— Фокус с резинкой помнишь? Ну и бери, не сомневайся.
— Спасибо, — Коля спрятал браунинг во внутренний карман.
Вошел Трепанов, следом за ним — Афиноген.
— Телеграмму получил? — спросил Трепанов. — Отзывают тебя обратно в Питер, а жаль. Лег ты мне на сердце, Коля.
— Я ему еще ночью позвонил, — сказал Афиноген. — Не видите, — они с вещами!
— В самом деле, — грустно сказал Трепанов. — А может, останетесь, братки? Я это дело мигом проверну, а?
— Нет, товарищ начальник, — ответил Коля. — Вы уж извините, но прикипел я к Питеру, не могу без него. Уедем мы. А вас я никогда не забуду!
— Ну так, значит, так, — вздохнул Трепанов. — Звонил лично Петерс. Просил всем, в том числе и вам, Мария Ивановна, передать самую горячую благодарность товарища Дзержинского. Очень крупное дело, братки. И скажем честно, раскрыли мы его благодаря Коле и Маше.
— Раскрыли потому, что все головой работали, — сказал Коля. — Мы с Машей ваши слова на свой счет никак принять не можем.
— Отчего же, — улыбнулась Маша. — Я вполне могу. Ты просто меня не ценишь, дорогой муженек!
Все рассмеялись. Трепанов, Никифоров и Афиноген вышли вслед за Кондратьевыми на улицу. Подъехал старенький автомобиль Трепанова. Коля смущенно сказал:
— Зачем? Мы на трамвае.
Маша села на заднее сиденье, сказала:
— А я с удовольствием прокачусь!
— Наплачешься ты с ней, — усмехнулся Никифоров. — Хорошая она барышня, но что ни говори, — кисея из нее так и прет!
— Ничего, — вздохнул Коля. — Мы псковские, мы справимся.
Автомобиль тронулся. Коля долго смотрел назад — до тех пор, пока трех дорогих ему людей не скрыл поворот улицы.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В ОГНЕ
Мы жили тесной, дружной семьей, мы были спаяны общей опасностью. Мы знали преступный мир и преступный мир знал нас и знал хорошо, что нет ему от нас пощады и ни один из них не уйдет от наших рук…
Из записок генерала Кондратьева
Весной 1922 года в жизни Кондратьевых произошло значительное событие: исполком выделил им комнату в старом доме на Фонтанке, неподалеку от Симеоновского моста. Комната была небольшая, в коммунальной квартире, с тихими, вполне порядочными соседями: Ганушкин вместе с женой Таей работал на Балтийском заводе, Бирюков был холост и служил в Госбанке начальником охраны. С первого же раза все друг другу понравились: Тая подарила Маше выкройку летнего платья, а Бирюков предложил, как он выразился, «поднять бокалы за коммунальную дружбу, совет да любовь». За столом разговорились. Ганушкин сказал:
— Все понимаю, одного понять не могу: совершили революцию, облегчение народу сделали, а что теперь?
— Снова всякая сволочь к сладкой жизни рвется, всё за деньги, всё купи-продай! — горячо поддержал Бирюков. — У нас в банке беседу товарищ из обкома проводил… Оборот, говорит, советской торговли — двадцать шесть миллионов рублей, а нэпманской — пятьдесят пять. Безработных в Питере сто пятьдесят тысяч! Шутка сказать!
— Мимо витрин лучше не ходи, — горько махнула рукой Тая. — Сплошное огорчение.
— На витринах, как при государе-императоре, — неопределенно хмыкнула Маша, и нельзя было понять, то ли она осуждает возврат к прошлому, то ли одобряет настоящее.
Коля посмотрел на нее с укором:
— Видел я это… Тяжело. А истерики закатывать — ни к чему. Вон Трепанов пишет из Москвы: к гастроному на Тверскую бегает разная не очень сознательная молодежь. Смотрят на икру, на копченую колбасу, кто за волосы хватается, кто за маузеры — мол, лучше застрелиться, чем продолжать такую гнилую жизнь. Отступаем, мол, сдаем позиции. Чепуха! Сознательность надо иметь, тогда поймешь: да, пока мы отступили. — Только временно это. А паникеров при отступлении расстреливают, между прочим. Товарищ Ленин так сказал.
— Оно, конечно, верно, — протянул Ганушкин. — Однако многие не понимают и осуждают.
— Все эти «отступления» рискованны, — сказал Бирюков. — Если государство хоть на миг перестанет контролировать торгашей и всяких деляг — плохо будет.
— Не перестанет, — сказал Коля. — А без деляг тоже нельзя. Как оживить торговлю?
Дискуссию прервал телефонный звонок. Коля вышел в коридор, снял трубку. Звонил Витька.
— Дядя Коля! — срывающимся голосом кричал он. — Тетя Маруся из Москвы приезжает! Телеграмму принесли! Поезд через час! Пойдете встречать?
— Пойду, — улыбнулся Коля. — Ты чего на новоселье не приходишь?
— Тетю Марусю жду! — крикнул Витька. — Только вместе с ней! Вагон третий, найдете?
