— Он жаждал счастья ножа. Оставим его в покое…
* * *
Неделя прошла, словно в примелькавшемся кошмарном сне. Кутузов молил всех богов, чтобы к чертовой матери полетела подстанция и наконец погасла бы эта зловредная лампочка-палач.
Ему до слез не хватало своего угла, книг, на ночь — немного зарубежных радиоголосов. А главное, не хватало Люськи. С ней явно что-то не то, думал Генка, и, не видя четких обоснований своих подозрений, еще больше раздражался.
Приходила адвокатша, потом Шило — вместе читали обвинительное заключение. В паузе между чтением следователь сказал:
— Я сделал все возможное, чтобы исключить статью «тяжкие телесные повреждения, повлекшие за собой смерть…» Я полагаю, что в той экстремальной ситуации вы по-другому поступить просто не могли. Хотя обвинение и суд могут на это посмотреть совершенно другими глазами.
— А что — суд руководствуется уголовным кодексом или «другими глазами»? — насмешливо спросил Генка.
— Су есть суд. Он учитывает все, и ему видней. Судьи недовольны нами, следователями, мы недовольны судьями. Это нормальное явление. Когда мы арестовываем серьезную банду, которая занималась рэкетом и грабежами, а суд ее выпускает под расписку о невыезде, мы этого понять не можем….Впрочем, это уже другая песня. О пропавшем ноже я уже вам рассказывал. Странная, доложу я вам, история, у нас такого еще никогда не было.
Генка не мог читать свое обвинительное заключение без отвращения. Протоколы допросов чередовались очными ставками, свидетельские показания — запросами следователя в то или иное учреждение, и все это повторялось и повторялось в разных вариациях. Казенная фразеология навевала смертельную тоску.
Когда, наконец, наступил судный день, его посадили в «воронок» и повезли в здание суда. Он понял: жизнь делает еще один зигзаг, который неизвестно куда выведет — то ли на ровную дорогу, то ли в еще более непролазные дебри.
Преодолевая пространство между «воронком» и дверью, ведущей в здание суда, он успел повернуть голову и разглядеть гуляющих по улице свободных людей. Краем глаза ухитрился ухватить непередаваемую голубизну неба.
Перед порогом он задержался, чтобы испить лишний глоток свободы, но его грубо подтолкнули и он шагнул в помещение, где пахло клеем и ацетоном. Шел ремонт нижнего этажа.
Его поместили в маленькую, до предела обшарпанную комнатушку, так называемый «предбанник», откуда обычно выводят в коридор, а оттуда — в зал заседаний. Он слышал, как в соседнем предбаннике, оставляя от русского языка одни руины, шла словесная разборка мужского и женского голосов. Женщина кому-то пеняла с таким надрывом, и тот, некто, отвечал ей так надсадно, что у Генки стала подкатывать к горлу тошнота. Это была до невозможности грязная пикировка. Жора Ящик по сравнению с этими двумя «трибунами» мог бы показаться рафинированным интеллигентом.
Когда подошло время, с него сняли наручники и повели на Голгофу. И не было для него более сильного удара, чем ощущение, что ты вовсе не человек, а лютый зверь, которого сажают за решетку. Ее толстые прутья отделяли его от зала, от знакомых лиц — сестер, их мужей, Люськиных родственников.
Справа, у окна — Куманьков с Рубероидом. Хари помятые, похмельные.
Кутузов смотрел на Люську, а она не сводила глаз с занимающих свои места судей.
Примерно через десять минут после начала процесса все вошло в свое рутинное русло и вскоре в зале воцарилась какая-то порочно объединяющая всех атмосфера.
Когда было зачитано обвинительное заключение, начался допрос Кутузова. Стараясь быть точным и отбросив произвольные версии, которыми он делился с Шило, Генка поведал суду правду и только правду. Однако он об этом пожалел, когда дело дошло до опроса свидетелей. Оба официанта, стараясь быть добропорядочными слугами законности и послушания, заявили, что «этого человека», то есть Кутузова, они вообще в глаза не видели…
Цыган, вызванный в качестве свидетеля, заметно нервничал и, когда расписывался под обещанием говорить правду и только правду, так волновался и дрожал, словно вот-вот должен был кончиться от болезни Паркинсона. И хотя цыган не отрицал, что двадцать пятого января он был в ресторане «Ориент», но горячо клялся и божился в том, что подсудимого Кутузова он ни на том, ни на этом свете не встречал. При этом глаза его отражали бесконечную блудливость, смешанную с изрядной порцией страха.
Слово взяла адвокат Кутузова.
— Господин судья, прошу вас обратить внимание на показания другого свидетеля — швейцара Романовского, который в тот вечер видел, как свидетель Бабкин Роман заходил в туалет как раз в тот момент, когда там избивали Кутузова.
Однако швейцар заболел и на суд не явился.
Когда начали давать показания Куманьков с Рубероидом, Генка понял: его со всех сторон обложили красными флажками, из-за которых ему не выбраться.
Куманьков, не моргнув глазом, врал напропалую. И выходило, что не Бычков, а Кутузов стряхивал пепел в его бокал, и это Кутузов ему сказал, что если он, Бычков, не уберется из-за стола, то он, Кутузов, выколет ему глаз.
Рубероид пошел еще дальше: это Кутузов, утверждал он, трижды наливал себе коньяк из их бутылки. И когда Бычков хотел его остановить, Кутузов вытащил тесак и ударил им Бычкова.
Адвокат — судье:
— Я хотела бы, чтобы суду было предъявлено орудие покушения, которое инкриминировано моему подзащитному.
Последовало легкое замешательство. Судья сперва наклонился к одному заседателю и что-то тому сказал, затем — к другому.
— Перочинный нож, которым был ранен Бычков, к сожалению, утрачен, что, однако, не исключает доказательности его использования.
— Я так не думаю, господин судья, — возразила адвокатша. — Отсутствие в деле главной улики свидетельствует об одностороннем и неполном расследовании данного уголовного дела. В деле также нет протокола изъятия упомянутого ножа, а это уже наводит на мысль, что его вообще не существует в природе.
Генка смотрел на бритоголовых Куманькова и Рубероида и понимал, что это только начало. И он решил их завиральным показаниям противопоставить свои, не менее завиральные. Поэтому, собравшись, он твердо отчеканил:
— В тот вечер, когда меня ни с того ни с сего забрали в полицию, я готов был признаться даже в том, что всю прошлую неделю по моему распоряжению шел в Латвии дождь… Мне сказали: если я признаюсь, что у меня был нож, меня отпустят домой. На самом деле у меня не было никакого перочинного ножа.
В зале наступила напряженная тишина.
Генка взглянул на адвоката и в ее черных глазах прочел недоуменное одобрение.
— Тогда разрешите поинтересоваться, с помощью какого предмета и кем был смертельно ранен Бычков? — спросил Кутузова обвинитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20