Ну что ж, пусть так! Вийон заканчивает спор акростихом. К чему советы? Все слишком поздно.
— Ведь жить ты хочешь? — Мне не надоело.
— И ты раскаешься? — Нет, время не приспело.
— Людей шальных оставь! — Во как запело!
— Людей оставь… А с кем тогда гулять?
— Опомнись! Ты себя загубишь, Тело!
— Но ведь иного нет для нас удела…
— Тогда молчу. — А мне… мне наплевать [213].
ГЛАВА XIX. Здесь покоится завещание…
ЗАВЕЩАНИЕ
К концу осени 1461 года Вийон вновь в Париже. Но это все равно нищенство, хотя поэт признает, что он пользуется уже небольшой известностью. Что бы там ни говорили о его «Малом завещании» в Париже школяров, его стихи еще не приносят ему дохода.
В одном из домов монастыря Святого Бенедикта магистр Гийом де Вийон оказывает Франсуа Вийону гостеприимство. Автор «Большого завещания» в споре между капитулом Сен-Бенуа-ле-Бетурне с капитулом Нотр-Дам явно примет сторону первого. А в это время все еще ищут жуликов, ограбивших Наваррский коллеж, и Вийону надлежит вести себя скромно: Табари говорил о нем, и имя мэтра Франсуа засело в памяти тюремщиков Шатле. Самое лучшее для него — вести спокойный образ жизни.
За пять лет колесо повернулось. Старому школяру есть что почерпнуть из хроники последних событий. Едва став королем, Людовик XI убрал много лиц, бывших советниками при его отце. Люди, недавно стоявшие у власти, теперь в немилости, а некоторые из них даже оказались в тюрьме. Недаром видели комету в небе: все объяснимо. Среди жертв — хранитель королевской печати Гийом Жувенель дез Юрсен, так же как и первый президент Ив де Сено и как генеральный прокурор Жан Дове. Старые фавориты Антуан де Шабан и Пьер де Брезе арестованы; арестованы советники Гийом Кузино и Этьен Шевалье. В немилость впал даже всем известный Андре де Лаваль, сир де Лоэак и маршал Франции. Однако многие королевские чиновники избежали этой участи, этой, хоть и ограниченной, чистки. Очень скоро опять оказались на их прежних местах эфемерные жертвы долгожданного восшествия на престол Людовика XI. Из семидесяти восьми членов Парламента — четверо опальных, и это одна видимость, ведь всем известно, что генеральный прокурор Дове снова становится председателем Счетной палаты, а один из уволенных адвокатов короля — глубокий старик. Но пока все говорят об арестах.
Говорят о том, какой удар нанесен могущественному человеку в столице, а именно Роберу д'Эстутвилю. Его заменили в самый день приезда короля в Париж, 30 августа 1461 года, Жаком де Вилье де л'Иль-Адам, а в 1465 году посадили в тюрьму Шатле. А пока что, когда Вийон возвращается наконец в Париж, тот, чью радость по поводу счастливого брака он разделял и кто, без сомнения, оказал ему кое-какие услуги, в то время как королевское правосудие искало с ним ссоры, находится в тесных стенах тюрьмы, сначала Бастилии, а затем Лувра.
Все это не означает, что Париж переменился, хотя на Сене коммерческая активность возросла, а в городе слышат в течение всего дня удары молотков каменотесов и плотников. Квартирная плата поднимается, лавки ломятся от товаров, молодежь бегает на занятия. Парижане могут наблюдать, как строятся нефы соборов Сен-Северен и Сен-Медар. Творение музыкального мастера Жана Бурдона, новый орган, звучит в Соборе Парижской Богоматери. Известно также, что в Монтиньи новенькая тюрьма заменила грандиозное здание в Монфоконе. Парижский динамизм переориентирован на новый век, век испытаний, и он набирает силу. Но Париж Людовика XI прочно стоит благодаря Парижу Карла VII.
Для человека, который скромно возвращается к своим прежним занятиям, очевидно следующее: чтобы выжить, ему надо раскрыть тайну другого мира. Власть имущие не те, что были. Умы повернулись к новым делам. В университете заканчивается реформа, и, несмотря на забастовку 1460 года, вызванную арестом церковного сторожа, это уже университет, на котором через несколько лет будет лежать печать платоновского гуманизма.
Вийон давно не школяр и больше не писец. Магистр Франсуа де Монкорбье потерял свою должность по приказу епископа Тибо д'Оссиньи из-за неизвестных мотивов — возможно, из-за участия в труппе бродячих актеров. Работа писцом была материальной поддержкой. Отстранение от должности — это оскорбление, если не угроза, поэт в ярости, его гнев изливается на епископа Орлеанского.
