— Год морген, — отозвался Свенсон с палубы бота. Из-под клеенчатых полей зюйдвестки глядели маленькие, воспаленные глаза. Иег форстиррер мааске? — спросил Валентин Георгиевич, остановившись у борта.
— Аддлес икке, — ответил Свенсон, стал с привычной легкостью орудовать на палубе шваброй.
— Херре Свенсон, — продолжал по-норвежски Людов, медленно подбирая слова. — Вы были знакомы в прошлом с капитаном «Бьюти оф Чикаго»?
— О, да! — сказал норвежец. — Я знаком с капитаном Элиотом. Капитан не узнал меня, но потом вспомнил.
— Не расскажете, почему у вас вчера была ссора?
— Вчера у нас не было ссоры, командир.
— Но капитан кричал на вас, когда вы с ним заговорили на боте.
— Да, он кричал. — Норвежец прислонил швабру к борту, поднял с палубы толстый парусиновый шланг. — Может быть, кричал потому, что ему стало стыдно воспоминаний. Может, потому, что не хотел отдавать долг.
— Какой долг, херре Свенсон?
— Сто двадцать долларов, мой матросский заработок.
— Вы плавали у него матросом?
— Я плавал матросом на его судне. Он меня не узнал, это было давно, в довоенные дни.
— На «Бьюти оф Чикаго»?
— Нет, капитан командовал грузовозом «Райзинг Сан». Мы пришли в Чили из Бергена. В порту Вальпараисо меня выбросили на берег.
— И вы вчера напомнили ему о деньгах?
— Нет, не о деньгах. Он был голодный, замерзший. Я просто спросил, когда отошел от штурвала: «Помните меня, капитан?» Он не помнил. Я сказал: «Вспомните Свенсона и Вальпараисо». Он всмотрелся в меня, стал ругаться, кричать. Но я получу с него мои деньги.
— Херре Свенсон, капитан Элиот умер сегодня ночью, — сказал Людов.
— Э, он умер? — меланхолически откликнулся норвежец. — Тогда не буду говорить о нем дурно.
Он включил шланг, пенистой звонкой струей стал смывать с кормы соляные пятна и чешую. Потом устремил на Людова вопросительный взгляд.
— Командир, хотите знать, почему капитан выбросил меня в Чили на берег? В порту он арауканца обидел.
— Арауканца? — переспросил Людов.
— Индейца-грузчика, — пояснил норвежец. Свенсон говорил медленно, грузно чеканя слова, как привык объясняться с русскими друзьями. — Индеец был слабый, больной, уронил ящик на трапе. Капитан стал драться. Когда пил, становился хуже свиньи, да помилует бог его душу. Я удержал капитана. Ну, а мистер Элиот приказал выкинуть меня с судна. Выгнал без цента в кармане. Я голодал в Вальпараисо. Вчера вспомнилось это.
— А потом ночью, на берегу, не заходили к нему?
— Здесь на берегу? Нет, не заходил. После ужина не видел капитана.
Свенсон поднял шланг, включил водяную струю, тотчас выключил.
— А отчего умер капитан?
— Застрелился в отведенной ему комнате, — сказал отрывисто Людов. — Кстати, вы не слышали одиночного выстрела ночью?
— Нет, командир, не слышал. — Норвежец снова включил шланг.
Людов задумчиво зашагал с причала. Придерживаясь за протянутый вверх стальной трос, стал подниматься к домикам на сопке.
— Командир! — донесся со стороны бота голос норвежца. — Отчего умер капитан Элиот?
Людов продолжал взбираться наверх, будто не услышав вопроса. Он и вправду мог не услышать этих невнятных слов, заглушенных плеском и шелестом трущегося о скалы прибоя. А Свенсон не повторил вопроса.
— Окончить приборку! Команде руки мыть! — прозвучал голос из громкоговорителя.
Краснофлотцы убирали голики и швабры, бежали наперегонки к умывальникам, сверкая белизной вафельных полотенец, переброшенных через смуглые плечи.
— Ну вот, и мы тоже прибрались, — сказала в кубрике Люся. Сделала последний оборот бинта, ловко завязала марлевые концы среди курчавых волос сидевшего перед ней матроса. У нее была привычка во время работы ласково разговаривать с ранеными, помогать им отвлечься от мыслей о страдании и боли. Так разговаривала теперь и с американцем, хотя знала, что тот не понимает ни слова.
Негр сидел, послушно вытянув шею, упершись в колени широкими, плоскими кистями рук. Один глаз был скрыт марлей бинта, другой — беспокойный, с кровяными жилками на выпуклом, голубоватом белке — глядел жалобно и беззащитно.
— И ничего с тобой страшного не случилось, — продолжала Люся. Она улыбнулась негру, но не вызвала ответной улыбки.
— Нихтц шреклих? Ферштеен зи?
В школе изучала немецкий язык, — может быть, американец поймет по-немецки? А действительно травма пустяковая. Доктор Дивавин, осмотрев зловещий с виду, кровоточащий шрам над бровью, сказал: ерунда, скоро заживет. Хотя будь травма чуть ниже — от глаза осталось бы мокрое место.
— Товарищ старшина, — позвала Люся.
В кубрик вошел Агеев, положил мыло на тумбочку возле отведенной ему койки.
— Переведите: рана неопасная, доктор сказал, только чтобы не сдвигал повязку, а то может инфекцию занести.
— Задачка! — откликнулся Агеев. — Не знаю, смогу ль объяснить. Особенно инфекцию — исконно русское слово.
Он шутил, но озабоченное выражение возникло на круглом, твердом лице. Не осрамиться бы перед девушкой и американцем. Вот стал нежданно знатоком английского языка!
Однако негр, похоже, сразу понял перевод.
— Мэни фэнкс, — сказал, вытягиваясь во весь свой солидный рост.
— Благодарит вас! — торжественно сообщил Агеев. — Дескать, большое спасибо.
— Ну а ваши руки, товарищ, старшина? Покажите.
— Моим рукам что сделается? — застеснялся боцман.
Но Люся уже взяла его большую жилистую кисть в свои ловкие пальцы, рассматривала с профессиональным интересом:
Хорошо зажило, шрамов почти не видно. А ведь был сплошной ожог. Как вы, наверное, мучились, бедный!
Папаша мой всегда говорил: «Для нас мученье — тоже ученье».
Агеев, с влажным от смущения лицом, тихонько высвободил руку.
Обедать пойдем, сестрица? И Джексона захватим с собой.
Пойдемте все, — весело откликнулась Люся. Уже давно видела, как, войдя в кубрик, Ваня Бородин следит за ней ревнивым настойчивым взглядом.
Негр, обращаясь к Агееву, взорвался залпами гортанных, сливавшихся одно с другим слов. Показал на табурет, с лежащими на нем шилом, складным ножом, обрезками кожи, потом — на Люсины ноги.
Предлагает сапожки вам починить, — перевел Агеев.
Не нужно, спасибо, не нужно!
Она торопливо, смущенно укладывала в медицинскую сумку запасной бинт, вату, пузырек с йодом. Взглянула на свои стоптанные, старые сапожки. Стыд какой! Когда торопилась на катер, не успела даже почистить. А после сушки на камбузе подошвы загнулись, лопнула кожа на союзке. Что подумает о советской девушке иностранец? Неряха, неряха!
Негр заговорил опять. Блеснул длинными зубами, вынул из кармана несколько смятых рублей. Сунул рубли обратно в карман, закрутил головой. Отчетливо, с нажимом произнес:
Фоо ю визоут мони.
Бесплатно ремонт вам произведет, — перевел, чуть усмехаясь, Агеев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37