- улыбался белыми зубами Али, обращаясь к гостям, активно налегавшим на обильные угощения. Ведь они, находясь в засаде, не ели почти целый день, а шел уже одиннадцатый час вечера.
- Изумительная погода, - согласился Кузьмичев.
- Очень хорошая страна Турция, - заметил Али.
- Прекрасная страна, - снова согласился Павел Дорофеевич. - И дом у вас очень хороший, и хозяин вы радушный и предупредительный.
- Мы всегда рады добрым гостям, - улыбнулся Али. - Кушайте, пожалуйста, не стесняйтесь. Все это для вас. Еще два часа назад я зарезал барашка, и из него сейчас готовятся горячие блюда - шурпа, жаркое, плов...
- Ну зачем было так обременять себя? - продолжал поддерживать дипломатическую беседу Кузьмичев, припомнив опыт многочисленных встреч, бесед и консультаций, когда он был депутатом всевозможных Советов и Дум. - Мы могли бы вполне ограничиться и одним горячим блюдом.
- У нас так не положено, - строго заметил Али. - Для почетных гостей готовится несколько горячих блюд.
Султан Гараев в этот вечер был мрачен и немногословен. Кузьмичев видел, что убийство Ираклия и его телохранителя шокировало его. В принципе ликвидировать Ираклия надо было только в самом крайнем случае, так по крайней мере было сказано' Гараеву. Сам же Кузьмичев сказал Кандыбе и Крутому, что убить Ираклия надо обязательно, пусть даже он и не окажет вообще никакого сопротивления.
Особенно же насторожился Гараев, когда похищенная женщина назвала Учителя Павлом Дорофеевичем Кузьмичевым. Ни Крутому, ни Кандыбе это имя, во всей вероятности, ничего не говорило, по крайней мере они никак на него не отреагировали.
Гараев же был человеком достаточно компетентным в некоторых вопросах, и произнесенное женщиной имя навело его на некоторые любопытные размышления. И все же главной причиной подавленного настроения Султана являлось, безусловно, другое - его мучила совесть за то, что он причиняет зло дочери своего спасителя Раевского. Ведь дальнейший план обмена денег на дочь еще не был разработан. И тут могли появиться очень даже зловещие нюансы, уж это Султану было известно лучше, чем кому бы то ни было.
Кузьмичев, Кандыба и Крутой вели обособленный образ жизни, об их отсутствии знали только их же подельники Чума, Юрец и Прохор. С Султаном Гараевым все обстояло иначе. Он постоянно был на виду и не мог долго отсутствовать, не вызвав у своего окружения подозрений. И чтобы иметь алиби, Султан уже на другой день должен был отправиться в Москву, поручив опеку гостей гостеприимному и надежному другу Али.
В Стамбул они прибыли через Тбилиси по поддельным паспортам, таким же образом на другой день должен был уехать и Гараев. Трое остальных участников дела и пленница должны были пробыть в доме Али неопределенное время.
Когда подали третье горячее блюдо - плов, гости почувствовали, что скоро лопнут от обжорства. Но не попробовать это ароматное кушанье было невозможно, во-первых, чтобы не обидеть хозяина, а во-вторых, слишком уж оно аппетитно выглядело. А аппетит в этот день был плохим только у Султана, остальные накинулись на угощение, как будто не ели несколько дней.
Кузьмичеву постелили в комнате, соседней с той, где была заперта их пленница. Постелили на полу несколько пуховых матрацев, шелковых подушек, атласных одеял.
Уставший и наевшийся до отвала, Кузьмичев думал, что заснет мгновенно, как младенец. Но он ошибся, заснуть он не мог долго. Перед глазами вставали картины не столь уж отдаленного прошлого.
Тогда, в конце марта девяносто шестого года, когда он сидел напротив Усатого и его друзей в маленьком домике под Киевом, он мысленно простился с жизнью. Второй раз он простился с ней, когда плыл в ледяной воде Днепра. А рядом плыл его бывший воспитанник Виктор Нетребин.
Павел Дорофеевич почувствовал, что силы оставляют его. Его потянуло ко дну. Но затем он сделал какое-то нечеловеческое усилие над собой и вынырнул на поверхность. Совсем недалеко от него торчала голова его врага. Кузьмичев видел, что сил у противника осталось мало, что он плохо плавает, задыхается. И в этот момент он почувствовал, что снова в состоянии бороться за свою жизнь. Надо было имитировать конец. Он крикнул истошным голосом и снова погрузился в воду. И Виктор поверил, он поплыл обратно к берегу.
А сам Кузьмичев еще некоторое расстояние проплыл под водой, и затем, будучи уже довольно далеко от берега, осторожно вынырнул.
