Они с Архиповым потеряли друг друга глубокой осенью, когда вброд переходили начавшую уже замерзать речушку, последнюю на пути к своим. Архипов с бойцами шел впереди. Беличенко прикрывал. Раненный вторично, мокрый по пояс, он, отстреливаясь, перешел реку последним, расталкивая вокруг себя прикладом автомата плывущий лед. Когда выбрался на песок, словно солью покрытый изморозью, лег лицом вниз. Не было сил, не было патронов в автомате. Вода текла с него и замерзала. На той стороне подошел к берегу немецкий танк и стрелял в темноте огненными болванками. Было это осенью горького сорок первого года, и вот когда только пришлось встретиться. Много же времени минуло с тех пор, если Архипов даже не узнал Беличенко в первый момент. Вскоре Архипов привел остальных пехотинцев. Каждый из них притащил с собой по две, по три винтовки и по тощему вещевому мешку. И вот они снова воевали рядом. Из тех, кто шел тогда с ними дорогой отступления, но многие, наверное, остались в живых. Во всяком случае, на батарее не было почти никого, кто бы, как Беличенко и Архипов, в первые месяцы с боями отходил от самой границы, а потом шёл по следам немецкого нашествия, отбившись от части, без патронов, без хлеба — только вера и ненависть держали их в те дни. Они оглянулись в прошлое и почувствовали себя самыми старыми здесь. Не годами — памятью, опытом. Солдаты, окружавшие их, позже начали войну, иные уже здесь только, за границей. У немцев выстрелило орудие, и возник звук летящего снаряда. Солдаты прислушались. Беличенко заметил: никто не бросил своего дела. Тот солдат, что нёс на плечо снарядный ящик, продолжал идти с ним, только повернул голову на звук. И другой, откапывавший обрушенный ровик, на какую-то малую долю времени задержал на весу лопату и выкинул землю на бруствер. Им ещё предстояло воевать, и они не спешили тревожиться попусту. Сразу определив, что снаряд пошёл дальше, они только прислушивались, не начало ли это артподготовки. Опыт, ценою жизни добывавшийся в сорок первом году, передался им они заканчивали то, что начато было другими. Ночью Беличенко сменил огневые позиции: старые были уже пристреляны. Но и на новое место к нему все шли люди, те, кому трудно становилось держаться в одиночку. Кость снова и снова мясом обрастала.
ГЛАВА X
НОЧЬ НА ЮЖНОЙ ОКРАИНЕ
Писарь Леонтъев и Горошко добрались на батарею в тот самый момент, когда там кончился немецкий артналёт. Осела пыль, развеялся дым, но ещё не улеглось то возбуждённое состояние, какое наступает после длительного напряжения нервов. Около орудия, размахивая руками и дёргая шеей, стоял солдат с растерянным и одновременно счастливым лицом, говорил, сбиваясь на крик:
— Только мы по ложке зачерпнули, ко рту несём, когда — снаряд! И откуда он, скажи, взялся, даже не слыхал никто…
— Свой снаряд никогда не услышишь, с удовольствием, словно разговор шёл о вещах приятных, подтвердил командир орудия. — Чужой издаля слышно, а который в тебя, тот молчком летит. Ну да, ну да, — не расслышав, закивал солдат. — Пообедать думали. Только ложку зачерпнул, ко рту несу, ка-ак сверкнёт! Меня об стену вдарило — огни в глазах увидал. Гусев: «Ох-ох! Ох-ох!» Пока я к нему кинулся — готов уже. А Кравчук и не копнулся. А я посерёдке сидел… И он снова принимался осматривать и ощупывать на себе шинель, сплошь иссечённую осколками, поражаясь не тому, что убило обоих eго товарищей, а что сам он остался жив. Он был контужен. Оттого и кричал и дёргал шеей. Всe видели это, и только сам он вгорячах не замечал ещё. В другом конце окопа Архипов, стоя на коленях, перевязывал раненого, совсем молодого паренька. Тот глядел на него круглыми испуганными глазами и стонал не столько от боли, как от ожидания, что вот она сейчас начнётся, самая боль. Архипов понимал это и говорил с ним, как с маленьким:
— Таких солдат, чтоб вовсе не ранило, на свете не бывает. В пехотинца эти осколки да пули столько раз стукаются, что под конец уж отскакивать начинают. Он кончил бинтовать, сделал узел и сказал, довольный своей работой:
— Ну вот. Носи, солдат. Перебитая кость крепче срастается. Недалеко от них красавец сержант Орлов, пришедший с той батареи, которую днём уничтожили танки, лениво опершись спиной о бруствер окопа, настраивал гитару. Неожиданно все услышали приближающийся вой мины. В орудийном окопе произошло быстрое движение и стихло. Прежде чем мина разорвалась, в последний, привычно угаданный момент — не раньше и не позже — Архипов пригнулся, заслонив собой раненого. Один Орлов остался стоять, как стоял: в ленивой позе, спиной к разрыву. Только пальцы его задержались на струнах. Архипов с сомнением посмотрел на него.
— Чего глядишь, друг? — крикнул Орлов, щурясь.
— Смелый ты парень, вот чего я гляжу. А мина, она же дура, слепая. Она ничего этого не видит, чинов-орденов не разбирает. Орлов усмехнулся, поднял с земли ещё тёплый осколок, взвесил на руке. Заговорил насмешливо:
— Он за войну столько металла на меня извёл — трём академикам не подсчитать. Если весь этот металлолом собрать да в дело пустить, на танковую дивизию хватит. Так что считай — из-за меня у немцев одной танковой дивизией меньше. Понял теперь? Увидев вокруг столько людей, пушки, Леонтьев, как всякий человек, не понимающий обстановки, почувствовал себя в безопасности. Особенно после страха, которого он натерлелся, пока шли по городу. Прежде всего он отыскал комбата. Беличенко стоял на краю ровика, нагнув голову в сдвинутой на затылок белой кубанке, кричал в телефонную трубку:
— Гуркин! Гуркин! Где ты пропал совсем? Левую вытянутую руку его, жилистую и в темноте очень белую, перевязывала Тоня, едва достававшая ему до плеча. А из ровика снизу смотрел на командира батареи телефонист, сидевший на корточках, по лицу его старался определить: бежать по связи или ещё обождать можно?
— Гуркин? — быстро спросил Беличенко и нетерпеливо оглянулся на Тоню, словно она была причиной того, что ему не отвечали. Но Тоня, зубами затягивая бинт, легла на его руку щекой, и он позвал в телефонную трубку с внезапной нежностью:
— Гуркин… Гуркин? Что ж ты молчал? Телефонист облегчённо вздохнул. Прижимая трубку плечом к уху, Беличенко здоровой рукой поспешно откатывал на раненой рукав и поглядывал вперёд орудия. Застегнул пуговицы. Со спины его сползла шинель. Он подхватил её.
— Так! За полем уже возникла автоматная стрельба.
— Так, так… Так что ж ты… Беличенко пробовал продеть руку в рукав шипели — рукав перекрутился, — он требовательно глянул на Тоню, не успевшую помочь.
— Пропускай танки на меня! — заорал он в трубку. — Пехоту, автоматчиков прижми к земле! Услышав страшное слово «танки», да ещё чтоб их пропускали, Леонтьев выскочил вперёд, желая предупредить скорей, успеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38