Бывший клирик, школяр без оплачиваемой степени, Вийон вынужден прибегнуть к крайним мерам. Не тогда ли решился он попользоваться прелестями толстухи Марго? Как бы то ни было, он болен — лучше тюрьма, чем плохое здоровье, — и не способен работать: в некоторые минуты он подумывает, не обманывая себя, о том, что, вероятно, конец его близок.
У него в друзьях один славный малый, Фремен Ле Мэн, сын книгопродавца — присяжного и нотариуса Совета при епископе. Фремен — общественный писарь. Вийон использует свое перо, дабы сделать вид, не питая никаких иллюзий, что Фремен — его секретарь.
И сей завет да не осудят!
Его я девкам завещал,
Хорош ли, нет ли, — будь что будет, -
За что купил, за то продал.
Притом не я, Фремен писал, -
Беспутнейший писец на свете,
И будь он проклят, коль наврал:
Ведь за слугу сеньор в ответе [214].
Не диктовал ли он свои 2023 стиха «Большого завещания», уже лежа в постели? Это вполне допустимо. Если прислушаться к тому, что говорит ученая братия, то вряд ли можно поверить в помутнение рассудка, послушного перу писца. «Большое завещание» — произведение человека, который прекрасно владел ресурсами своего ума, который сохранил копию «Малого завещания» 1456 года и который подвел итог своим счетам с обществом, с властями, с друзьями.
Его болезнь — это уединение, конец его любовных приключений. О чем он и говорит, не красуясь:
Да, я любил, молва не врет,
Горел и вновь готов гореть.
Но в сердце мрак, и пуст живот -
Он не наполнен и на треть, -
На девок ли теперь смотреть? [215]
Впрочем, в своем окончательном виде «Большое завещание», возможно, состоит из стихов, сложенных зимой 1461/62 годов затворником из Сен-Бенуа-ле-Бетурне. Мы не знаем позднейших переделок; некоторые комментаторы склонны полагать, что следует отнести к 1463-му и последующим годам всю первую часть произведения — приблизительно 728 стихов.
Как бы то ни было, Вийон постоянен в своих вымыслах и доверяет писцу Фремену трижды переписать «Большое завещание», что и подтверждается в описаниях нищенского существования старого изгнанника. Смерть Вийона — смерть литературная, если даже человек Вийон и побит изрядно жизнью. Фремен дремлет, и тут уже ничего не поделаешь. И вот кончается исповедь, и начинается завещание в собственном смысле слова. Поэт говорит теперь о своей мести прямо. Пусть поймет, кто сможет. Время памфлетов — против епископа Орлеанского прежде всего — прошло:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
— Ведь жить ты хочешь? — Мне не надоело.
— И ты раскаешься? — Нет, время не приспело.
— Людей шальных оставь! — Во как запело!
— Людей оставь… А с кем тогда гулять?
— Опомнись! Ты себя загубишь, Тело!
— Но ведь иного нет для нас удела…
— Тогда молчу. — А мне… мне наплевать [213].
ГЛАВА XIX. Здесь покоится завещание…
ЗАВЕЩАНИЕ
К концу осени 1461 года Вийон вновь в Париже. Но это все равно нищенство, хотя поэт признает, что он пользуется уже небольшой известностью. Что бы там ни говорили о его «Малом завещании» в Париже школяров, его стихи еще не приносят ему дохода.
В одном из домов монастыря Святого Бенедикта магистр Гийом де Вийон оказывает Франсуа Вийону гостеприимство. Автор «Большого завещания» в споре между капитулом Сен-Бенуа-ле-Бетурне с капитулом Нотр-Дам явно примет сторону первого. А в это время все еще ищут жуликов, ограбивших Наваррский коллеж, и Вийону надлежит вести себя скромно: Табари говорил о нем, и имя мэтра Франсуа засело в памяти тюремщиков Шатле. Самое лучшее для него — вести спокойный образ жизни.
За пять лет колесо повернулось. Старому школяру есть что почерпнуть из хроники последних событий. Едва став королем, Людовик XI убрал много лиц, бывших советниками при его отце. Люди, недавно стоявшие у власти, теперь в немилости, а некоторые из них даже оказались в тюрьме. Недаром видели комету в небе: все объяснимо. Среди жертв — хранитель королевской печати Гийом Жувенель дез Юрсен, так же как и первый президент Ив де Сено и как генеральный прокурор Жан Дове. Старые фавориты Антуан де Шабан и Пьер де Брезе арестованы; арестованы советники Гийом Кузино и Этьен Шевалье. В немилость впал даже всем известный Андре де Лаваль, сир де Лоэак и маршал Франции. Однако многие королевские чиновники избежали этой участи, этой, хоть и ограниченной, чистки. Очень скоро опять оказались на их прежних местах эфемерные жертвы долгожданного восшествия на престол Людовика XI. Из семидесяти восьми членов Парламента — четверо опальных, и это одна видимость, ведь всем известно, что генеральный прокурор Дове снова становится председателем Счетной палаты, а один из уволенных адвокатов короля — глубокий старик. Но пока все говорят об арестах.
