Глупо ожидать, что у всех моих врагов физиономии закоренелых преступников: низкий лоб, неандертальская челюсть и маленькие злобные глазки. Достаточно вспомнить того золотоволосого типа — более респектабельную наружность еще поискать. Кроме того, мои преследователи запросто могли замаскироваться под... ну хотя бы вон те монахини, чем не маскировка? Или гогочущие туристы... Ох, один из них направляется прямо ко мне! Человек с фотоаппаратом на груди спросил, как пройти к Колизею, и зашуршал картой. Я же, как последняя дурища, со всех ног рванула прочь. Бедняга так и застыл с открытым ртом.
Галерея Кончини находится неподалеку от Пинцианского холма. Я предпочитаю не уточнять ее местонахождение, да и название это, признаюсь, вымышленное. Мотивы моей скрытности станут ясны из дальнейшего повествования.
До галереи я добралась без происшествий, как мог бы сказать романист, если, конечно, не считать того, что едва не угодила под колеса «фольксвагена». Галерея была открыта. Мои несчастные ноги, и без того утомленные долгим подъемом на холм, заныли от одного вида высоченных ступеней длинной изогнутой лестницы, но я все-таки мужественно вскарабкалась наверх и нырнула под прохладную темную сень вестибюля. Маленькая старушка, сидевшая в зарешеченной клетке, сообщила, что библиотека находится на втором этаже, и взяла с меня пятьсот лир.
Чтобы дойти до лифта, пришлось миновать несколько залов. Только сильное чувство долга не позволило мне задержаться у превосходной коллекции картин пятнадцатого века, в том числе у великолепного Мазаччо, которым я давно восхищалась.
Ледяной взгляд библиотекарши смягчился, когда я показала свою визитную карточку. По настоянию Шмидта я заказала целую кучу картонок с моим полным именем и званием, которое на немецком выглядит весьма внушительно. Упоминание мюнхенского Национального музея открыло доступ к библиотечным полкам.
Помещение оказалось довольно большим. Когда дворец Кончини еще служил по назначению, в этой комнате был салон. В библиотечном зале сидел лишь один человек — маленький лысый старичок в огромных очках. Он даже не взглянул на меня, когда я прошла мимо него на цыпочках. Нагрузившись каталогами римских коллекций живописи, я устроилась за соседним столом. Понадобилось всего лишь полторы минуты, чтобы найти то, что меня интересовало. На всякий случай я проверила все три картины, но это было лишнее. Полотно Мурильо, как и два других, было из коллекции графа Караваджо.
От радости я с шумом захлопнула книгу. Такого грохота эта сонная комната не слышала, наверное, со времен светского салона. Старичок покачнулся, словно неваляшка, которую сильно толкнули. Несколько мгновений мне казалось, что он опрокинется и шмякнется лицом об стол. Как в фильме Хичкока... В таком месте можно умереть и этого никто не заметит. Наконец старичок перестал раскачиваться и снова согнулся над своими фолиантами. Я тихой мышью выбралась из-за стола и заскользила к библиотекарше.
Вопрос, нельзя ли побеседовать с директором, вверг бедную женщину в прострацию, словно я сообщила о своем желании провести ночь с Папой Римским. После долгих уговоров она все же снизошла до телефонного звонка, сняла трубку и что-то страстно зашептала в нее. С каждой секундой ее лицо вытягивалось все больше.
— Вас примут! — благоговейно прошелестела она, возвращая трубку на место.
Кабинет директора располагался этажом выше. Мне позволили воспользоваться служебным лифтом, дверь которого выходила прямо в приемную.
В приемной меня встретил бородатый статуеподобный человек. Я уже собиралась смиренно приветствовать его, но тут обнаружила, что передо мной отнюдь не директор, а всего лишь секретарь. Господи, каков же тогда директор! Секретарь предложил мне стул, и целых двадцать минут я предавалась блаженному безделью, дожидаясь аудиенции. Наконец человек-статуя подал мне знак.
Резная дверь черного дерева у него за спиной сама по себе представляла предмет искусства. Он с поклоном ее отворил, и я проникла в святая святых. К этому времени мои ноги отдохнули, маяться без дела надоело, а здешняя церемонность сидела в печенках. Так что я ворвалась в директорский кабинет без всякого почтения. Подбородок вздернут, взгляд надменен, — словом, берегись, чинуша! Но в следующую секунду от моей воинственности не осталось и следа. За столом я увидела... женщину.
