И, как видите, в данном конкретном случае мы не ошиблись: Сысоев не оправдал, так сказать, доверия.
— Не без твоей помощи! — громко сказал кто-то в зале.
— Тише, товарищи! — подняла руку Анна Ивановна. — Надо уважать суд.
Сысоев все время судебного следствия безучастно смотрел в окно, почти не прислушиваясь к происходящему. Словно откуда-то издалека донёсся до него голос адвоката, просившего суд о снисхождении…
Наконец он очнулся, поискал глазами мать. Вот она сидит в шестом ряду вместе с Николаем Ахметовичем. Слушает, боясь проронить хоть слово. Маленькая, сгорбленная, в белом платке. В том самом платке, который он ей привёз. Доживёт ли она до его возвращения? Да и вернётся ли он?
Почувствовал, как дрогнули губы. Пониже наклонил голову. Неужто жизнь навсегда сломана? Как в той песне поётся: «Погиб я, мальчишка, погиб навсегда…»
Погиб навсегда. Эта мысль, ставшая за последние дни привычной, внезапно пронзила все его существо. Неужто все кончено?
— Подсудимый, вам предоставляется последнее слово.
Тяжело встал. Комок в горле.
— Я… я отказываюсь от последнего слова.
— Хорошо. Садитесь. Суд удаляется на совещание для вынесения приговора по делу.
В зале сразу же заговорили, зашаркали ногами, заскрипели отодвигаемыми скамейками.
К Сысоеву подошёл Нуриманов.
— Здравствуй, Володя. Вот как встретиться привелось…
— Ничего, Николай Ахметович, живы будем — не помрём.
Даже улыбнулся. А потом внутри что-то оборвалось. Закричал:
— Оставьте меня! Оставьте!
Упал грудью на барьер, под рубашкой волнами заходили лопатки.
— Граждане, прошу отойти от подсудимого, — сказал конвойный милиционер, отодвигая любопытных.
* * *
— Ну, какие будут мнения? — спросила Степанова.
— Мнения… — заёрзал Гуляев. — Ну какие тут мнения? Тут, Анна Ивановна, не столько мнения, сколько сомнения…
— Сомнения — тоже неплохо. Поговорим о сомнениях.
— Ну, прежде всего частное определение в адрес комбината выносить надо. Эти деятели, Матвеев и Коспянский, наломали дров. Как, Клавдия Тимофеевна? Согласна?
— Согласна.
— Если разобраться, они парня на преступление толкнули. Покрутился, повертелся — работы нет. Ну и того…
— Да, отказ в приёме на работу, безусловно, сыграл крайне отрицательную роль, — поддержала Гуляева Блинова. — Как вы считаете относительно частного определения, Анна Ивановна?
— Я — «за». Частное определение вынесем. Случай, по-видимому, у них не первый, а вопрос трудоустройства амнистированных — государственный вопрос. Это ясно. А как с Сысоевым решим?
Наступило молчание, которое прервал Гуляев.
— Какое наказание по закону за повторную кражу?
Вместо ответа Анна Ивановна протянула ему Уголовный кодекс.
— Мда, — крякнул Гуляев, — строгонько!
— Строго, но справедливо. Рецидив.
— Рецидив-то рецидивом, — сказал Гуляев, — но как хочешь, Анна Ивановна, а у меня рука не поднимется ему такой приговор подписать.
— А на какой приговор рука поднимется?
— На оправдательный! — Гуляев рубанул перед собой воздух ладонью.
— Оправдать?
— А что?
— Но ведь он украл.
— Украсть-то украл, но обстоятельства… — уже менее уверенно сказал Гуляев.
— Обстоятельства, конечно, серьёзные, — согласилась Анна Ивановна. — Очень серьёзные. Пожалуй, при таких обстоятельствах и вы, Всеволод Феоктистович, чего доброго, могли бы кражу совершить.
— Я?! — возмутился Гуляев. — Я, рабочий человек, чтобы крал? Да я лучше с голоду подохну, а чужого не возьму.
— Значит, не украли бы ни при каких обстоятельствах?
— Конечно ж, о чем речь!
— А он украл…
— Гм.
— Следовательно, обстоятельства не могут служить для него полным оправданием. Кража остаётся кражой. Верно?
— Ишь как повернула… Ну, верно, — неохотно согласился Гуляев. — Все верно, и все неверно. Вон как. Не могу я на свою рабочую совесть такого приговора брать…
— А теперь послушаем Клавдию Тимофеевну.