Ему было пятьдесят лет, силы, конечно, уже не те, что в молодости, зато появилось другое преимущество, и гораздо более мощное - яростное, жуткое желание жить, жить назло всем - проклятому Усатому, ублюдочному Виктору, трахавшему его жену и сделавшему ей ребенка, всем тем, кто мешает ему жить.
Он плыл и плыл, шепча под нос, как Чапаев: "Врешь, не возьмешь, врешь, не возьмешь..."
И он оказался сильнее легендарного начдива. Впрочем, ради справедливости надо сказать, что ему было легче, ведь никто не шмалял по нему с берега. Усатый был подслеповат, Виктор слишком самонадеян. Кузьмичев, лежа на спине и отдыхая от длительного заплыва, прекрасно видел, как они удалялись от берега. Ему, несмотря на трудное положение, стало смешно. Такой матерый и битый человек, как Усатый, слепил такую лажу. Ему надо было просто пристрелить его, и все. А он придумал какой-то вздор с этим заплывом на длинную дистанцию. И он ответит за этот фарс, придет срок, ответит по полной программе. Как и Нетребин, как и его проститутка-жена Галя. Все в свое время ответят за то, что так унизили и оскорбили его. А до берега он доплывет, обязательно доплывет, он переплыл уже больше половины широченной реки.
Он словно бы обрел второе дыхание. Никто не мешал ему плыть, никто его не видел. Только борьба с холодной водой, борьба со своими слабеющими руками. Он выиграл ее, эту борьбу, он выплыл на противоположный берег.
И тут же возникли другие проблемы. Он был без одежды, без денег, без документов. Один против всего мира. Возвращаться в свой прежний мир было невозможно, ведь его бы просто-напросто арестовали по обвинению в убийстве собственного брата Леонида. Юферов написал чистосердечные показания, да и он сам тоже под угрозой пистолета Усатого. Надо было все начинать с нуля.
И снова ему повезло. Почти сразу же после того, как он выплыл, он набрел на небольшой украинский поселок, и один старик, которому он наплел небылицы про то, как его ограбили и раздели, снабдил его одеждой и небольшой суммой денег. Кузьмичев добрался до Харькова, где у него жила старая подруга, промышлявшая созданием всевозможных финансовых пирамид и другими способами облапошивания населения и выкачивания из него денег. Она помогла ему. Достала новые документы на имя Валерия Ивановича Баранова и даже рискнула поехать в Москву и снять с его нескольких сберкнижек на предъявителя в общей сложности сто пятьдесят тысяч, тогда еще именуемых ста пятьюдесятью миллионами рублей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
- Изумительная погода, - согласился Кузьмичев.
- Очень хорошая страна Турция, - заметил Али.
- Прекрасная страна, - снова согласился Павел Дорофеевич. - И дом у вас очень хороший, и хозяин вы радушный и предупредительный.
- Мы всегда рады добрым гостям, - улыбнулся Али. - Кушайте, пожалуйста, не стесняйтесь. Все это для вас. Еще два часа назад я зарезал барашка, и из него сейчас готовятся горячие блюда - шурпа, жаркое, плов...
- Ну зачем было так обременять себя? - продолжал поддерживать дипломатическую беседу Кузьмичев, припомнив опыт многочисленных встреч, бесед и консультаций, когда он был депутатом всевозможных Советов и Дум. - Мы могли бы вполне ограничиться и одним горячим блюдом.
- У нас так не положено, - строго заметил Али. - Для почетных гостей готовится несколько горячих блюд.
Султан Гараев в этот вечер был мрачен и немногословен. Кузьмичев видел, что убийство Ираклия и его телохранителя шокировало его. В принципе ликвидировать Ираклия надо было только в самом крайнем случае, так по крайней мере было сказано' Гараеву. Сам же Кузьмичев сказал Кандыбе и Крутому, что убить Ираклия надо обязательно, пусть даже он и не окажет вообще никакого сопротивления.
Особенно же насторожился Гараев, когда похищенная женщина назвала Учителя Павлом Дорофеевичем Кузьмичевым. Ни Крутому, ни Кандыбе это имя, во всей вероятности, ничего не говорило, по крайней мере они никак на него не отреагировали.
Гараев же был человеком достаточно компетентным в некоторых вопросах, и произнесенное женщиной имя навело его на некоторые любопытные размышления. И все же главной причиной подавленного настроения Султана являлось, безусловно, другое - его мучила совесть за то, что он причиняет зло дочери своего спасителя Раевского. Ведь дальнейший план обмена денег на дочь еще не был разработан. И тут могли появиться очень даже зловещие нюансы, уж это Султану было известно лучше, чем кому бы то ни было.