Говорят о том, какой удар нанесен могущественному человеку в столице, а именно Роберу д'Эстутвилю. Его заменили в самый день приезда короля в Париж, 30 августа 1461 года, Жаком де Вилье де л'Иль-Адам, а в 1465 году посадили в тюрьму Шатле. А пока что, когда Вийон возвращается наконец в Париж, тот, чью радость по поводу счастливого брака он разделял и кто, без сомнения, оказал ему кое-какие услуги, в то время как королевское правосудие искало с ним ссоры, находится в тесных стенах тюрьмы, сначала Бастилии, а затем Лувра.
Все это не означает, что Париж переменился, хотя на Сене коммерческая активность возросла, а в городе слышат в течение всего дня удары молотков каменотесов и плотников. Квартирная плата поднимается, лавки ломятся от товаров, молодежь бегает на занятия. Парижане могут наблюдать, как строятся нефы соборов Сен-Северен и Сен-Медар. Творение музыкального мастера Жана Бурдона, новый орган, звучит в Соборе Парижской Богоматери. Известно также, что в Монтиньи новенькая тюрьма заменила грандиозное здание в Монфоконе. Парижский динамизм переориентирован на новый век, век испытаний, и он набирает силу. Но Париж Людовика XI прочно стоит благодаря Парижу Карла VII.
Для человека, который скромно возвращается к своим прежним занятиям, очевидно следующее: чтобы выжить, ему надо раскрыть тайну другого мира. Власть имущие не те, что были. Умы повернулись к новым делам. В университете заканчивается реформа, и, несмотря на забастовку 1460 года, вызванную арестом церковного сторожа, это уже университет, на котором через несколько лет будет лежать печать платоновского гуманизма.
Вийон давно не школяр и больше не писец. Магистр Франсуа де Монкорбье потерял свою должность по приказу епископа Тибо д'Оссиньи из-за неизвестных мотивов — возможно, из-за участия в труппе бродячих актеров. Работа писцом была материальной поддержкой. Отстранение от должности — это оскорбление, если не угроза, поэт в ярости, его гнев изливается на епископа Орлеанского.
Бывший клирик, школяр без оплачиваемой степени, Вийон вынужден прибегнуть к крайним мерам. Не тогда ли решился он попользоваться прелестями толстухи Марго? Как бы то ни было, он болен — лучше тюрьма, чем плохое здоровье, — и не способен работать: в некоторые минуты он подумывает, не обманывая себя, о том, что, вероятно, конец его близок.
У него в друзьях один славный малый, Фремен Ле Мэн, сын книгопродавца — присяжного и нотариуса Совета при епископе. Фремен — общественный писарь. Вийон использует свое перо, дабы сделать вид, не питая никаких иллюзий, что Фремен — его секретарь.
И сей завет да не осудят!
Его я девкам завещал,
Хорош ли, нет ли, — будь что будет, -
За что купил, за то продал.
Притом не я, Фремен писал, -
Беспутнейший писец на свете,
И будь он проклят, коль наврал:
Ведь за слугу сеньор в ответе [214].
Не диктовал ли он свои 2023 стиха «Большого завещания», уже лежа в постели? Это вполне допустимо. Если прислушаться к тому, что говорит ученая братия, то вряд ли можно поверить в помутнение рассудка, послушного перу писца. «Большое завещание» — произведение человека, который прекрасно владел ресурсами своего ума, который сохранил копию «Малого завещания» 1456 года и который подвел итог своим счетам с обществом, с властями, с друзьями.
Его болезнь — это уединение, конец его любовных приключений. О чем он и говорит, не красуясь:
Да, я любил, молва не врет,
Горел и вновь готов гореть.
Но в сердце мрак, и пуст живот -
Он не наполнен и на треть, -
На девок ли теперь смотреть? [215]
Впрочем, в своем окончательном виде «Большое завещание», возможно, состоит из стихов, сложенных зимой 1461/62 годов затворником из Сен-Бенуа-ле-Бетурне. Мы не знаем позднейших переделок; некоторые комментаторы склонны полагать, что следует отнести к 1463-му и последующим годам всю первую часть произведения — приблизительно 728 стихов.
Как бы то ни было, Вийон постоянен в своих вымыслах и доверяет писцу Фремену трижды переписать «Большое завещание», что и подтверждается в описаниях нищенского существования старого изгнанника. Смерть Вийона — смерть литературная, если даже человек Вийон и побит изрядно жизнью. Фремен дремлет, и тут уже ничего не поделаешь. И вот кончается исповедь, и начинается завещание в собственном смысле слова. Поэт говорит теперь о своей мести прямо. Пусть поймет, кто сможет. Время памфлетов — против епископа Орлеанского прежде всего — прошло:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128