Да-да, женщину. Мы живем в мужском мире, и ни в одной стране мужской шовинизм не свирепствует с такой силой, как в Италии, и все же я ни на мгновение не подумала, что передо мной секретарша. Господи, да эта особа будет командиршей везде, куда ее забросит судьба...
Признаюсь, я сама сторонница шовинизма, женского конечно. А потому директорша должна была вызвать во мне всплеск теплых чувств, особенно после бородатого истукана в приемной. Мужчина в подчинении у женщины! Бальзам на мою эмансипированную душу. Но никаких теплых чувств я не испытала, более того, невзлюбила эту особу с первого взгляда. И для этого имелись все основания. Директорша смотрела на меня так, словно перед ней была редкая разновидность постельного клопа. С омерзением и удивлением, вот как она смотрела.
Обстановка кабинета призвана была повергать посетителей в священный трепет. Высокие окна, украшенные золотыми гирляндами и фестонами, выходили на террасу, тесно заставленную кадками с кустарниками и цветами. Висячий сад, да и только! Персидский ковер на полу был огромен — роскошная смесь кремового и желтого, бирюзового и розового. Стол мог украсить экспозицию любого музея, а картины на стенах были лучшими творениями великих мастеров.
Но дама за столом не нуждалась в подобном фоне, она выглядела бы внушительно даже на замызганной кухне. Чернота шевелюры наводила на мысли об искусственном происхождении столь радикального оттенка, лицо холеное, но время оставило на нем свой безжалостный след. Даме можно было дать никак не меньше сорока, а то и много больше. Профиль безупречный, такие встречаются на древних римских монетах. Словно желая продемонстрировать свое сокровище посетителю, директриса сидела боком к двери, неподвижный взгляд устремлен в окно.
Тихое бормотание секретаря за моей спиной кое-что прояснило.
— Principessa. Direttoressa...
Теперь понятно. Последняя представительница рода Кончини все еще цеплялась за родовой дворец.
Директриса явно хотела, чтобы я почувствовала себя идиоткой-переростком из варварской страны, и преуспела в этом. Неуклюже загребая ногами, которые, казалось, выросли на несколько размеров, я заковыляла к столу, и одновременно в душе росла ненависть к этому идеальному римскому профилю. А вот и стол... Хорошо хоть не упала по дороге, не порадовала мымру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Галерея Кончини находится неподалеку от Пинцианского холма. Я предпочитаю не уточнять ее местонахождение, да и название это, признаюсь, вымышленное. Мотивы моей скрытности станут ясны из дальнейшего повествования.
До галереи я добралась без происшествий, как мог бы сказать романист, если, конечно, не считать того, что едва не угодила под колеса «фольксвагена». Галерея была открыта. Мои несчастные ноги, и без того утомленные долгим подъемом на холм, заныли от одного вида высоченных ступеней длинной изогнутой лестницы, но я все-таки мужественно вскарабкалась наверх и нырнула под прохладную темную сень вестибюля. Маленькая старушка, сидевшая в зарешеченной клетке, сообщила, что библиотека находится на втором этаже, и взяла с меня пятьсот лир.
Чтобы дойти до лифта, пришлось миновать несколько залов. Только сильное чувство долга не позволило мне задержаться у превосходной коллекции картин пятнадцатого века, в том числе у великолепного Мазаччо, которым я давно восхищалась.
Ледяной взгляд библиотекарши смягчился, когда я показала свою визитную карточку. По настоянию Шмидта я заказала целую кучу картонок с моим полным именем и званием, которое на немецком выглядит весьма внушительно. Упоминание мюнхенского Национального музея открыло доступ к библиотечным полкам.
Помещение оказалось довольно большим. Когда дворец Кончини еще служил по назначению, в этой комнате был салон. В библиотечном зале сидел лишь один человек — маленький лысый старичок в огромных очках. Он даже не взглянул на меня, когда я прошла мимо него на цыпочках. Нагрузившись каталогами римских коллекций живописи, я устроилась за соседним столом. Понадобилось всего лишь полторы минуты, чтобы найти то, что меня интересовало. На всякий случай я проверила все три картины, но это было лишнее. Полотно Мурильо, как и два других, было из коллекции графа Караваджо.