— Найду, — Коля повесил трубку и вернулся в комнату. Соседи уже разошлись, Маша вытирала стаканы.
— Маруська приезжает, — сообщил Коля. — Пойдешь встречать?
Маша покачала головой:
— Сколько раз, Николай, я просила тебя не называть ее Маруськой!
— А как? — искренне удивился Коля. — Машей, что ли? Так для меня одна Маша — ты.
— Марусей называй, — улыбнулась Маша. — А вообще-то я до сих пор не могу понять: что это — просто совпадение имен или что-нибудь посложнее?
— Хватит тебе, — примирительно сказал Коля. — Обыкновенное совпадение, и ничего другого здесь нет, можешь мне поверить.
На вокзал ехали в трамвае. За окнами мелькали серые дома, шли уныло сгорбившиеся прохожие. Милиционеры с револьверами провели группу задержанных. Задержанные были одеты разношерстно, но шли весело, с прибаутками, словно никто из них и не догадывался, что многих ждет тюрьма, а некоторых — и «вышка». «А ведь каждый день попадают оголтелые, до мозга костей враги — настолько злобные и непримиримые, что иному „каэру“, контрреволюционеру, позавидовать…» — подумал Коля. Он вдруг вспомнил, как они с Машей два года назад вернулись в Петроград из Москвы. Он часто вспоминал об этом. И не потому, что чувствовал себя виноватым перед Маруськой. Просто до сих пор стоял перед глазами пустой перрон и две одинокие фигурки у края платформы: Маруська и рядом с ней Витька. Вспоминалось и другое: как вынес чемодан, помог спуститься из вагона Маше, сказал:
— Здравствуй, Маруся. Здравствуй, Витя. А это — моя жена, Маша.
Маруська улыбнулась через силу:
— Имя у вас красивое, как у меня. Это хорошо. Вы только любите его всю жизнь, ладно?
— Да… — растерянно кивнул Коля и подумал про себя: вот ведь какой колоссальной выдержкой обладает Маруська. Ничего не знала, а смотри ты. Виду не подала. А Маша переживает. Коля посмотрел на Машу: у нее лицо пошло красными пятнами.
«Сейчас будет охо-хо…» — только и успел сказать себе Коля, как вдруг Маша вздохнула и… улыбнулась:
— Здравствуйте, Маруся… Рада познакомиться. Надеюсь, мы станем друзьями. Во всяком случае, нам с Колей этого бы очень хотелось.
И снова Коля подумал про себя, что в чем-то дворянское воспитание имеет свои очевидные преимущества.
А Витька заплакал злыми, непримиримыми слезами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
— Спасибо, — Коля спрятал браунинг во внутренний карман.
Вошел Трепанов, следом за ним — Афиноген.
— Телеграмму получил? — спросил Трепанов. — Отзывают тебя обратно в Питер, а жаль. Лег ты мне на сердце, Коля.
— Я ему еще ночью позвонил, — сказал Афиноген. — Не видите, — они с вещами!
— В самом деле, — грустно сказал Трепанов. — А может, останетесь, братки? Я это дело мигом проверну, а?
— Нет, товарищ начальник, — ответил Коля. — Вы уж извините, но прикипел я к Питеру, не могу без него. Уедем мы. А вас я никогда не забуду!
— Ну так, значит, так, — вздохнул Трепанов. — Звонил лично Петерс. Просил всем, в том числе и вам, Мария Ивановна, передать самую горячую благодарность товарища Дзержинского. Очень крупное дело, братки. И скажем честно, раскрыли мы его благодаря Коле и Маше.
— Раскрыли потому, что все головой работали, — сказал Коля. — Мы с Машей ваши слова на свой счет никак принять не можем.
— Отчего же, — улыбнулась Маша. — Я вполне могу. Ты просто меня не ценишь, дорогой муженек!
Все рассмеялись. Трепанов, Никифоров и Афиноген вышли вслед за Кондратьевыми на улицу. Подъехал старенький автомобиль Трепанова. Коля смущенно сказал:
— Зачем? Мы на трамвае.
Маша села на заднее сиденье, сказала:
— А я с удовольствием прокачусь!
— Наплачешься ты с ней, — усмехнулся Никифоров. — Хорошая она барышня, но что ни говори, — кисея из нее так и прет!
— Ничего, — вздохнул Коля. — Мы псковские, мы справимся.
Автомобиль тронулся. Коля долго смотрел назад — до тех пор, пока трех дорогих ему людей не скрыл поворот улицы.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В ОГНЕ
Мы жили тесной, дружной семьей, мы были спаяны общей опасностью. Мы знали преступный мир и преступный мир знал нас и знал хорошо, что нет ему от нас пощады и ни один из них не уйдет от наших рук…
Из записок генерала Кондратьева
Весной 1922 года в жизни Кондратьевых произошло значительное событие: исполком выделил им комнату в старом доме на Фонтанке, неподалеку от Симеоновского моста. Комната была небольшая, в коммунальной квартире, с тихими, вполне порядочными соседями: Ганушкин вместе с женой Таей работал на Балтийском заводе, Бирюков был холост и служил в Госбанке начальником охраны. С первого же раза все друг другу понравились: Тая подарила Маше выкройку летнего платья, а Бирюков предложил, как он выразился, «поднять бокалы за коммунальную дружбу, совет да любовь». За столом разговорились. Ганушкин сказал:
— Все понимаю, одного понять не могу: совершили революцию, облегчение народу сделали, а что теперь?
