Но голос на самом деле принадлежал, конечно же, не Божественному Кен-Канвале, а Бемсу, который плыл вслед за нами по Ситиали и пробрался в храм Обретения Истины, чтобы поглядеть на нового Повелителя империи. Бемс похож на огромную бочку, глотка у него изрядная, и в первое мгновение многие поверили, что к ним обращается сам Предвечный.
— Я слышал его в Бай-Балане. Голосище у него и правда будь здоров, — подтвердил Лориаль, тихонько перебирая струны певучей скейры.
— Ну а когда ярунды сдались? Что было дальше? — полюбопытствовал фор Азани, которого нанесенные йом-логом раны все еще приковывали к постели.
— Когда сторонников Базурута связали, Бокам объявил, что Правитель империи хочет обратиться к своим подданным с речью. Баржурмал был сильно обожжен выпущенными из магического жезла молниями, лицо его дергалось, а из глаз текли слезы. Уж не знаю, плакал он от боли или потому, что Тимилата только что скончалась от ожогов у него на руках, но, как бы то ни было, ему было очень плохо. Трижды начинал он говорить и так-таки ничего не сказал. Тогда на помост поднялся Ушам-ва. Встал рядом с Баржурмалом и сказал, что все население империи должно молиться о душах тех, кто осквернил храм и пролил в Священный день кровь единоверцев. Что ярунды в ужасе от совершенного Базуру-том злодеяния и умоляют нового Повелителя империи не возлагать вину за содеянное недостойным Хранителем веры на всех служителей Кен-Канвале. Он сказал, что люди склонны заблуждаться, но момент божественного откровения настал и больше в империи не должно пролиться ни капли крови, ибо не может быть никаких сомнений в том, что Баржурмал возведен самим Предвечным на трон его Богоравного отца. Священный огонь был послан Кен-Канвале, дабы явить миру его волю, и, как и предсказывал Рашалайн, погаснет, не причинив никому вреда, когда порок будет наказан, а добродетель восторжествует. И Священный огонь действительно погас…
— Как жизнь Тимилаты. Вряд ли это можно назвать торжеством добродетели, — пробормотал фор Азани. — А как Пананат? Он, верно, сильно переживает из-за гибели ай-даны?
— Я почти не видела его. Он не отходит от Баржур-мала. Кстати, говорят, лицо Повелителя так изуродовано ожогами, что он велел изготовить себе золотую полумаску, которая будет закрывать его правую щеку.
— Вот как? Мне тоже придется последовать его примеру. Только маска мне нужна на левую сторону лица. Силь, какую, ты полагаешь, маску я должен заказать: из золота, серебра или тисненой кожи?
Сильясаль наклонилась к фору и что-то зашептала ему на ухо.
— А что сделали с телами Тимилаты и Рашалайна? — спросил слепой певец.
— Повелитель распорядился после соответствующих церемоний поместить останки Тимилаты в склеп Эйтера-нов. Он намерен воздать великие почести всем, кто сражался на его стороне, а тела предателей отвезти за город и бросить в отстойники с нечистотами. — Батигар услышала скрип отворяющейся двери и поспешно поднялась с кресла. — Мисаурэнь, это и есть…
— Марикаль? — Азани приподнялся с постели, и незабинтованную часть лица его исказила гримаса боли. Зная, что его несчастная сестра сошла с ума, он еще до Священного дня скрепя сердце дал Лагаширу согласие на переселение в ее тело души Чаг, но до сих пор не видел результатов работы Магистра.
— Батигар? — Вошедшая вместе с Мисаурэнью девушка несколько мгновений всматривалась в лицо принцессы, а потом бросилась к ней с распростертыми объятиями. — Сестра! Я ничего не понимаю! Где мы? Что со мной? Я ничего не узнаю! Хорошо хоть, ты тут и все мне разъяснишь!
— Ну, меня-то ты узнаешь? — Батигар прижала к себе девчонку, которая никак не могла быть ее старшей сестрой, и всхлипнула.
— Тебя — да! Но мои руки, ноги, мое тело… Я хочу взглянуть на себя в зеркало!
— Конечно, ты посмотришь на себя. Помнишь, сколько зеркал было у меня в комнате во дворце Бергола?
— Ты все еще не желаешь признать его своим отцом? — Девчонка нахмурилась, и Батигар с дрожью в сердце поняла, что перед ней в самом деле Чаг. Та самая Чаг, которая погибла на Глеговой отмели.
— Так сколько же зеркал было в моей комнате?
— Семь серебряных зеркал. По два на трех стенах и одно над столиком из зеленой яшмы, — не задумываясь, ответила Чаг и, указывая глазами на Азани, Сильясаль и Лориаля, спросила: — Что это за люди? Почему они так странно смотрят на меня?
— А Лагашир, он ничего тебе не говорил? — уклонилась от ответа Батигар.