— Не знаю, что и сказать, — смутилась та. — На меня очень сильное впечатление произвели материалы дела. Особенно письмо Сысоева к матери. Мне кажется, нет, я уверена, что он не хотел больше вести воровскую жизнь, что это преступление — какая-то нелепость. Сысоев — это человек с ещё не установившимся характером. Он вернулся полный лучших намерений, хотел покончить со старым и наткнулся на перестраховщиков. А тут дружок, по-видимому, стал нашёптывать, что у вора только одна дорожка, что честные люди бывшего вора в своё общество не возьмут. Знаете, как это бывает. И преступление-то он, по-моему, совершил с отчаянья. «Не верите, что я исправился? Нате вам. Смотрите на меня как на вора — пусть я и буду вором…»
— Понятно, — сказала Анна Ивановна. — А теперь давайте во всем этом разбираться. Преступление совершено, поэтому об оправдании Сысоева не может быть и речи. Но преступление совершено при особых обстоятельствах, которые мы обязаны учесть. И совершено оно человеком, который хотел покончить с воровством (у нас нет оснований не верить письму к матери). И, наконец, последнее. Нуждается Сысоев в изоляции от общества или нет? Имеем мы моральное право оставлять его на свободе или нет? За своё решение мы несём ответственность перед государством, перед обществом, перед Сысоевым и перед своей совестью. Вот как стоит вопрос. Вы верите в то, что Сысоев не совершит больше преступления ни при каких обстоятельствах?
Клавдия Тимофеевна развела руками.
— Смотря какие обстоятельства… Разве можно все предусмотреть?
— Это наша обязанность.
— Но мы только люди.
— Только люди, — согласилась Степанова, — но приговор мы выносим именем республики, поэтому ошибаться нам нельзя.
— Это мне понятно, — сказала Блинова. — А вот как избежать ошибки? И парня жалко, и…
— Да, загадку вы нам загадали, Анна Ивановна! — покрутил головой Гуляев. — Попробуй разгадать! Ведь недаром говорится, чужая душа — потёмки.
— Я вас не тороплю, товарищи. Подумайте. Крепко подумайте.
В совещательной комнате наступила тишина. В руках трех людей была судьба четвёртого…
Как они её решат?
* * *
— Встать! Суд идёт!
За судейским столом трое судей. В центре — Степанова. В руках у неё приговор суда.
— Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики…
Десятки людей застыли в молчании. И среди них — подсудимый Владимир Сысоев и его мать.
Судья читает, как было совершено преступление, кем и чем это подтверждено.
Зал молчит, но в этом молчании слышится затаённый вопрос: что же решил суд?
И вот в зал камнем падают слова: «Народный суд приговорил…» Нет, ещё не то. Перечисляются год рождения, место рождения… Вот оно: «Лишить свободы…»
А судья продолжает читать. Приговор ещё не окончен: «…но, учитывая обстоятельства, при которых было совершено преступление, положительную характеристику подсудимого, присланную из трудовой колонии, где он ранее отбывал наказание…»
Люди стараются не пропустить ни одного слова, хотя все уже ясно… «Условно, — шорохом проносится по залу, — осуждён условно».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
— Не без твоей помощи! — громко сказал кто-то в зале.
— Тише, товарищи! — подняла руку Анна Ивановна. — Надо уважать суд.
Сысоев все время судебного следствия безучастно смотрел в окно, почти не прислушиваясь к происходящему. Словно откуда-то издалека донёсся до него голос адвоката, просившего суд о снисхождении…
Наконец он очнулся, поискал глазами мать. Вот она сидит в шестом ряду вместе с Николаем Ахметовичем. Слушает, боясь проронить хоть слово. Маленькая, сгорбленная, в белом платке. В том самом платке, который он ей привёз. Доживёт ли она до его возвращения? Да и вернётся ли он?
Почувствовал, как дрогнули губы. Пониже наклонил голову. Неужто жизнь навсегда сломана? Как в той песне поётся: «Погиб я, мальчишка, погиб навсегда…»
Погиб навсегда. Эта мысль, ставшая за последние дни привычной, внезапно пронзила все его существо. Неужто все кончено?
— Подсудимый, вам предоставляется последнее слово.
Тяжело встал. Комок в горле.
— Я… я отказываюсь от последнего слова.
— Хорошо. Садитесь. Суд удаляется на совещание для вынесения приговора по делу.
В зале сразу же заговорили, зашаркали ногами, заскрипели отодвигаемыми скамейками.
К Сысоеву подошёл Нуриманов.
— Здравствуй, Володя. Вот как встретиться привелось…
— Ничего, Николай Ахметович, живы будем — не помрём.
Даже улыбнулся. А потом внутри что-то оборвалось. Закричал:
— Оставьте меня! Оставьте!
Упал грудью на барьер, под рубашкой волнами заходили лопатки.
— Граждане, прошу отойти от подсудимого, — сказал конвойный милиционер, отодвигая любопытных.
* * *
— Ну, какие будут мнения? — спросила Степанова.
— Мнения… — заёрзал Гуляев. — Ну какие тут мнения? Тут, Анна Ивановна, не столько мнения, сколько сомнения…
— Сомнения — тоже неплохо. Поговорим о сомнениях.
— Ну, прежде всего частное определение в адрес комбината выносить надо. Эти деятели, Матвеев и Коспянский, наломали дров. Как, Клавдия Тимофеевна? Согласна?
— Согласна.
— Если разобраться, они парня на преступление толкнули. Покрутился, повертелся — работы нет. Ну и того…
— Да, отказ в приёме на работу, безусловно, сыграл крайне отрицательную роль, — поддержала Гуляева Блинова. — Как вы считаете относительно частного определения, Анна Ивановна?
