— И эти люди учат нас ковыряться в носу!
— В Бельгии постоянны поползновения к разделению страны. Фландрия более развита индустриально, и на бытовом уровне идут разговоры: мол, мы кормим французских лентяев…
— Это правда. Фландрия дотирует Валлонию ежегодно в размере $15 млрд. евро. А пока две общины расколоты, языковую трещину стремительно заполняют иммигранты из Африки и арабских стран, которым даже не требуется знание любого из двух языков, чтобы получить вид на жительство, бесплатную социальную квартиру и право голосовать. Но, Дима, Бельгия — это же развитая по европейским меркам страна. Надо ли понимать так, что — вспомню термин Горбачёва — «демон национализма» наследует не бедности и другим социальным язвам, а в первую очередь языковым различиям?
— В случае с Бельгией это, видимо, так и есть. Потому что даже антропологически трудно определить, к какой языковой общине относится тот или иной гражданин этой страны. Это вопрос не расовый, не имущественный (общие социальные нормы приняты на территории всего государства), а исключительно языковой. Это говорит о том, что языки в единой Европе могут стать если не разрушительным, то будоражащим фактором в ее дальнейшем развитии.
— Если мы говорим с тобой о магии языка, в данном случае получается черная магия.
— Эта магия — очевидно, защитный племенной механизм для самоидентификации общины, определенного миросозерцания, которое в первую очередь основано на языке. Люди, которые внешне и в привычках очень мало или ничем не отличаются друг от друга, в условиях глобализации носят похожую одежду и едят один и тот же фаст-фуд, но говорят при этом на разных языках, магическим образом сохраняют некие центробежные инстинкты, которые при неблагоприятном (или для них, может быть, благоприятном) развитии могут привести к разделению нации.
— Да в Бельгии с Канадой чуть не привели.
— А может быть, еще и приведут.
— Но чем ты объяснишь разницу между раздираемой языковым конфликтом Бельгией и спокойной Швейцарией, где целых четыре государственных языка: французский, немецкий, итальянский, рето-романский?
— Бельгия, как ты знаешь, — абсолютно искусственное образование. Ее можно сравнить с африканскими странами, которые после ухода колонизаторов были нарезаны ломтями по географическому принципу. Швейцария же — страна практически независимых кантонов, которые объединились для противодействия внешним угрозам со стороны Франции, Германии и т. д. Если Бельгия — это коммуналка, куда заселили людей, которые ничего общего друг с другом не имели, то в Швейцарии жители построили свои дома и решили обнести их общим забором. Поэтому в Швейцарии никогда не вставал вопрос о доминирующем языке. В каждом из кантонов, обладающих достаточной степенью автономии, — свой доминирующий язык, с которым никто не конкурирует. Отсюда и нет точек конфронтации. Центральной власти они делегируют только то, что представляет их общие интересы. А к языковым вопросам это как раз и не относится.
Вообще же, Бельгия, Швейцария, Люксембург — это страны пограничной романской и германской ментальности. Народы романского менталитета — французы, испанцы, португальцы, итальянцы — традиционно ставят чувственные удовольствия прежде наслаждения трудом и карьерой, приоритетами англосаксов. Недаром англосаксонские нации, объединенные протестантской моралью, и создали то, что сейчас является моделью западного мира. Это столпы доминирующего сегодня на планете экономического, идеологического и социального порядка. Язык откладывает отпечаток на менталитет, а менталитет, в свою очередь, непрерывно питает изменения, которые появляются в языке. И в этом отношении те конфликты, которые на рациональном уровне происходят в сфере употребления языка, на подсознательном отражают конфликты менталитетов. В любой ситуации, где германский язык противостоит романскому, это в большой степени еще и сопряжено с соответствующим отношением: германоязычный народ считает франко- или италоязычных людей более ленивыми, расслабленными, в меньшей степени склонными к честному труду. В свою очередь, романские этносы относятся к германским, как к педантам, сухарям, трудоголикам.
Причем менталитет носителей того или иного языка отражается даже на иностранцах, которые его изучают.
Когда я учился на переводческом факультете, из года в год повторялась одна и та же история. В стройотрядах студенты, овладевавшие немецким, слыли самыми трудолюбивыми, к ним всегда было меньше всего претензий по поводу работы: планы выполнялись, по-моему, только у них. Английские бригады работали более-менее, но славились хулиганством, происходили случаи несанкционированных возлияний, да и дрались они частенько.
— В общем, типичные английские болельщики.
— Те, кто изучал итальянский, французский, испанский, считались самыми ленивыми и раздолбаями. А ещё «французы» занимались самодеятельностью. Во главе с Сергеем Бунтманом, ныне работающем на радио «Эхо Москвы». Из года в год он возглавлял то, что называлось агитбригадами, основной контингент которых был именно из «французов». И эта связь между языком изучения и ментальными повадками продолжалась из года в год. Менялись поколения, одни выпускались, приходили новые абитуриенты, но вот эта матрица — она как будто висела над всеми. Отдельные её элементы приходили и уходили, а матрица оставалась всегда.
Поэтому у меня и сложилось убеждение: даже изучаемый язык откладывает опечаток на характер и сознание человека.
Народ вырабатывает язык, то есть форму своего речевого общения, веками. Когда эта форма воспринимается носителями других языков, она несёт в себе не только структуру предложений, но и то, что стоит за ними, — менталитет народа. Предположим, что мы никогда не знали о существовании других этносов и языков, но, услышав английскую, немецкую, итальянскую речь, уже можем сделать какие-то выводы о ее носителях. Вот как бы ты оценил племя, говорящее по-французски?
— Лёгкий музыкальный любвеобильный народец.
— То есть некие образы на тебя воздействие бы оказали. Это то, что сводится к волне, полевая структура языка. Кроме того, есть математическая часть, которая тоже отражает характеристики народа и его менталитета. Скажем, английский и немецкий языки — одного и того же германского корня. Тем не менее, немецкий донёс до нашего времени сложную, витиеватую структуру…
— …громоздкую, я бы сказал.
— В сравнении с английским. Английский — это пионер в сфере упрощения языка. Все языки идут к упрощению, оптимизации, но английский — бежит. И мы не можем не увидеть здесь вполне рациональное, безо всякой метафизики, соответствие истории развития Англии и англичан как народа, с одной стороны, и развития языка — с другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42