Бежать надо, прятаться!.. А вот эти двенадцать не убежали..
«Судьба!.. Судьба!.. – вздохнул тяжело Василий. – То же говорила как-то Марфа Сегеда. Из счастья да горя и сковалася доля!.. И почему ты таким тяжким грузом легла на плечи наших людей?»
В селе будто на передовой. На огородах, в низине, у верб, бабахают выстрелы. Эсэсовцы охотятся за девушками и парнями. Фашистам нужны дешевые рабочие руки для шахт Рура, для рейнских химических заводов, на поля прусских помещиков. Гитлер гонит с восточных просторов, «завоеванных» его войсками, рабов. Сотни и сотни тысяч русских, украинцев, поляков, французов, белорусов, сербов, чехов, бельгийцев уже снискали смерть в лагерях и на непосильных работах.
Гитлеру нужны рабы, потому что немцев-мужчин от шестнадцати и до пятидесяти пяти лет он отослал на Восточный фронт – добиться реванша за Сталинград.
Плач, отчаянные крики и выстрелы вокруг. Горе в селе. Даже соловьи примолкли. И солнце спряталось за черные тучи.
Орися третий день сидит в своей пещерке – давнишней силосной яме. Мало надежды, что Роберт Гохберг на этот раз сможет спасти ее от каторги. Нет надежды на Василия… Видно, и его самого как будто заподозрили в том, что он не тот, за кого выдает себя. Как овчарка, крадется за ним Омелько Кныш.
Сквозь сухой подсолнечник, который прикрыл пещерку, Орися видела отцветшие ветви яблони, вишен, абрикосов и слив. Цвет теперь оставался лишь на кустах бузины. Стало тоскливо, словно весна покинула землю навсегда.
В саду на яблонях уже завязались плоды. И у нее зимой тоже появится сын или доченька. Ей и страшно и радостно. Страшно, потому что по ее родной земле ходят фашисты со своими подручными, вроде Омельки. Зверь и тот какую-то жалость имеет, а эти вчера за волосы тащили Маринку. Теперь она, Орися, живет в вечной тревоге и за себя, и за Василия, и за их будущего ребенка. Но другая дума смущала и радостью наполняла сердце. Они любят друг друга, и в маленьком сердечке ребенка будет вся их любовь, их счастье, их гордость и утеха! Она станет матерью. А ее сын (Орися верит, что будет мальчик) вырастет таким же бесстрашным, умным, таким же стройным и красивым, как его отец. Только глаза у него будут карие, ее, Орисины, глаза…
Тоскливо сидеть в одиночестве. Вчера ночью на железной дороге гремели взрывы. Партизаны пустили под откос эшелон. Вагоны вползали один на другой и, перекидываясь, катились вниз, с танками, с цистернами. Как бы хотела Орися уйти сейчас вместе с Василием к партизанам. Это от их взрывов содрогалось сегодня небо. Это сослужил свою службу тол, спрятанный Василием и его погибшими товарищами.
Но она сидит, словно плененная лютым Кащеем в пещере, в подземелье, царевна, и ждет не дождется своего освободителя, чтобы он уничтожил страшного ворога и вывел ее на свет, где сияет солнышко.
Послышались шаги. Орися затаила дыхание. То ступала босыми ногами ее мать.
– Бог в помощь, Марфа Ефимовна! – донеслось из соседнего огорода, от Мирошниченковых.
– Спасибо, – ответила Марфа и начала цапкой пропалывать картошку. – Думала, что и не взойдет, ведь одну шелуху садила. Сказано же: бог посеял дождик, а поднялась картошечка…
– Да, поднялась…
– Куманьки! Ой, соседушки! – внезапно прозвучало громко. Это бежала на огород другая соседка. – Слышали?..
– Разве все услышишь? Беда не спит, по людям ходит, – сказала Марфа. – Что там еще?..
– Да сегодня ночью пришли к Омельке Кнышу трое с короткими ружьями, с теми, что колесо внизу приставлено… Так вот, пришли, заткнули Омельке рот тряпкой и повели бог знает куда. Омельчиха бегает по селу и плачет! И к коменданту ходила!
– Поживился Омелько, как пес пасхи! – сказала Марфа Сегеда.
– И еще не все, куманьки! – продолжала соседка. – Ивга Данька-полицая как раз выходила на огород…. Только щеколдой стукнула и видит… там бумажка… Присмотрелась, а там написано… «Будь, пишут, умнее, Данило, чем твой сосед Омелько Кныш. Знай, Данило, скоро наши придут, вернемся и мы в село…» Так и написано, куманьки!.. Вернемся, значит, и беды тебе не миновать, если только будешь свиньей… А будешь помогать нашим убегать от каторги немецкой, может, простит тебе советская власть… Вот как!..
– Все уже знают, что такое письмо пришло Даниле? – спросила Марфа.
– Нет! Это она только мне сказала…
– Так вот, Ганна, придержи язык за зубами!..
– Да и вы тоже – ни-ни… А про Омельку уже вся округа знает!.. Пропал, как с моста упал. Все это одна рука делает.
