Может, она упала на рельсы раньше моей подружки?
Я продолжаю движение. Через несколько метров железнодорожные пути проходят под дорогой. Образуется короткий туннель, с обеих сторон которого выбиты ниши, предназначенные для дорожных рабочих.
Толстый, который присоединился ко мне, спрашивает, что я ищу, я говорю ему о пропаже косметички. Мы обследуем еще двести метров путей: ноль, нет больше косметички, как нет монет в Министерстве финансов. Она испарилась.
– Стой, глянь, что я нашел! – говорит Берю, наклоняясь. Он показывает мне мужскую перчатку из безусого пекари. Совсем новенькую перчатку. Эта вещь лежала не на рельсах, а перед одной из ниш, выдолбленных в бетонированной арматуре автодорожного моста.
Задумчивый, я засовываю ее поглубже в карман. Мы снова присоединяемся к группе пассажиров. Начальник поезда ушел за брезентом, чтобы прикрыть труп маленькой Клер.
– У тебя расстроенный вид! – говорит Толстый.
– Есть от чего, а?
– Думаешь?
Сам он всегда хватает удачу за хвост, потому что так ее легче таскать за собой.
Берю сохраняет расположение духа независимо от того, что перед ним – растерзанный труп малышки или антрекот из торговки вином.
Чихал он на свою судьбу двуногого смертного. Не принимайте это за философскую черту. К тому же философия – это искусство усложнять себе жизнь в поисках ее простоты. На самом деле настоящая философия – это глупость. С этой точки зрения Толстый – законченный философ; он может видеть насквозь...
– Я знаю, что у тебя в башке, Сан-А, – объявляет он, а его хитрый видон напоминает деревенский чугунок.
– Неужели?
– Да. Ты говоришь себе, что малышку сбросили с поезда, так? Ты не веришь в ее идиотское падение?
– Что-то в этом роде.
– И ты прав, – допускает Пухлый, – потому что, скажу тебе, среди бела дня, даже если ты так близорук, что говоришь генералу: «Добрый день, мадемуазель», невозможно принять дверь вагона за дверь сортира. Все равно видно, что она застеклена и сияет от солнца...
– Есть свидетель, – говорю я. – Мужик, который решил заняться тяжелой атлетикой со стоп-краном в моем купе.
– Почему в твоем? – настаивает Берю, который хоть и обладает низкочастотными мозгами, но в случае надобности умеет по крайней мере с ними обращаться.
Я поднимаю бровь.
А правда, почему в моем?
– Случайность, – говорю я все же. – Этот парень находился в коридоре напротив моей двери. Он влетел в ближайшее купе, логично, а?
– Ладно, а ты уверен, что в ту минуту, когда малышка начала рубать щебенку, этот хрен стоял перед твоим купе?
Я свистаю наверх все мои воспоминания. Вымуштрованные, они являются и выстраиваются в ряд, как сказал бы Шарпини.
Да, пятидесятилетний как раз стоял в коридоре. В тот момент, когда Клер выходила, я заметил, что он курил сигарету около моей двери, и готов держать пари на что хотите и еще что-нибудь, что он не двинулся с места до того, как совершил набег на мои ходули.
– Я в этом уверен.
– Одно предположение, – говорит Толстомясый, – а может, кто-то другой отправил девушку подышать свежим воздухом, а твой клиент в это время стоял на стреме?
– Определенно, – вздыхаю я, – он тебе не нравится. Зачем ему было дергать стоп-кран в таком случае? Ему достаточно было промолчать...
Берю застегивает последнюю оставшуюся в живых пуговицу на штанах, которые расстегнулись во время его шального перехода.
– Сегодня утром, дружище, тебя просто разыграли! Пошевели мозгами: если бы девочка исчезла и ее останки нашли потом, следствие могло принять гипотезу убийства. Тогда как здесь какой-то придурок, который все время был у тебя на глазах, заявляется и орет, что он только что стал свидетелем несчастного случая, у тебя нет оснований не верить ему. И все решают, что это был несчастный случай!
Я останавливаюсь. Мы стоим рядом с почтовым вагоном, в котором оба пететиста закусывают в полной безмятежности.
– Что там за шум? – спрашивает один из них, рот которого набит колбасятиной.
– Мой тебе совет, прежде чем идти туда глазеть, набей как следует брюхо, – говорит Берю, – иначе тебе понадобится бычья доза кисляка, чтобы вернуть аппетит.
– Послушай, Толстый, – бормочу я, – ты сегодня в ослепительной форме. Тебя что, накачали витаминами? То, что ты мне выложил по поводу незнакомца, не так глупо... Пойдем возьмем интервью у этого мсье.
Воспоминания о «Мерседесе», который среди бела дня подавал сигналы фарами, заставляют меня поверить в то, что своим нюхом Берю верно почуял дичь. Эта деталь, как и национальный заем, не лишена интереса.