— Я — «за». Частное определение вынесем. Случай, по-видимому, у них не первый, а вопрос трудоустройства амнистированных — государственный вопрос. Это ясно. А как с Сысоевым решим?
Наступило молчание, которое прервал Гуляев.
— Какое наказание по закону за повторную кражу?
Вместо ответа Анна Ивановна протянула ему Уголовный кодекс.
— Мда, — крякнул Гуляев, — строгонько!
— Строго, но справедливо. Рецидив.
— Рецидив-то рецидивом, — сказал Гуляев, — но как хочешь, Анна Ивановна, а у меня рука не поднимется ему такой приговор подписать.
— А на какой приговор рука поднимется?
— На оправдательный! — Гуляев рубанул перед собой воздух ладонью.
— Оправдать?
— А что?
— Но ведь он украл.
— Украсть-то украл, но обстоятельства… — уже менее уверенно сказал Гуляев.
— Обстоятельства, конечно, серьёзные, — согласилась Анна Ивановна. — Очень серьёзные. Пожалуй, при таких обстоятельствах и вы, Всеволод Феоктистович, чего доброго, могли бы кражу совершить.
— Я?! — возмутился Гуляев. — Я, рабочий человек, чтобы крал? Да я лучше с голоду подохну, а чужого не возьму.
— Значит, не украли бы ни при каких обстоятельствах?
— Конечно ж, о чем речь!
— А он украл…
— Гм.
— Следовательно, обстоятельства не могут служить для него полным оправданием. Кража остаётся кражой. Верно?
— Ишь как повернула… Ну, верно, — неохотно согласился Гуляев. — Все верно, и все неверно. Вон как. Не могу я на свою рабочую совесть такого приговора брать…
— А теперь послушаем Клавдию Тимофеевну.
— Не знаю, что и сказать, — смутилась та. — На меня очень сильное впечатление произвели материалы дела. Особенно письмо Сысоева к матери. Мне кажется, нет, я уверена, что он не хотел больше вести воровскую жизнь, что это преступление — какая-то нелепость. Сысоев — это человек с ещё не установившимся характером. Он вернулся полный лучших намерений, хотел покончить со старым и наткнулся на перестраховщиков. А тут дружок, по-видимому, стал нашёптывать, что у вора только одна дорожка, что честные люди бывшего вора в своё общество не возьмут. Знаете, как это бывает. И преступление-то он, по-моему, совершил с отчаянья. «Не верите, что я исправился? Нате вам. Смотрите на меня как на вора — пусть я и буду вором…»
— Понятно, — сказала Анна Ивановна. — А теперь давайте во всем этом разбираться. Преступление совершено, поэтому об оправдании Сысоева не может быть и речи. Но преступление совершено при особых обстоятельствах, которые мы обязаны учесть. И совершено оно человеком, который хотел покончить с воровством (у нас нет оснований не верить письму к матери). И, наконец, последнее. Нуждается Сысоев в изоляции от общества или нет? Имеем мы моральное право оставлять его на свободе или нет? За своё решение мы несём ответственность перед государством, перед обществом, перед Сысоевым и перед своей совестью. Вот как стоит вопрос. Вы верите в то, что Сысоев не совершит больше преступления ни при каких обстоятельствах?
Клавдия Тимофеевна развела руками.
— Смотря какие обстоятельства… Разве можно все предусмотреть?
— Это наша обязанность.
— Но мы только люди.
— Только люди, — согласилась Степанова, — но приговор мы выносим именем республики, поэтому ошибаться нам нельзя.
— Это мне понятно, — сказала Блинова. — А вот как избежать ошибки? И парня жалко, и…
— Да, загадку вы нам загадали, Анна Ивановна! — покрутил головой Гуляев. — Попробуй разгадать! Ведь недаром говорится, чужая душа — потёмки.
— Я вас не тороплю, товарищи. Подумайте. Крепко подумайте.
В совещательной комнате наступила тишина. В руках трех людей была судьба четвёртого…
Как они её решат?
* * *
— Встать! Суд идёт!
За судейским столом трое судей. В центре — Степанова. В руках у неё приговор суда.
— Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики…
Десятки людей застыли в молчании. И среди них — подсудимый Владимир Сысоев и его мать.
Судья читает, как было совершено преступление, кем и чем это подтверждено.
Зал молчит, но в этом молчании слышится затаённый вопрос: что же решил суд?
И вот в зал камнем падают слова: «Народный суд приговорил…» Нет, ещё не то. Перечисляются год рождения, место рождения… Вот оно: «Лишить свободы…»
А судья продолжает читать. Приговор ещё не окончен: «…но, учитывая обстоятельства, при которых было совершено преступление, положительную характеристику подсудимого, присланную из трудовой колонии, где он ранее отбывал наказание…»
Люди стараются не пропустить ни одного слова, хотя все уже ясно… «Условно, — шорохом проносится по залу, — осуждён условно».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63