Суверенное графство, где все, от мала до велика, начиная с самого Раймунда Седьмого и кончая последним школяром, дали увлечь себя на путь опаснейшей ереси, простиралось от Аквитании до Прованса и от Пиренеев до Керси.
Альби, Тулуза, Фуа, Каркассон — повсюду множилось число тех, кого назвали потом катарами, или альбигойцами, поскольку впервые они заявили о себе именно в Альби. «Нет одного бога, есть два, которые оспаривают господство над миром. Это Бог Добра и Бог Зла. Бессмертный дух человеческий устремлен к Богу Добра, но бренная его оболочка тянется к Темному Богу», — учили катарские проповедники. В остроконечных колпаках халдейских звездочетов, в черных, подпоясанных веревкой одеждах пошли они по пыльным дорогам Прованса, проповедуя повсюду свое вероучение. Они называли себя «Совершенными» и свято чтили тяжкие обеты аскетизма.
Простые обыватели жили обычной жизнью, веселой и шумной, грешили, как все люди, и радовались преходящим земным радостям, что ничуть не мешало прилежно соблюдать те немногие заповеди, которым научили их Совершенные. Одна из них, главная, гласила: «Не проливай крови».
В сущности, это была самая настоящая ересь. Опасная во все времена, она, быть может, еще более страшила сильных мира сего, чем неведомые для них цели катаров. Впрочем, они неотделимы друг от друга, символ веры и образ жизни.
Мир существует вечно, учили Совершенные, он не имеет ни начала, ни конца… Земля не могла быть сотворена богом, ибо это значило бы, что бог сотворил порочное… Христос-человек никогда не рождался, не жил и не умирал на земле, так как евангельский рассказ о Христе является выдумкой католических попов… Крещение бесполезно, ибо оно проводится над младенцами, не имеющими разума, и никак не предохраняет человека от грядущих грехов… Крест не символ веры, а орудие пытки, в Риме на нем распинали людей.
Конечно, одного этого уже было достаточно, чтобы поднять христианский мир на крестовый поход против страшной заразы, идущей с Юга. Благо интересы церкви здесь целиком сходились с тайными устремлениями французской короны. Ведь и Филипп Второй Август и Людовик Восьмой давно приглядывались к цветущему Тулузскому графству, которое так не терпелось присоединить к королевскому домену. А тут еще пошли слухи, что Раймунд, шестой граф Тулузский , — отчаянный еретик: не признает католических таинств, отрицает святую троицу, ад и чистилище, а земную жизнь именует творением сатаны. Чего же, кажется, лучше? Не пора ли созывать баронов? Трубить поход?
Но Рим не спешил с началом военных действий. На то были свои причины. Одна из них, скорее всего, заключалась в том, что катары слишком скрытно проповедовали свое вероучение. Шпионы великого понтифика не могли даже ответить на самые простые вопросы владыки: каковы обряды альбигойцев? Где они совершают свои богослужения и совершают ли их вообще?
Нет, ничего достоверного узнать о катарах не удалось. Может быть, виной тому был их принцип: «Клянись и лжесвидетельствуй, но не раскрывай тайны!»?
Однако чем меньше известно было о новой ереси, тем злоказненнее она казалась.
«Катары — гнусные еретики! — проповедовали католические епископы. — Надо огнем выжечь их, да так, чтобы семени не осталось…»
Папа Иннокентий Третий послал в Лангедок доверенного соглядатая — испанского монаха Доминика Гусмана , причисленного впоследствии к лику святых. Доминик попытался противопоставить аскетизму Совершенных еще более суровую аскезу католических фанатиков с самобичеванием и умерщвлением плоти, но у жизнерадостных южан подобные процедуры вызывали только смех. Тогда он попытался одолеть еретических проповедников силой своего красноречия и мрачной глубиной веры, но люди больше не уповали на спасительную силу пролитой на Голгофе святой крови .
Фра Доминик покинул Тулузу, глубоко убежденный, что страшную ересь можно сломить только военной силой. Вторжение стало решенным делом. Его начали втайне готовить со всем характерным для папства тщанием и обстоятельностью.
Личной буллой великий понтифик подчинил недавно учрежденную святую инквизицию попечению ордена доминиканцев — псов господних .
После убийства папского легата Пьера де Кастелно в 1209 году римский первосвященник провозгласил крестовый поход, и христианнейший король Филипп Второй Август двинул к границам Лангедока закованных в сталь баронов и армию в пятьдесят тысяч копий под командованием графа Симона де Монфора Старшего . Карательная экспедиция приобретала затяжной характер. Невзирая на превосходящую военную силу и творимые крестоносцами зверства, с «умиротворением» графства дело подвигалось туго.
Умер Иннокентий, и конклав кардиналов избрал нового папу; три короля сменились один за другим на французском престоле, а в Лангедоке все еще полыхало пламя восстаний. Покоренные и униженные, жители вновь и вновь брались за оружие во имя бессмертных заповедей Совершенных. Только через десятки лет головорезам вроде Манфора удалось как будто бы утихомирить опустевшую, измордованную страну.
Безье горел три дня; древний Каркассон, у стен которого катары дали последний бой, был наполовину разрушен. Уцелевшие Совершенные с остатками разбитой армии отступили в горы и заперлись в пятиугольных стенах замка Монсегюр. Это была не только последняя цитадель альбигойцев, но и главное их святилище.
Среди защитников крепости, возведенной на вершине горы, было всего около сотни военных. Остальные не имели права держать оружие, ибо в глазах Совершенных оно являлось носителем зла. Но и сотня воинов целый год противостояла десяти тысячам осаждавших крепость крестоносцев. Все же силы были слишком неравны. Объединившись вокруг своего престарелого епископа Бертрана д'Ан Марти, Совершенные и следующие их заповедям миряне — философы, врачи, астрономы, поэты — готовились принять мученическую смерть. Монфор Младший следил за осадой с холма. Его иссеченное шрамами чело в овале кольчужного шлема казалось навеки закаменевшим, словно у рыцарей, которые спали вечным сном в кафедральном соборе. Тяжело опираясь на двуручный меч, он и сам был похож на гранитный кладбищенский памятник. Клиновидный щит с фамильным гербом лежал у ног. Тощий доминиканец в рясе, со свежевыбритой тонзурой и подпоясанный веревкой, тенью замер у него за спиной. Это был Арно де Амори, папский легат. — Завтра на рассвете я возьму Монсегюр, — сказал Монфор, ощущая чужое назойливое присутствие.
— Да будет так, — отозвался доминиканец. — Слишком много времени ушло на осаду этого капища еретиков.
— Эта земля обещана мне, и она будет моей навеки. Положитесь на слово Монфора: я очищу графство от нечестивцев.
Легат благостно вздохнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110