Я влезаю в свой вагон и впустую меряю его шагами во всю длину, так и не найдя моего пятидесятилетнего. Я пробегаю через весь состав, потом вдоль насыпи, где группы пассажиров обсуждают случившееся: ни шиша.
– Видишь, – злорадствует Толстый. – Твой дружок пошел погулять. Кстати, как хоть он выглядел?
Я описываю его. Не успеваю начать, как Берю останавливает меня.
– На нем были штаны из габардина, подстриженные снизу, и серая поношенная куртка из велюра, так?
– Да.
– Ну вот, старик, слушай, что я тебе скажу, я заметил этого хмыря еще в Панаме. Он стоял у зала ожидания, в котором ты был, и, похоже, наблюдал за тем, что происходило внутри.
– 0'кей! Забирай малышкин сундук и мой, – говорю я. – Мы остаемся.
– И что ты будешь делать на шпалах в этой глуши?
– Действовать! – отрезаю я.
– Кое для кого спектакль закончился после первого действия, – острит Толстый.
Глава II,
Что называется, пойти проветриться
– Эй, там! Куда вы претесь? – ревет начальник поезда. Он собираетс исполнить для нас концерт Генделя для тяжелых мотоциклов, этот жеденачальник. Видно, возомнил о себе невесть что, с тех пор как уронил одну из своих пассажирок.
Чтобы его успокоить, я целомудренно обнажаю удостоверение.
– С этого надо было начинать, – брюзжит он.
– Отправляйтесь дальше, – распоряжаюсь я. – На ближайшей станции сообщите властям, а я пока займусь предварительным осмотром.
Электровоз вещает общий сбор длинным свистком в два пальца, и, когда все занимают свои места, поезд трогается.
Мы остаемся на насыпи одни-одинешеньки: Берю, я и два чемодана – бесхитростная картина.
– Ну и что мы будем делать в этой дыре? – спрашивает мой напарник, бесконечно далекий от прелестей пастушеской жизни.
– Ты, – говорю я, – разобьешь лагерь возле тела барышни.
– Зачем?
– Будешь отгонять мух, пока не налетят слепни из жандармерии.
– А ты?
– За меня не беспокойся!
Я карабкаюсь по откосу и выхожу на автостраду, которая проходит совсем рядом. Отсюда я замечаю славного выродка, который трусит из глубин вспаханных земель верхом на тракторе.
Он видел, как остановился поезд, и, догадавшись, что произошло что-то необычное, бросил землю-кормилицу, чтобы разнюхать, в чем тут дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Я продолжаю движение. Через несколько метров железнодорожные пути проходят под дорогой. Образуется короткий туннель, с обеих сторон которого выбиты ниши, предназначенные для дорожных рабочих.
Толстый, который присоединился ко мне, спрашивает, что я ищу, я говорю ему о пропаже косметички. Мы обследуем еще двести метров путей: ноль, нет больше косметички, как нет монет в Министерстве финансов. Она испарилась.
– Стой, глянь, что я нашел! – говорит Берю, наклоняясь. Он показывает мне мужскую перчатку из безусого пекари. Совсем новенькую перчатку. Эта вещь лежала не на рельсах, а перед одной из ниш, выдолбленных в бетонированной арматуре автодорожного моста.
Задумчивый, я засовываю ее поглубже в карман. Мы снова присоединяемся к группе пассажиров. Начальник поезда ушел за брезентом, чтобы прикрыть труп маленькой Клер.
– У тебя расстроенный вид! – говорит Толстый.
– Есть от чего, а?
– Думаешь?
Сам он всегда хватает удачу за хвост, потому что так ее легче таскать за собой.
Берю сохраняет расположение духа независимо от того, что перед ним – растерзанный труп малышки или антрекот из торговки вином.
Чихал он на свою судьбу двуногого смертного. Не принимайте это за философскую черту. К тому же философия – это искусство усложнять себе жизнь в поисках ее простоты. На самом деле настоящая философия – это глупость. С этой точки зрения Толстый – законченный философ; он может видеть насквозь...
– Я знаю, что у тебя в башке, Сан-А, – объявляет он, а его хитрый видон напоминает деревенский чугунок.
– Неужели?
– Да. Ты говоришь себе, что малышку сбросили с поезда, так? Ты не веришь в ее идиотское падение?
– Что-то в этом роде.
– И ты прав, – допускает Пухлый, – потому что, скажу тебе, среди бела дня, даже если ты так близорук, что говоришь генералу: «Добрый день, мадемуазель», невозможно принять дверь вагона за дверь сортира. Все равно видно, что она застеклена и сияет от солнца...
– Есть свидетель, – говорю я. – Мужик, который решил заняться тяжелой атлетикой со стоп-краном в моем купе.
– Почему в твоем? – настаивает Берю, который хоть и обладает низкочастотными мозгами, но в случае надобности умеет по крайней мере с ними обращаться.
Я поднимаю бровь.
А правда, почему в моем?