— Снова всякая сволочь к сладкой жизни рвется, всё за деньги, всё купи-продай! — горячо поддержал Бирюков. — У нас в банке беседу товарищ из обкома проводил… Оборот, говорит, советской торговли — двадцать шесть миллионов рублей, а нэпманской — пятьдесят пять. Безработных в Питере сто пятьдесят тысяч! Шутка сказать!
— Мимо витрин лучше не ходи, — горько махнула рукой Тая. — Сплошное огорчение.
— На витринах, как при государе-императоре, — неопределенно хмыкнула Маша, и нельзя было понять, то ли она осуждает возврат к прошлому, то ли одобряет настоящее.
Коля посмотрел на нее с укором:
— Видел я это… Тяжело. А истерики закатывать — ни к чему. Вон Трепанов пишет из Москвы: к гастроному на Тверскую бегает разная не очень сознательная молодежь. Смотрят на икру, на копченую колбасу, кто за волосы хватается, кто за маузеры — мол, лучше застрелиться, чем продолжать такую гнилую жизнь. Отступаем, мол, сдаем позиции. Чепуха! Сознательность надо иметь, тогда поймешь: да, пока мы отступили. — Только временно это. А паникеров при отступлении расстреливают, между прочим. Товарищ Ленин так сказал.
— Оно, конечно, верно, — протянул Ганушкин. — Однако многие не понимают и осуждают.
— Все эти «отступления» рискованны, — сказал Бирюков. — Если государство хоть на миг перестанет контролировать торгашей и всяких деляг — плохо будет.
— Не перестанет, — сказал Коля. — А без деляг тоже нельзя. Как оживить торговлю?
Дискуссию прервал телефонный звонок. Коля вышел в коридор, снял трубку. Звонил Витька.
— Дядя Коля! — срывающимся голосом кричал он. — Тетя Маруся из Москвы приезжает! Телеграмму принесли! Поезд через час! Пойдете встречать?
— Пойду, — улыбнулся Коля. — Ты чего на новоселье не приходишь?
— Тетю Марусю жду! — крикнул Витька. — Только вместе с ней! Вагон третий, найдете?
— Найду, — Коля повесил трубку и вернулся в комнату. Соседи уже разошлись, Маша вытирала стаканы.
— Маруська приезжает, — сообщил Коля. — Пойдешь встречать?
Маша покачала головой:
— Сколько раз, Николай, я просила тебя не называть ее Маруськой!
— А как? — искренне удивился Коля. — Машей, что ли? Так для меня одна Маша — ты.
— Марусей называй, — улыбнулась Маша. — А вообще-то я до сих пор не могу понять: что это — просто совпадение имен или что-нибудь посложнее?
— Хватит тебе, — примирительно сказал Коля. — Обыкновенное совпадение, и ничего другого здесь нет, можешь мне поверить.
На вокзал ехали в трамвае. За окнами мелькали серые дома, шли уныло сгорбившиеся прохожие. Милиционеры с револьверами провели группу задержанных. Задержанные были одеты разношерстно, но шли весело, с прибаутками, словно никто из них и не догадывался, что многих ждет тюрьма, а некоторых — и «вышка». «А ведь каждый день попадают оголтелые, до мозга костей враги — настолько злобные и непримиримые, что иному „каэру“, контрреволюционеру, позавидовать…» — подумал Коля. Он вдруг вспомнил, как они с Машей два года назад вернулись в Петроград из Москвы. Он часто вспоминал об этом. И не потому, что чувствовал себя виноватым перед Маруськой. Просто до сих пор стоял перед глазами пустой перрон и две одинокие фигурки у края платформы: Маруська и рядом с ней Витька. Вспоминалось и другое: как вынес чемодан, помог спуститься из вагона Маше, сказал:
— Здравствуй, Маруся. Здравствуй, Витя. А это — моя жена, Маша.
Маруська улыбнулась через силу:
— Имя у вас красивое, как у меня. Это хорошо. Вы только любите его всю жизнь, ладно?
— Да… — растерянно кивнул Коля и подумал про себя: вот ведь какой колоссальной выдержкой обладает Маруська. Ничего не знала, а смотри ты. Виду не подала. А Маша переживает. Коля посмотрел на Машу: у нее лицо пошло красными пятнами.
«Сейчас будет охо-хо…» — только и успел сказать себе Коля, как вдруг Маша вздохнула и… улыбнулась:
— Здравствуйте, Маруся… Рада познакомиться. Надеюсь, мы станем друзьями. Во всяком случае, нам с Колей этого бы очень хотелось.
И снова Коля подумал про себя, что в чем-то дворянское воспитание имеет свои очевидные преимущества.
А Витька заплакал злыми, непримиримыми слезами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161