Кузьмичев, Кандыба и Крутой вели обособленный образ жизни, об их отсутствии знали только их же подельники Чума, Юрец и Прохор. С Султаном Гараевым все обстояло иначе. Он постоянно был на виду и не мог долго отсутствовать, не вызвав у своего окружения подозрений. И чтобы иметь алиби, Султан уже на другой день должен был отправиться в Москву, поручив опеку гостей гостеприимному и надежному другу Али.
В Стамбул они прибыли через Тбилиси по поддельным паспортам, таким же образом на другой день должен был уехать и Гараев. Трое остальных участников дела и пленница должны были пробыть в доме Али неопределенное время.
Когда подали третье горячее блюдо - плов, гости почувствовали, что скоро лопнут от обжорства. Но не попробовать это ароматное кушанье было невозможно, во-первых, чтобы не обидеть хозяина, а во-вторых, слишком уж оно аппетитно выглядело. А аппетит в этот день был плохим только у Султана, остальные накинулись на угощение, как будто не ели несколько дней.
Кузьмичеву постелили в комнате, соседней с той, где была заперта их пленница. Постелили на полу несколько пуховых матрацев, шелковых подушек, атласных одеял.
Уставший и наевшийся до отвала, Кузьмичев думал, что заснет мгновенно, как младенец. Но он ошибся, заснуть он не мог долго. Перед глазами вставали картины не столь уж отдаленного прошлого.
Тогда, в конце марта девяносто шестого года, когда он сидел напротив Усатого и его друзей в маленьком домике под Киевом, он мысленно простился с жизнью. Второй раз он простился с ней, когда плыл в ледяной воде Днепра. А рядом плыл его бывший воспитанник Виктор Нетребин.
Павел Дорофеевич почувствовал, что силы оставляют его. Его потянуло ко дну. Но затем он сделал какое-то нечеловеческое усилие над собой и вынырнул на поверхность. Совсем недалеко от него торчала голова его врага. Кузьмичев видел, что сил у противника осталось мало, что он плохо плавает, задыхается. И в этот момент он почувствовал, что снова в состоянии бороться за свою жизнь. Надо было имитировать конец. Он крикнул истошным голосом и снова погрузился в воду. И Виктор поверил, он поплыл обратно к берегу.
А сам Кузьмичев еще некоторое расстояние проплыл под водой, и затем, будучи уже довольно далеко от берега, осторожно вынырнул.
Ему было пятьдесят лет, силы, конечно, уже не те, что в молодости, зато появилось другое преимущество, и гораздо более мощное - яростное, жуткое желание жить, жить назло всем - проклятому Усатому, ублюдочному Виктору, трахавшему его жену и сделавшему ей ребенка, всем тем, кто мешает ему жить.
Он плыл и плыл, шепча под нос, как Чапаев: "Врешь, не возьмешь, врешь, не возьмешь..."
И он оказался сильнее легендарного начдива. Впрочем, ради справедливости надо сказать, что ему было легче, ведь никто не шмалял по нему с берега. Усатый был подслеповат, Виктор слишком самонадеян. Кузьмичев, лежа на спине и отдыхая от длительного заплыва, прекрасно видел, как они удалялись от берега. Ему, несмотря на трудное положение, стало смешно. Такой матерый и битый человек, как Усатый, слепил такую лажу. Ему надо было просто пристрелить его, и все. А он придумал какой-то вздор с этим заплывом на длинную дистанцию. И он ответит за этот фарс, придет срок, ответит по полной программе. Как и Нетребин, как и его проститутка-жена Галя. Все в свое время ответят за то, что так унизили и оскорбили его. А до берега он доплывет, обязательно доплывет, он переплыл уже больше половины широченной реки.
Он словно бы обрел второе дыхание. Никто не мешал ему плыть, никто его не видел. Только борьба с холодной водой, борьба со своими слабеющими руками. Он выиграл ее, эту борьбу, он выплыл на противоположный берег.
И тут же возникли другие проблемы. Он был без одежды, без денег, без документов. Один против всего мира. Возвращаться в свой прежний мир было невозможно, ведь его бы просто-напросто арестовали по обвинению в убийстве собственного брата Леонида. Юферов написал чистосердечные показания, да и он сам тоже под угрозой пистолета Усатого. Надо было все начинать с нуля.
И снова ему повезло. Почти сразу же после того, как он выплыл, он набрел на небольшой украинский поселок, и один старик, которому он наплел небылицы про то, как его ограбили и раздели, снабдил его одеждой и небольшой суммой денег. Кузьмичев добрался до Харькова, где у него жила старая подруга, промышлявшая созданием всевозможных финансовых пирамид и другими способами облапошивания населения и выкачивания из него денег. Она помогла ему. Достала новые документы на имя Валерия Ивановича Баранова и даже рискнула поехать в Москву и снять с его нескольких сберкнижек на предъявителя в общей сложности сто пятьдесят тысяч, тогда еще именуемых ста пятьюдесятью миллионами рублей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80