Орися усмехалась, прислушиваясь к этому разговору. Еще вчера, говорили, хвалился Омелько, что поймает Аришку, не посмотрит, что она «таскается» с Робертом. И поймал… зайца за хвост. Она давно жаловалась Ивану Рыжкову, что от Омельки нет жизни. Вот и постарались партизаны.
– Мама! – осторожно позвала Орися. – Подойдите ближе.
– Ты слыхала, что Ганна говорила?
– Да. А Василий не приходил?
– Нет… Говорят, генерал к капитану приехал. Ищут квартир для офицеров. А войско идет и идет, да все на танках. И где они столько железа взяли? Смотреть страшно на машины. А как же с ними воевать? Как остановить такие страшилища?..
– Остановят, мама! Наш Вася каждодневно и каждочасно беспокоится, чтобы за Белгородом встретили тех «тигров» добрым огнем! Наши знают обо всем…
– А не рассказывал Василь, есть у наших такие танки? – несмело поинтересовалась мать.
– Есть.
Марфа Ефимовна вздохнула и, сложив руки, будто собиралась сотворить молитву, с минуту молча смотрела на северо-восток, куда с рокотом и лязгом каждую ночь ползли черные танки Гитлера с крестами на броне.
А в селе безутешно, словно над умершими, рыдали матери.
Дожди давно прибили к земле некогда нежные лепестки яблоневого и вишневого цвета. На ветках, до которых можно было с погребни дотянуться рукой, на плотных хвостиках повисли зеленые с сизым пушком, величиной с орех, яблочки. Над яблоней раскачивал буйной кроной тополь, напоминая парня с чубатой головой, который подставил свои кудри буйному ветру, чтобы тот расчесал их.
Свистит ветер, поднимает на кровле жмуты соломы, вырывает ее из-под заржавленной бороны и поломанного колеса, положенных на погребню еще покойным Сегедою.
Сердится тополь, словно надоело ему тут стоять без дела.
И Василию осточертело ежедневно бывать среди волков. Если бы не Орися, неизвестно, выдержали ли бы его нервы, не разорвалось ли бы его сердце от такой напряженной жизни.
Но оставаться среди врагов необходимо. Генерал Ш.мйдт говорил Хариху, что имеется приказ генерал-фельдмаршала Шпейделя в случае наступления советских войск превратить этот край в «мертвую зону». Шпейдель хочет, чтобы все села и города были сожжены, местные люди уничтожены, а уцелевшие – вывезены. Василий даже побледнел, когда услышал это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
«Судьба!.. Судьба!.. – вздохнул тяжело Василий. – То же говорила как-то Марфа Сегеда. Из счастья да горя и сковалася доля!.. И почему ты таким тяжким грузом легла на плечи наших людей?»
В селе будто на передовой. На огородах, в низине, у верб, бабахают выстрелы. Эсэсовцы охотятся за девушками и парнями. Фашистам нужны дешевые рабочие руки для шахт Рура, для рейнских химических заводов, на поля прусских помещиков. Гитлер гонит с восточных просторов, «завоеванных» его войсками, рабов. Сотни и сотни тысяч русских, украинцев, поляков, французов, белорусов, сербов, чехов, бельгийцев уже снискали смерть в лагерях и на непосильных работах.
Гитлеру нужны рабы, потому что немцев-мужчин от шестнадцати и до пятидесяти пяти лет он отослал на Восточный фронт – добиться реванша за Сталинград.
Плач, отчаянные крики и выстрелы вокруг. Горе в селе. Даже соловьи примолкли. И солнце спряталось за черные тучи.
Орися третий день сидит в своей пещерке – давнишней силосной яме. Мало надежды, что Роберт Гохберг на этот раз сможет спасти ее от каторги. Нет надежды на Василия… Видно, и его самого как будто заподозрили в том, что он не тот, за кого выдает себя. Как овчарка, крадется за ним Омелько Кныш.
Сквозь сухой подсолнечник, который прикрыл пещерку, Орися видела отцветшие ветви яблони, вишен, абрикосов и слив. Цвет теперь оставался лишь на кустах бузины. Стало тоскливо, словно весна покинула землю навсегда.
В саду на яблонях уже завязались плоды. И у нее зимой тоже появится сын или доченька. Ей и страшно и радостно. Страшно, потому что по ее родной земле ходят фашисты со своими подручными, вроде Омельки. Зверь и тот какую-то жалость имеет, а эти вчера за волосы тащили Маринку. Теперь она, Орися, живет в вечной тревоге и за себя, и за Василия, и за их будущего ребенка. Но другая дума смущала и радостью наполняла сердце. Они любят друг друга, и в маленьком сердечке ребенка будет вся их любовь, их счастье, их гордость и утеха! Она станет матерью. А ее сын (Орися верит, что будет мальчик) вырастет таким же бесстрашным, умным, таким же стройным и красивым, как его отец. Только глаза у него будут карие, ее, Орисины, глаза…
Тоскливо сидеть в одиночестве. Вчера ночью на железной дороге гремели взрывы. Партизаны пустили под откос эшелон. Вагоны вползали один на другой и, перекидываясь, катились вниз, с танками, с цистернами. Как бы хотела Орися уйти сейчас вместе с Василием к партизанам. Это от их взрывов содрогалось сегодня небо. Это сослужил свою службу тол, спрятанный Василием и его погибшими товарищами.