— Он сказал, что я долго болела, но теперь все прошло. Возможно, я была нездорова, хотя мне кажется… Ведь это же полная чушь, клянусь Небесным Отцом! Разве могут за время болезни измениться руки, пальцы? Кстати, ты тоже меня сперва не узнала, признайся!
— Я… я все тебе объясню. — Батигар взглянула на Мисаурэнь, сделавшую шаг к двери комнаты, в которой Лагашир, замерев, внимательно прислушивался к разговору сестер, и обернулась к Азани и Сильясаль: — Мы выйдем на террасу?
— Конечно, принцесса. Потом, может быть завтра, когда ты сочтешь возможным… Я хотел бы поговорить с… твоей сестрой. — Голос Азани дрогнул, и он прикрыл правую половину лица рукой.
— Ты обязательно поговоришь с ней. И ты убедишься, что не зря позволил Лагаширу… Словом, ты не будешь разочарован! — горячо пообещала Батигар и потащила Чаг из комнаты.
— Тебе… тебе очень плохо? Ты жалеешь, что позволил им воспользоваться телом Марикаль? — шепотом спросила Сильясаль у Азани.
— Н-не знаю. У нее даже голос моей сестры… Надеюсь, они скоро уедут из Ул-Патара.
— Скоро уедут, — эхом отозвался Лориаль и неожиданно запел тихим и хриплым, совсем не похожим на свой собственный, голосом:
Наклонилось небо предпоследним креном,
Накатило море бешеной волной,
Но, назло стихиям, кровь бежит по венам,
Ветром парус полон, белый и простой.
Злой грозы зарницы, грома перекаты,
Не вздохнуть от пены, липкой и густой.
Стонут переборки, и скрипят канаты,
И пропитан воздух черною водой.
Не поможет якорь — берегов не видно.
И маяк потерян ночью штормовой.
Мы скользим над бездной, удержаться трудно.
Вал за валом катит грозною судьбой.
«Эй, держитесь крепче! На руле — смелее!
Неужели струсим мы перед грозой?
И, назло стихиям, кровь бежит быстрее,
Ветром парус полон — верный и тугой…
Глава пятая
СИНЯЯ ДОРОГА
Узнав о гибели Базурута и Тимилаты, Уагадар схватился за сердце и некоторое время напоминал огромного жирного карася, вытащенного из садка на берег и брошенного на самый солнцепек. «Все пропало! Пропало безвозвратно и невосстановимо! — билась у него в голове единственная мысль, повторяясь снова и снова на разные лады. — Все кончено! Пощады не будет! Вокам начнет дознание и перетрясет всю столицу, да что там, всю империю, искореняя сторонников Базурута по принципу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
— Я слышал его в Бай-Балане. Голосище у него и правда будь здоров, — подтвердил Лориаль, тихонько перебирая струны певучей скейры.
— Ну а когда ярунды сдались? Что было дальше? — полюбопытствовал фор Азани, которого нанесенные йом-логом раны все еще приковывали к постели.
— Когда сторонников Базурута связали, Бокам объявил, что Правитель империи хочет обратиться к своим подданным с речью. Баржурмал был сильно обожжен выпущенными из магического жезла молниями, лицо его дергалось, а из глаз текли слезы. Уж не знаю, плакал он от боли или потому, что Тимилата только что скончалась от ожогов у него на руках, но, как бы то ни было, ему было очень плохо. Трижды начинал он говорить и так-таки ничего не сказал. Тогда на помост поднялся Ушам-ва. Встал рядом с Баржурмалом и сказал, что все население империи должно молиться о душах тех, кто осквернил храм и пролил в Священный день кровь единоверцев. Что ярунды в ужасе от совершенного Базуру-том злодеяния и умоляют нового Повелителя империи не возлагать вину за содеянное недостойным Хранителем веры на всех служителей Кен-Канвале. Он сказал, что люди склонны заблуждаться, но момент божественного откровения настал и больше в империи не должно пролиться ни капли крови, ибо не может быть никаких сомнений в том, что Баржурмал возведен самим Предвечным на трон его Богоравного отца. Священный огонь был послан Кен-Канвале, дабы явить миру его волю, и, как и предсказывал Рашалайн, погаснет, не причинив никому вреда, когда порок будет наказан, а добродетель восторжествует. И Священный огонь действительно погас…
— Как жизнь Тимилаты. Вряд ли это можно назвать торжеством добродетели, — пробормотал фор Азани. — А как Пананат? Он, верно, сильно переживает из-за гибели ай-даны?
— Я почти не видела его. Он не отходит от Баржур-мала. Кстати, говорят, лицо Повелителя так изуродовано ожогами, что он велел изготовить себе золотую полумаску, которая будет закрывать его правую щеку.
— Вот как? Мне тоже придется последовать его примеру. Только маска мне нужна на левую сторону лица. Силь, какую, ты полагаешь, маску я должен заказать: из золота, серебра или тисненой кожи?
