерала Ермолова окружают люди, недовольные правительством и порядками, заведенными Александром I. Тимковский подробно выспрашивал Глинку о настроениях в Петербурге. Невольно Глинке припомнились пансион и слухи о тайных обществах, будто бы действующих в России. Однако он скоро расстался с Тимковским, уехал на Кислые воды. Когда же вернулся назад в Пятигорск, Тимковского там уже не застал.
Проведя на Кавказе все лето, Глинка заторопился домой.
Красочный, суровый Кавказ запомнился Глинке потоком совсем иных музыкальных ритмов, чем те, что были ему привычны с раннего детства. Точно омытый всем этим разнообразием жизненных впечатлений вернулся он к осени в Новоспасское и отдался музыкальным занятиям; они продолжались всю зиму. Из Шмакова Глинка вызывал к себе дядин оркестр и с каждым музыкантом тщательно проходил его партию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
По мартовской невылазной грязи кони едва тащили четырехместную колымагу. Колеса то вязли по ступицу в глину, то плюхались в воду. Хорошо что общество двоюродных сестер скрашивало тяготы путешествия. Младшая всю дорогу смешила Глинку, так была весела, задорна и молода. Все давало неистощимые поводы для веселья и шуток.
Под Невелем колымага увязла в глубоком снегу, еще не успевшем растаять. Пришлось выпрягать пристяжных и скакать за подмогой в ближайшую усадьбу. Владелец усадьбы – помещик, большой хлебосол, пригласил пострадавших к себе на ночлег и угостил их не только хорошим обедом, но и домашнею оперой в исполнении крепостного театра. На репетицию знаменитой в то время оперы «Днепровская русалка» актеры явились – кто из кухни в поварском колпаке, кто из скотной избы в замасленном сарафане, кто босиком, кто в лаптях. Оркестр был решительно плох, и Глинка долго с ним возился, прежде чем оперу можно было начать. Зато хозяин остался доволен гостями.
Из Новоспасского Глинка выехал на Кавказ в сопровождении дядьки Ильи и повара Афанасия. Дубовые рощи и дикая вишня в цвету сменили березовые леса. От белых мазанок веяло чистотой. По ночам южное небо было усеяно крупными звездами, каких не увидишь на Севере. Все это казалось пленительно новым, все восхищало и тешило взгляд. В Харькове Глинка остановился на несколько дней, чтобы дождаться запоздавших смоленских попутчиков. Наскучив дремать в гостинице у окна, пустился разыскивать музыкальную лавку; нашел порядочный магазин. Увидел рояль и попросил позволения испробовать инструмент. Сев за рояль, играл так, что хозяин пришел в изумление. Семейство хозяина все состояло из музыкантов. Глинка был принят в их тесном кружке, как родной. Тут же составился струнный квартет. Играли до ночи, а на другой день с утра Глинка опомнился лишь тогда, когда из гостиницы явился Илья доложить, что смоленские спутники прибыли.
Вместе с попутчиками поехали дальше на юг. За Доном потянулись необозримые степи, поросшие дикой пахучей травой. Повеяло горькой полынью. Коляска катилась по гладким просторам, приближаясь к северному Кавказу. Наконец добрались до Ставрополя. Здесь Глинка увидел на краю неба облака, – те же самые, что за несколько лет до него видел Пушкин, – кавказские горы.
В Пятигорск Глинка въехал под вечер. Городок, расположенный живописно, больше напоминал черкесский аул, чем русское поселение: домики с палисадниками, плоские кровли, безлюдные улички, – ни церкви, ни сада.
В самом городке смотреть было не на что. Зато – горы! Они громоздились одна над другой; вблизи – гребни утесов, подобные черной тени, вдали – снеговые вершины. Одни казались серебряными, другие сверкали, иные, в самой дали, чуть синели и расплывались. Над темной вершиной мохнатого Машука ходили грозовые облака. Слышались медленный скрип арбы, шум кипящих источников, оклики сторожевых казаков. Но как ни странно, все эти звуки нисколько не нарушали царившей над миром таинственной тишины.