Но она сидит, словно плененная лютым Кащеем в пещере, в подземелье, царевна, и ждет не дождется своего освободителя, чтобы он уничтожил страшного ворога и вывел ее на свет, где сияет солнышко.
Послышались шаги. Орися затаила дыхание. То ступала босыми ногами ее мать.
– Бог в помощь, Марфа Ефимовна! – донеслось из соседнего огорода, от Мирошниченковых.
– Спасибо, – ответила Марфа и начала цапкой пропалывать картошку. – Думала, что и не взойдет, ведь одну шелуху садила. Сказано же: бог посеял дождик, а поднялась картошечка…
– Да, поднялась…
– Куманьки! Ой, соседушки! – внезапно прозвучало громко. Это бежала на огород другая соседка. – Слышали?..
– Разве все услышишь? Беда не спит, по людям ходит, – сказала Марфа. – Что там еще?..
– Да сегодня ночью пришли к Омельке Кнышу трое с короткими ружьями, с теми, что колесо внизу приставлено… Так вот, пришли, заткнули Омельке рот тряпкой и повели бог знает куда. Омельчиха бегает по селу и плачет! И к коменданту ходила!
– Поживился Омелько, как пес пасхи! – сказала Марфа Сегеда.
– И еще не все, куманьки! – продолжала соседка. – Ивга Данька-полицая как раз выходила на огород…. Только щеколдой стукнула и видит… там бумажка… Присмотрелась, а там написано… «Будь, пишут, умнее, Данило, чем твой сосед Омелько Кныш. Знай, Данило, скоро наши придут, вернемся и мы в село…» Так и написано, куманьки!.. Вернемся, значит, и беды тебе не миновать, если только будешь свиньей… А будешь помогать нашим убегать от каторги немецкой, может, простит тебе советская власть… Вот как!..
– Все уже знают, что такое письмо пришло Даниле? – спросила Марфа.
– Нет! Это она только мне сказала…
– Так вот, Ганна, придержи язык за зубами!..
– Да и вы тоже – ни-ни… А про Омельку уже вся округа знает!.. Пропал, как с моста упал. Все это одна рука делает.
Орися усмехалась, прислушиваясь к этому разговору. Еще вчера, говорили, хвалился Омелько, что поймает Аришку, не посмотрит, что она «таскается» с Робертом. И поймал… зайца за хвост. Она давно жаловалась Ивану Рыжкову, что от Омельки нет жизни. Вот и постарались партизаны.
– Мама! – осторожно позвала Орися. – Подойдите ближе.
– Ты слыхала, что Ганна говорила?
– Да. А Василий не приходил?
– Нет… Говорят, генерал к капитану приехал. Ищут квартир для офицеров. А войско идет и идет, да все на танках. И где они столько железа взяли? Смотреть страшно на машины. А как же с ними воевать? Как остановить такие страшилища?..
– Остановят, мама! Наш Вася каждодневно и каждочасно беспокоится, чтобы за Белгородом встретили тех «тигров» добрым огнем! Наши знают обо всем…
– А не рассказывал Василь, есть у наших такие танки? – несмело поинтересовалась мать.
– Есть.
Марфа Ефимовна вздохнула и, сложив руки, будто собиралась сотворить молитву, с минуту молча смотрела на северо-восток, куда с рокотом и лязгом каждую ночь ползли черные танки Гитлера с крестами на броне.
А в селе безутешно, словно над умершими, рыдали матери.
Дожди давно прибили к земле некогда нежные лепестки яблоневого и вишневого цвета. На ветках, до которых можно было с погребни дотянуться рукой, на плотных хвостиках повисли зеленые с сизым пушком, величиной с орех, яблочки. Над яблоней раскачивал буйной кроной тополь, напоминая парня с чубатой головой, который подставил свои кудри буйному ветру, чтобы тот расчесал их.
Свистит ветер, поднимает на кровле жмуты соломы, вырывает ее из-под заржавленной бороны и поломанного колеса, положенных на погребню еще покойным Сегедою.
Сердится тополь, словно надоело ему тут стоять без дела.
И Василию осточертело ежедневно бывать среди волков. Если бы не Орися, неизвестно, выдержали ли бы его нервы, не разорвалось ли бы его сердце от такой напряженной жизни.
Но оставаться среди врагов необходимо. Генерал Ш.мйдт говорил Хариху, что имеется приказ генерал-фельдмаршала Шпейделя в случае наступления советских войск превратить этот край в «мертвую зону». Шпейдель хочет, чтобы все села и города были сожжены, местные люди уничтожены, а уцелевшие – вывезены. Василий даже побледнел, когда услышал это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27