Сильясаль наклонилась к фору и что-то зашептала ему на ухо.
— А что сделали с телами Тимилаты и Рашалайна? — спросил слепой певец.
— Повелитель распорядился после соответствующих церемоний поместить останки Тимилаты в склеп Эйтера-нов. Он намерен воздать великие почести всем, кто сражался на его стороне, а тела предателей отвезти за город и бросить в отстойники с нечистотами. — Батигар услышала скрип отворяющейся двери и поспешно поднялась с кресла. — Мисаурэнь, это и есть…
— Марикаль? — Азани приподнялся с постели, и незабинтованную часть лица его исказила гримаса боли. Зная, что его несчастная сестра сошла с ума, он еще до Священного дня скрепя сердце дал Лагаширу согласие на переселение в ее тело души Чаг, но до сих пор не видел результатов работы Магистра.
— Батигар? — Вошедшая вместе с Мисаурэнью девушка несколько мгновений всматривалась в лицо принцессы, а потом бросилась к ней с распростертыми объятиями. — Сестра! Я ничего не понимаю! Где мы? Что со мной? Я ничего не узнаю! Хорошо хоть, ты тут и все мне разъяснишь!
— Ну, меня-то ты узнаешь? — Батигар прижала к себе девчонку, которая никак не могла быть ее старшей сестрой, и всхлипнула.
— Тебя — да! Но мои руки, ноги, мое тело… Я хочу взглянуть на себя в зеркало!
— Конечно, ты посмотришь на себя. Помнишь, сколько зеркал было у меня в комнате во дворце Бергола?
— Ты все еще не желаешь признать его своим отцом? — Девчонка нахмурилась, и Батигар с дрожью в сердце поняла, что перед ней в самом деле Чаг. Та самая Чаг, которая погибла на Глеговой отмели.
— Так сколько же зеркал было в моей комнате?
— Семь серебряных зеркал. По два на трех стенах и одно над столиком из зеленой яшмы, — не задумываясь, ответила Чаг и, указывая глазами на Азани, Сильясаль и Лориаля, спросила: — Что это за люди? Почему они так странно смотрят на меня?
— А Лагашир, он ничего тебе не говорил? — уклонилась от ответа Батигар.
— Он сказал, что я долго болела, но теперь все прошло. Возможно, я была нездорова, хотя мне кажется… Ведь это же полная чушь, клянусь Небесным Отцом! Разве могут за время болезни измениться руки, пальцы? Кстати, ты тоже меня сперва не узнала, признайся!
— Я… я все тебе объясню. — Батигар взглянула на Мисаурэнь, сделавшую шаг к двери комнаты, в которой Лагашир, замерев, внимательно прислушивался к разговору сестер, и обернулась к Азани и Сильясаль: — Мы выйдем на террасу?
— Конечно, принцесса. Потом, может быть завтра, когда ты сочтешь возможным… Я хотел бы поговорить с… твоей сестрой. — Голос Азани дрогнул, и он прикрыл правую половину лица рукой.
— Ты обязательно поговоришь с ней. И ты убедишься, что не зря позволил Лагаширу… Словом, ты не будешь разочарован! — горячо пообещала Батигар и потащила Чаг из комнаты.
— Тебе… тебе очень плохо? Ты жалеешь, что позволил им воспользоваться телом Марикаль? — шепотом спросила Сильясаль у Азани.
— Н-не знаю. У нее даже голос моей сестры… Надеюсь, они скоро уедут из Ул-Патара.
— Скоро уедут, — эхом отозвался Лориаль и неожиданно запел тихим и хриплым, совсем не похожим на свой собственный, голосом:
Наклонилось небо предпоследним креном,
Накатило море бешеной волной,
Но, назло стихиям, кровь бежит по венам,
Ветром парус полон, белый и простой.
Злой грозы зарницы, грома перекаты,
Не вздохнуть от пены, липкой и густой.
Стонут переборки, и скрипят канаты,
И пропитан воздух черною водой.
Не поможет якорь — берегов не видно.
И маяк потерян ночью штормовой.
Мы скользим над бездной, удержаться трудно.
Вал за валом катит грозною судьбой.
«Эй, держитесь крепче! На руле — смелее!
Неужели струсим мы перед грозой?
И, назло стихиям, кровь бежит быстрее,
Ветром парус полон — верный и тугой…
Глава пятая
СИНЯЯ ДОРОГА
Узнав о гибели Базурута и Тимилаты, Уагадар схватился за сердце и некоторое время напоминал огромного жирного карася, вытащенного из садка на берег и брошенного на самый солнцепек. «Все пропало! Пропало безвозвратно и невосстановимо! — билась у него в голове единственная мысль, повторяясь снова и снова на разные лады. — Все кончено! Пощады не будет! Вокам начнет дознание и перетрясет всю столицу, да что там, всю империю, искореняя сторонников Базурута по принципу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134