– Случайность, – говорю я все же. – Этот парень находился в коридоре напротив моей двери. Он влетел в ближайшее купе, логично, а?
– Ладно, а ты уверен, что в ту минуту, когда малышка начала рубать щебенку, этот хрен стоял перед твоим купе?
Я свистаю наверх все мои воспоминания. Вымуштрованные, они являются и выстраиваются в ряд, как сказал бы Шарпини.
Да, пятидесятилетний как раз стоял в коридоре. В тот момент, когда Клер выходила, я заметил, что он курил сигарету около моей двери, и готов держать пари на что хотите и еще что-нибудь, что он не двинулся с места до того, как совершил набег на мои ходули.
– Я в этом уверен.
– Одно предположение, – говорит Толстомясый, – а может, кто-то другой отправил девушку подышать свежим воздухом, а твой клиент в это время стоял на стреме?
– Определенно, – вздыхаю я, – он тебе не нравится. Зачем ему было дергать стоп-кран в таком случае? Ему достаточно было промолчать...
Берю застегивает последнюю оставшуюся в живых пуговицу на штанах, которые расстегнулись во время его шального перехода.
– Сегодня утром, дружище, тебя просто разыграли! Пошевели мозгами: если бы девочка исчезла и ее останки нашли потом, следствие могло принять гипотезу убийства. Тогда как здесь какой-то придурок, который все время был у тебя на глазах, заявляется и орет, что он только что стал свидетелем несчастного случая, у тебя нет оснований не верить ему. И все решают, что это был несчастный случай!
Я останавливаюсь. Мы стоим рядом с почтовым вагоном, в котором оба пететиста закусывают в полной безмятежности.
– Что там за шум? – спрашивает один из них, рот которого набит колбасятиной.
– Мой тебе совет, прежде чем идти туда глазеть, набей как следует брюхо, – говорит Берю, – иначе тебе понадобится бычья доза кисляка, чтобы вернуть аппетит.
– Послушай, Толстый, – бормочу я, – ты сегодня в ослепительной форме. Тебя что, накачали витаминами? То, что ты мне выложил по поводу незнакомца, не так глупо... Пойдем возьмем интервью у этого мсье.
Воспоминания о «Мерседесе», который среди бела дня подавал сигналы фарами, заставляют меня поверить в то, что своим нюхом Берю верно почуял дичь. Эта деталь, как и национальный заем, не лишена интереса.
Я влезаю в свой вагон и впустую меряю его шагами во всю длину, так и не найдя моего пятидесятилетнего. Я пробегаю через весь состав, потом вдоль насыпи, где группы пассажиров обсуждают случившееся: ни шиша.
– Видишь, – злорадствует Толстый. – Твой дружок пошел погулять. Кстати, как хоть он выглядел?
Я описываю его. Не успеваю начать, как Берю останавливает меня.
– На нем были штаны из габардина, подстриженные снизу, и серая поношенная куртка из велюра, так?
– Да.
– Ну вот, старик, слушай, что я тебе скажу, я заметил этого хмыря еще в Панаме. Он стоял у зала ожидания, в котором ты был, и, похоже, наблюдал за тем, что происходило внутри.
– 0'кей! Забирай малышкин сундук и мой, – говорю я. – Мы остаемся.
– И что ты будешь делать на шпалах в этой глуши?
– Действовать! – отрезаю я.
– Кое для кого спектакль закончился после первого действия, – острит Толстый.
Глава II,
Что называется, пойти проветриться
– Эй, там! Куда вы претесь? – ревет начальник поезда. Он собираетс исполнить для нас концерт Генделя для тяжелых мотоциклов, этот жеденачальник. Видно, возомнил о себе невесть что, с тех пор как уронил одну из своих пассажирок.
Чтобы его успокоить, я целомудренно обнажаю удостоверение.
– С этого надо было начинать, – брюзжит он.
– Отправляйтесь дальше, – распоряжаюсь я. – На ближайшей станции сообщите властям, а я пока займусь предварительным осмотром.
Электровоз вещает общий сбор длинным свистком в два пальца, и, когда все занимают свои места, поезд трогается.
Мы остаемся на насыпи одни-одинешеньки: Берю, я и два чемодана – бесхитростная картина.
– Ну и что мы будем делать в этой дыре? – спрашивает мой напарник, бесконечно далекий от прелестей пастушеской жизни.
– Ты, – говорю я, – разобьешь лагерь возле тела барышни.
– Зачем?
– Будешь отгонять мух, пока не налетят слепни из жандармерии.
– А ты?
– За меня не беспокойся!
Я карабкаюсь по откосу и выхожу на автостраду, которая проходит совсем рядом. Отсюда я замечаю славного выродка, который трусит из глубин вспаханных земель верхом на тракторе.
Он видел, как остановился поезд, и, догадавшись, что произошло что-то необычное, бросил землю-кормилицу, чтобы разнюхать, в чем тут дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33