От радости я с шумом захлопнула книгу. Такого грохота эта сонная комната не слышала, наверное, со времен светского салона. Старичок покачнулся, словно неваляшка, которую сильно толкнули. Несколько мгновений мне казалось, что он опрокинется и шмякнется лицом об стол. Как в фильме Хичкока... В таком месте можно умереть и этого никто не заметит. Наконец старичок перестал раскачиваться и снова согнулся над своими фолиантами. Я тихой мышью выбралась из-за стола и заскользила к библиотекарше.
Вопрос, нельзя ли побеседовать с директором, вверг бедную женщину в прострацию, словно я сообщила о своем желании провести ночь с Папой Римским. После долгих уговоров она все же снизошла до телефонного звонка, сняла трубку и что-то страстно зашептала в нее. С каждой секундой ее лицо вытягивалось все больше.
— Вас примут! — благоговейно прошелестела она, возвращая трубку на место.
Кабинет директора располагался этажом выше. Мне позволили воспользоваться служебным лифтом, дверь которого выходила прямо в приемную.
В приемной меня встретил бородатый статуеподобный человек. Я уже собиралась смиренно приветствовать его, но тут обнаружила, что передо мной отнюдь не директор, а всего лишь секретарь. Господи, каков же тогда директор! Секретарь предложил мне стул, и целых двадцать минут я предавалась блаженному безделью, дожидаясь аудиенции. Наконец человек-статуя подал мне знак.
Резная дверь черного дерева у него за спиной сама по себе представляла предмет искусства. Он с поклоном ее отворил, и я проникла в святая святых. К этому времени мои ноги отдохнули, маяться без дела надоело, а здешняя церемонность сидела в печенках. Так что я ворвалась в директорский кабинет без всякого почтения. Подбородок вздернут, взгляд надменен, — словом, берегись, чинуша! Но в следующую секунду от моей воинственности не осталось и следа. За столом я увидела... женщину.
Да-да, женщину. Мы живем в мужском мире, и ни в одной стране мужской шовинизм не свирепствует с такой силой, как в Италии, и все же я ни на мгновение не подумала, что передо мной секретарша. Господи, да эта особа будет командиршей везде, куда ее забросит судьба...
Признаюсь, я сама сторонница шовинизма, женского конечно. А потому директорша должна была вызвать во мне всплеск теплых чувств, особенно после бородатого истукана в приемной. Мужчина в подчинении у женщины! Бальзам на мою эмансипированную душу. Но никаких теплых чувств я не испытала, более того, невзлюбила эту особу с первого взгляда. И для этого имелись все основания. Директорша смотрела на меня так, словно перед ней была редкая разновидность постельного клопа. С омерзением и удивлением, вот как она смотрела.
Обстановка кабинета призвана была повергать посетителей в священный трепет. Высокие окна, украшенные золотыми гирляндами и фестонами, выходили на террасу, тесно заставленную кадками с кустарниками и цветами. Висячий сад, да и только! Персидский ковер на полу был огромен — роскошная смесь кремового и желтого, бирюзового и розового. Стол мог украсить экспозицию любого музея, а картины на стенах были лучшими творениями великих мастеров.
Но дама за столом не нуждалась в подобном фоне, она выглядела бы внушительно даже на замызганной кухне. Чернота шевелюры наводила на мысли об искусственном происхождении столь радикального оттенка, лицо холеное, но время оставило на нем свой безжалостный след. Даме можно было дать никак не меньше сорока, а то и много больше. Профиль безупречный, такие встречаются на древних римских монетах. Словно желая продемонстрировать свое сокровище посетителю, директриса сидела боком к двери, неподвижный взгляд устремлен в окно.
Тихое бормотание секретаря за моей спиной кое-что прояснило.
— Principessa. Direttoressa...
Теперь понятно. Последняя представительница рода Кончини все еще цеплялась за родовой дворец.
Директриса явно хотела, чтобы я почувствовала себя идиоткой-переростком из варварской страны, и преуспела в этом. Неуклюже загребая ногами, которые, казалось, выросли на несколько размеров, я заковыляла к столу, и одновременно в душе росла ненависть к этому идеальному римскому профилю. А вот и стол... Хорошо хоть не упала по дороге, не порадовала мымру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63