На другое же утро после прибытия в Пятигорск Глинка пустился объезжать окрестности.
То ездил он по бескрайней степи, сплошь поросшей высокой пахучей травой, – конь и всадник пропадали в ней с головой, и поверх их голов ветер гнал серебристые волны; то карабкался по обрывистой каменистой тропе сквозь кустарник и заросли мелких деревьев, оплетенные виноградом; то вдруг спускался в глубокую балку, по дну которой бежал мутный гремучий ручей, или в рощу цветущих диких черешен.
Но куда бы ни попадал Глинка, над всем безраздельно и властно царили горы. Даже не видя их, он всюду чувствовал их молчаливое, торжественное присутствие.
В мирных черкесских аулах, лепившихся точно соты по скалам, приезжих встречали голодные стаи тощих и злых собак. Мальчишки в огромных бараньих шапках и в пестрых лохмотьях, а иногда полуголые, с трудом разгоняли их палками. Идущий навстречу своею легкой походкой в раскачку, как ходят горцы, черкес окидывал Глинку и спутников неуловимо быстрым взглядом. И, взявшись за рукоять серебряного кинжала, сверкающего на рваном бешмете, спокойно шествовал мимо. Худые высокие старики со смуглыми лицами и темно-коричневыми кистями высохших рук сурово смотрели из-под бровей на проезжих, иногда перекидываясь взглядом между собой.
С помощью новых знакомых, которые сразу же завелись в Пятигорске, Глинке все-таки удалось увидеть в одном ауле игры, джигитовку черкесов и пляску черкешенок. Лезгинка его поразила: ее удивительный ритм, необыкновенная плавность и легкость движений, скупая и величавая их красота в самом начале танца, горделивая гибкая сила, стремительность и огонь в разгаре пляски, живая прелесть восточных уборов, блеск глаз, выразительная подвижность лиц, жизнь, воля, – все вместе сливалось в одну удивительную симфонию красок, движений и звуков.
Глинка не мог забыть этой пляски, явившейся вдруг, как виденье в суровых кавказских горах. Через много лет он воссоздал ее в музыкальных образах «Руслана и Людмилы».
Из Пятигорска Глинка поехал на Железные воды. Источники их прорывались из трещин на склоне гор, на площадке. Только один деревянный дом, служивший гостиницей, стоял тогда у источников. Для приезжающих никогда нехватало места. Волей-неволей приходилось ставить палатки в лесу. Перед палатками вечно дымились и тлели костры.
Как-то вечером, отойдя от костров, Глинка столкнулся впотьмах с незнакомым ему военным. Разговорившись, они пошли погулять по каменистой тропинке. Военный – адъютант Ермолова, приехал к Железным водам из Тифлиса. В Тифлисе он знавал Кюхельбекера, который по возвращении из-за границы жил у Александра Сергеевича Грибоедова, находясь под негласным надзором полиции.
О Грибоедове, Кюхельбекере и о самом генерале Ермолове адъютант, по фамилии Тимковский, говорил осторожно, словно чего-то не договаривая. Из слов его Глинка вывел, что на Кавказе генерала Ермолова окружают люди, недовольные правительством и порядками, заведенными Александром I. Тимковский подробно выспрашивал Глинку о настроениях в Петербурге. Невольно Глинке припомнились пансион и слухи о тайных обществах, будто бы действующих в России. Однако он скоро расстался с Тимковским, уехал на Кислые воды. Когда же вернулся назад в Пятигорск, Тимковского там уже не застал.
Проведя на Кавказе все лето, Глинка заторопился домой.
Красочный, суровый Кавказ запомнился Глинке потоком совсем иных музыкальных ритмов, чем те, что были ему привычны с раннего детства. Точно омытый всем этим разнообразием жизненных впечатлений вернулся он к осени в Новоспасское и отдался музыкальным занятиям; они продолжались всю зиму. Из Шмакова Глинка вызывал к себе дядин оркестр и с каждым музыкантом тщательно проходил его партию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50